Я в ответ заметил:

— Вы, иудеи, тоже широко распространились по земле. Кто вы такие, чтобы с презрением относиться к другим скитальцам вроде вас самих?

Он бросил на меня долгий взгляд, но ответил спокойно, словно я и не говорил ничего обидного:

— Это правда: мы, иудеи, тоже всегда приспосабливаемся к условиям, в которые попадаем. Но есть одна вещь, которую делают domm и которую никогда не будем делать мы: они малодушно принимают ту религию, которая превалирует в той или иной местности. — Он снова рассмеялся. — Понимаешь, юноша? Любой народ, к которому другие относятся с презрением, всегда может найти того, кто пал еще ниже, и презирать его.

Я фыркнул и сказал:

— Но тогда получается, что и у domm тоже есть кто-то, кого они могут презирать. Кто же это, интересно?

— Кто? Да все другие создания в мире. Для них я, ты и все остальные — гаджи. Что на их языке означает всего лишь «простофили и жертвы», то есть все те, кого можно обмануть, обжулить и вообще всячески ввести в заблуждение.

— Однако привлекательной девушке, вроде вашей Чив, нет нужды никого обманывать…

Шимон нетерпеливо покачал головой.

— Вспомни, что ты сам сказал в самом начале нашего разговора: «Остерегайся кровожадной красоты!» Были ли у тебя с собой какие-нибудь ценные вещи, когда ты пришел?

— Ты что, принимаешь меня за глупца — взять что-нибудь ценное в публичный дом? У меня было всего лишь несколько монет и мой поясной кинжал. Да, кстати, а где же он?

Шимон снисходительно улыбнулся. Я проскочил мимо него, ворвался обратно в комнату и обнаружил Чив, которая с довольным видом пересчитывала горсть монет.

— Твой нож? Я уже продала его, правда быстро? — сказала она совершенно спокойно, тогда как сам я просто кипел от злости. — Я и не ожидала, что ты обнаружишь его пропажу так скоро. Я продала твой кинжал пастуху-таджику, который только что вышел через заднюю дверь, таким образом, его у меня уже нет. Но не сердись. Я украду у кого-нибудь кинжал получше и отдам тебе в следующий раз. Я сделаю это из уважения к тебе, поскольку восхищаюсь твоей исключительной привлекательностью, благородством и доблестью в постели. Ты ведь придешь еще?

Выслушав столь щедрые похвалы, я, разумеется, перестал сердиться и сказал, что подумаю насчет того, чтобы вскоре прийти сюда снова. Тем не менее, выходя обратно через лавку, я попытался незаметно прокрасться мимо Шимона с его точильным колесом, ибо чувствовал себя так же неловко, как и когда уходил из другого публичного дома, одетый в женское платье.

Думаю, что Ноздря мог бы поймать для нас и рыбу в пустыне, если бы мы попросили его об этом. Когда отец обратился к рабу с просьбой, чтобы тот отыскал лекаря (похоже было, что дядя Маттео потихоньку выздоравливает от tisichezza, но все-таки следовало показаться врачу), он легко сделал это даже на Крыше Мира. Старый лысый хаким Мимдад произвел на нас впечатление знающего лекаря. Он был перс, и уже одно это служило основанием называть его цивилизованным человеком. Он путешествовал вместе с караваном персидских торговцев qali в качестве «хранителя здоровья». После разговора с Мимдадом не оставалось сомнений, что этот человек незаурядный врач. Я помню, как он сказал нам:

— Что касается меня, то я предпочитаю предотвратить недуг, нежели потом лечить его, даже если это не прибавит денег в моем кошельке. Например, я посоветовал всем матерям в нашем лагере кипятить молоко, которое они дают своим детям. Будь то молоко самок яков или верблюдиц, я убежден, что его надо сначала прокипятить в железной посуде. Как всем известно, гадкие джинны болезней, как и другие демоны, боятся железа. Проведя опыты с кипячением молока, я определил, что железная посуда высвобождает свой сок, он смешивается с молоком и таким образом изгоняет прочь всех джиннов, которые могут там прятаться, чтобы навлечь на ребенка какой-нибудь недуг.

— Звучит разумно, — сказал отец.

