Я из вежливости подождал, пока и остальные мужчины наполнят свои чаши. А затем сделал как они: макнул пальцы в кумыс и стряхнул по нескольку капель во все стороны света. Монголы объяснили, что таким образом мы приветствовали «огонь» на юге, «воздух» на востоке, «воду» на западе и «мертвых» на севере. Затем все подняли рога и сделали по большому глотку, причем я запятнал себя, грубо нарушив приличия. Кумыс, как я понял, для монголов такой же священный напиток, как и gahwah для арабов. Мне его вкус показался просто ужасным, и я допустил непростительную слабость, позволив своему впечатлению отразиться на лице. Все присутствующие были поражены. Один монгол выразил надежду, что я еще слишком молод и напиток со временем мне понравится. Хозяин юрты взял у меня рог и выпил весь кумыс, а затем наполнил рог из другого кожаного мешка и вручил мне со словами:
— Это арха.
Запах у архи был лучше, однако я сделал осторожный глоток, потому что по виду напиток слишком напоминал кумыс. И был вознагражден: арха на вкус оказалась довольно приятной, вроде нашего вина. Я одобрительно кивнул, широко улыбнулся и спросил, из чего монголы делают свои напитки, потому что не видел в окрестностях виноградников; Я был изумлен, когда хозяин юрты гордо сказал:
— Из доброго молока здоровых кобылиц.
Кроме своего оружия и доспехов монголы производили еще всего лишь две вещи, и их делали монгольские женщины, причем я только что познакомился с обеими. Я сидел на покрытых войлоком подушках в войлочной палатке и пил напиток, приготовленный из молока кобылицы. Не исключено, что монгольские женщины сведущи также в прядении и ткачестве, но презирают эти занятия, потому что те, на их взгляд, годятся лишь для изнеженных женщин, тогда как сами они — настоящие амазонки. Во всяком случае, ткани, которые монголы носили, покупались у других народов. Зато монгольские женщины в совершенстве освоили искусство изготовления из шерсти животных различных сортов войлока — от тяжелых покрывал, которые шли на юрты, и до материи такой же мягкой и тонкой, как и валлийская фланель.
Монголки презирают также любое молоко, кроме кобыльего. Они даже не дают своим детям сосать собственную грудь, но с младенчества вскармливают их молоком кобылиц. Чего они из этой жидкости только не делают! В скором времени, преодолев свое первоначальное отвращение, я принялся с энтузиазмом пробовать все монгольские молочные продукты. Наиболее распространен слегка хмельной кумыс. Этот напиток получают из свежего кобыльего молока, его наливают в большой кожаный мешок, по которому женщины бьют тяжелыми дубинками, пока не образуется масло. Затем масло вычерпывают и оставляют жидкий осадок для брожения. Этот кумыс потом становится резким и острым на вкус, с послевкусием, похожим на миндаль, и человек, который употребляет его в больших количествах, может заметно захмелеть. Если мешок с молоком бить дольше, пока масло и творог не разделятся, тогда на брожение оставят совсем жидкий осадок, и он превратится в приятно сладкий, полезный и шипучий сорт кумыса, который называется арха. Можно захмелеть даже от небольшого его количества.
Кстати, монгольские женщины используют творог весьма остроумно. Они раскладывают его на солнце и высушивают до твердых лепешек. В результате получается так называемый хурут. Женщины растирают его в порошок и скатывают в шарики, которые можно хранить сколько угодно, они не испортятся. Часть этих шариков откладывают на зиму, когда кобылы в стаде не дают молока, а некоторое количество убирают в мешочки, которые в случае необходимости мужчины могут взять с собой в поход. Хурут нужно только растворить в воде, и пожалуйста, готов питательный густой напиток. Что меня очень удивило, так это то, что дойкой кобылиц у монголов занимались исключительно мужчины, а женщинам это занятие запрещалось. Однако последующее приготовление кумыса, архи и хурута, так же как и валяние войлока, — это была женская работа. И вообще всю работу в монгольском bok делали женщины.
— Потому что единственное подходящее занятие для мужчины — это война, — сказал в тот день мой хозяин. — А единственное дело, присущее женщине, — заботиться о своем мужчине. А-а?