— Я приверженец опыта, — продолжил старый хаким. — Принятые в медицине нормы и рецепты очень хороши, но я часто опытным путем нахожу новые лекарства. Морская соль, например, одно из таких средств. Даже великий целитель и мудрец Ибн Сина, похоже, не заметил совсем небольшого различия между морской солью и той, которую добывают на суше. Ни в одном научном трактате я не нашел упоминания об этом. Однако есть нечто в морской соли, что препятствует возникновению зоба и излечивает его и другие подобные опухоли на теле. Я проверил это на опыте.

Когда я услышал это, мне стало стыдно и захотелось немедленно извиниться перед торговавшими солью маленькими тамилами из Чолы, над которыми я столь легкомысленно насмехался.

— Вот и славно, Dotor Balanzon! — зарокотал мой дядя, в насмешку называя персидского лекаря именем популярного в Венеции комического персонажа. — А теперь поскорее осмотрите меня и скажите, что прописываете мне от этой проклятой tisichezza — морскую соль или кипяченое молоко.

Итак, хаким приступил к обследованию, ощупывая дядю Маттео со всех сторон и задавая ему вопросы. Через некоторое время он сказал:

— Я не знаю, насколько сильным был кашель прежде. Но, как вы говорите, сейчас он ослаб, и я слышу небольшие хрипы в груди. Вы чувствуете там боль?

— Только изредка, — ответил дядя. — Я полагаю, что это неудивительно после такого сильного кашля, какой у меня был.

— Позвольте мне высказать предположение, — продолжал хаким Мимдад. — Вы ощущаете боль только в одном месте. Под ребрами с левой стороны.

— Да, так и есть.

— И еще, ваша кожа довольно горячая. Эта лихорадка у вас постоянно?

— Нет, время от времени. Она начинается, затем я потею, и все проходит.

— Откройте рот, пожалуйста. — Хаким заглянул ему в горло, затем оттянул губы и проверил десны. — Теперь вытяните руки. — Лекарь осмотрел их со всех сторон. — Вы позволите мне выдернуть всего один волосок с вашей головы? — Он так и сделал (причем дядя Маттео даже не поморщился), после чего принялся внимательно изучать волосок изгибая его пальцами. Затем врач спросил: — Часто вы испытываете необходимость заниматься kut?

Дядюшка рассмеялся и закатил глаза, как содержанка в публичном доме.

— Я испытываю много желаний, и довольно часто. Позвольте спросить, что значит kut?

Хаким терпеливо посмотрел на пациента, словно имел дело с ребенком, и многозначительно коснулся рукой своего зада.

— Ах, kut — это дерьмо! — зарокотал дядя, все еще улыбаясь. — Да, мне частенько приходится испражняться. Особенно после того, как предыдущий хаким дал мне это проклятое слабительное. И у меня до сих пор продолжается cagasangue — понос. Но какое отношение все это имеет к заболеванию легких?

— Думаю, что у вас не hasht nafri.

— Не tisichezza? — удивленно спросил отец. — Но одно время он кашлял кровью.

— Не из легких, — пояснил хаким Мимдад. — Это кровоточат его десны.

— Вот и хорошо, — сказал дядя Маттео, — кто не обрадуется, услышав, что его легкие в порядке. Но я так понимаю, что вы подозреваете у меня какую-то иную болезнь?

— Я попрошу вас помочиться в этот маленький кувшин. Я смогу сказать вам больше, после того как проведу исследование.

— Опыты, — пробормотал дядя.

— Точно. А тем временем хозяин гостиницы принесет мне несколько скорлупок от яиц. И еще, я надеюсь, вы позволите мне использовать побольше маленьких листков из Корана?

— Они что, все-таки приносят какую-то пользу?

— Они не приносят вреда. Основной постулат медицины звучит примерно так: не навреди.

После того как хаким ушел, держа маленький кувшинчик с мочой в руке и прикрывая его, чтобы туда не попала грязь, я тоже отправился прогуляться. Сначала я зашел в палатки чоланских тамилов, принес им извинения и пожелал процветания — это заставило индусов нервничать гораздо больше обычного, — после чего направился к заведению иудея Шимона.

Я попросил снова предоставить мне Чив. Девушка, как и обещала, вручила мне прекрасный новый кинжал и под конец выказала признательность, заявив, что сегодня я превзошел сам себя, доблестно занимаясь surata. Выходя обратно через лавку, я остановился, чтобы снова побранить старого Шимона.