Этого нельзя было отрицать, поскольку монгольскую армию повсюду сопровождали жены воинов, а также свободные женщины, предназначенные для холостых мужчин, и отпрыски всех этих женщин, а мужчины редко обращали внимание на что-нибудь, кроме войны. Любая монгольская женщина могла без всякой помощи разобрать или поставить юрту, а также делала всю рутинную работу: наводила и соблюдала чистоту и порядок в юрте, кормила и одевала своего мужчину, поддерживала его боевой дух и выхаживала, когда он был ранен. В обязанности женщины также входило содержать его боевые доспехи в готовности и заботиться о его лошадях. Дети тоже работали: собирали помет или «кара» для лагерных костров, выполняли обязанности пастухов и часовых. В редких случаях, когда битва складывалась не в пользу монголов, воины вынуждены были звать свой резерв, и известно, что женщины без колебаний хватались за оружие и сами шли в сражение; у монголов это очень ценится.
Мне жаль так говорить, но монгольские женщины совершенно не похожи на воинственных амазонок античности, какими изображали их западные художники. Их можно даже по ошибке принять за мужчин, потому что у них такие же плоские лица, широкие скулы, жесткая кожа и пухлые веки, превращающие глаза в щелки, внутри которых всегда заметно бушующее красное пламя. Монгольские женщины не такие плотные, как мужчины, но это было незаметно, потому что они носили такую же громоздкую одежду. Как и у мужчин, привыкших большую часть своей жизни проводить верхом, у их женщин была такая же неуклюжая походка. Женщины отличались лишь тем, что не носили редкой бородки или усов, как некоторые мужчины. Мужчины также отращивали длинные волосы и завязывали их сзади шнурком, иногда они выбривали их на макушке наподобие тонзуры священника. Монголки укладывали волосы наверху головы по существовавшей моде — не удивлюсь, если делали они это лишь один раз за всю жизнь, потому что скрепляли волосы при помощи смолы дерева wutung. На верхушке прически монголки водружали высокий головной убор, который назывался gugu; его изготовляли из коры, украшенной кусочками разноцветного войлока и лентами. Склеенные волосы вместе с gugu делали женщину чуть ли не на два фута выше мужчины, такой громоздкой и высокой, что она могла войти в юрту, только низко наклонив голову.
Пока я сидел и беседовал с хозяином, его жена несколько раз вошла в юрту и вышла обратно, каждый раз ей приходилось нагибаться. Коленопреклонение, которое она при этом демонстрировала, вовсе не было знаком раболепия. Женщина просто торопилась управиться с делами, доставая для нас новые бутыли с кумысом и архой, забирая опустевшие и вообще всячески следя, чтобы нам было удобно. Монгол, который был ее мужем, обращался к ней Най, что означает просто «женщина», но остальные гости учтиво именовали хозяйку Сайн Най — «добрая женщина». Я с интересом узнал, что хотя эта «добрая женщина» и работает как рабыня, но она не ведет себя подобно рабе и не считает себя таковой. Монголке не приходится, подобно мусульманке, скрывать свое лицо под чадрой, прятаться самой в pardah или сносить иные унижения. Ожидается, что она должна оставаться непорочной до свадьбы и хранить верность мужу, но никого не смущает, если она употребляет крепкие словечки или смеется над непристойной историей — или же сама рассказывает такую, как это сделала Сайн Най. Она, не спросив, положила для нас еду на войлочный ковер в центре юрты. Затем, также без спроса, женщина уселась, скрестив ноги, чтобы есть вместе с нами — у монголов это не запрещено, — что удивило и поразило меня не меньше самой еды. Сайн Най использовала своего рода монгольскую версию венецианской scaldavivande (духовки): чаша с горячей похлебкой, чаша поменьше с красно-коричневым соусом и большое плоское блюдо с небольшими кусочками сырого ягненка. Мы все по очереди окунали кусочек мяса в горячий бульон, приготовляя его по своему вкусу, а затем макали мясо в острый соус и съедали его. Сайн Най, как и мужчины, погружала кусочки мяса в бульон только для того, чтобы согреть их, а затем съедала чуть ли не сырыми. Все сомнения относительно того, что монгольские женщины такие же здоровые как и мужчины, рассеялись при виде хозяйки юрты, раздирающей куски мяса — ее руки, зубы и рот были в крови. Единственным отличием было то, что мужчины ели молча, тогда как Сайн Най трещала без умолку.
