Шахразада пояснила:

— Они ткут основу, продевая нити через плетение. У каждого раба в руках челнок и моток нити одного какого-то цвета. И дети туго вплетают ее в соответствии с орнаментом.

— Но как, черт побери, — спросил я, — ребенок может не запутаться среди такого количества других детей и нитей? Это ведь невероятно сложная работа.

— Мастер qali поет им, — сказала Мот. — Наш приход прервал его. А теперь смотри, он начинает снова.

Это было поразительно. Человек, которого шахразада называла мастером qali, сел за стол. Перед ним лежал огромный лист бумаги, расчерченный на огромное количество аккуратных маленьких квадратиков; на них был наложен рисунок — полный план орнамента qali, с указанием различных цветов, а их там было великое множество. Мастер qali вслух считывал орнамент, напевая в определенном порядке:

— Один, красный!.. Тринадцать, голубой!.. Сорок пять, коричневый!..

А теперь представьте, какое это непростое искусство. Мастера должны были услышать далеко под сводом пещеры и безошибочно понять все находившиеся там мальчики и девочки. Ему приходилось при помощи модуляций голоса заставлять их работать в определенном ритме. Таким образом, слова мастера были обращены то к одному маленькому рабу, то к другому, по очереди разъясняя каждому, когда он должен взяться за свой челнок. Мало того, мастер пел свои слова то низко, то высоко, что обозначало, как далеко раб должен просунуть в переплетение нить и где закрепить ее. Подобным воистину удивительным способом, как пояснила мне Мот, рабы будут делать qali, нитка за ниткой, ряд за рядом, и так до самого пола пещеры, а когда ковер будет закончен, он окажется таким совершенным по своему исполнению, словно его расписал один-единственный художник.

— Такой qali в конечном счете обходится недешево, — сказала шахразада, когда мы повернулись, чтобы уйти из пещеры. — Ткачи должны быть, насколько это возможно, юными, тогда они обладают небольшим весом и маленькими проворными пальчиками. С другой стороны, совсем непросто научить такой ответственной работе малышей. К тому же они часто теряют сознание от жары, падают вниз, разбиваются и умирают. А те, кто проживет достаточно долго, почти наверняка ослепнет от требующей пристального внимания работы и слабого освещения. Когда кто-нибудь из них умирает, другой выученный мастерству ребенок-раб уже должен быть наготове.

— Так вот почему, — заметил я, — даже самый маленький qali такой дорогой.

— А теперь представь, сколько бы он стоил, — ответила шахразада, когда мы снова вышли на дневной свет, — если бы его делали взрослые.

Повозка покатила обратно в город, въехала в Багдад, и вскоре мы снова оказались в дворцовом саду. Раз или два я попытался выведать у шахразады, хотя бы намеком, что же все-таки должно произойти ночью, но она упорно отмалчивалась. Лишь когда мы вылезли из повозки и Мот вместе с бабкой собрались покинуть меня, чтобы отправиться в свои покои в anderun, красавица все же вспомнила о нашем свидании.

— Когда взойдет луна, — сказала Мот, — снова приходи к gulsa’at.

Впереди меня поджидало небольшое испытание. Когда я вернулся в свою комнату, слуга Карим сообщил, что меня удостоили чести отобедать этим вечером с шахом Джаманом и шахрияр Жад. С их стороны это, без сомнения, было проявлением доброты; я ведь был совсем юным, и хозяева не хотели, чтобы я скучал в отсутствие дяди и отца. Однако, признаюсь, я не слишком-то оценил эту честь и во время обеда испытывал желание, чтобы трапеза побыстрей закончилась. Причина, полагаю, вам ясна: я чувствовал себя весьма нервно в присутствии родителей девушки, которая пригласила меня заняться этой ночью zina. (О второй девушке я знал только, что отцом ее был шах, но понятия не имел, кто мог быть ее матерью.) Кроме того, я в предвкушении ночи буквально глотал слюнки, хотя даже толком не знал, что должно было произойти. Из-за того, что мои слюнные железы выделяли такое количество жидкости, я с трудом мог есть прекрасную еду, предпочитая не поддерживать разговор. К счастью, болтливость самой Жад позволяла гостю лишь изредка вставлять замечания вроде: «О да, светлейшая шахрияр», «Да неужели?» или «Не может быть!». Когда хозяйка говорила, ничто не могло прервать ее, однако она, похоже, так и не рассказала ничего существенного.

— Я слышала, — заметила шахрияр, — что сегодня вы посетили тех, кто делает qali?

— Именно так, светлейшая шахрияр.

— А знаете, что в стародавние времена существовали волшебные qali, которые могли переносить людей по воздуху?

— Да неужели?

— Представьте себе, человек мог встать на qali и приказать ему отнести себя далеко, куда-нибудь на край земли. И qali летел над горами, морями и пустынями, доставляя хозяина туда в мгновение ока.

— Не может быть.

— Да. Я расскажу вам историю об одном принце. Возлюбленного некой знатной девушки похитила гигантская птица Рухх, и он оказался в безлюдном месте. Как-то юноша добыл у джинна один из волшебных qali…

И вот наконец история закончилась, а вместе с ней трапеза и мое нетерпеливое ожидание, и я, как юноша из той сказки, поспешил к своей возлюбленной. Шахразада поджидала меня у цветочных часов, она впервые была одна, без сопровождающей ее старой карги-дуэньи. Красавица взяла меня за руку и повела по дорожкам сада, вокруг дворца, к крылу, о существовании которого я не знал. Его двери охранялись так же, как и остальные входы во дворце, но Мот велела мне вместе с ней затаиться за цветущим кустом и подождать, пока стражники не отвернутся. Они сделали это одновременно, словно по команде, и я подумал, уж не подкупили ли их. Мы оба незамеченными проскользнули внутрь — по крайней мере, нас никто не остановил, — и девушка провела меня по нескольким коридорам, в которых, как ни странно, совсем не оказалось стражников. Завернув за угол, мы наконец вошли в неохраняемую дверь.

Мы оказались в покоях шахразады. Они были увешаны многочисленными роскошными qali, а также тонкими просвечивающими занавесками и драпировками, разноцветными, словно шербет. Все были завязаны узлами и висели рядами в восхитительном беспорядке. Комната от стены до стены была, словно ковром, устлана разноцветными диванными подушками: их оказалось такое множество, что я не мог понять, где же тут диван, а где постель шахразады.

— Добро пожаловать в мои покои, мирза Марко, — сказала хозяйка. — А теперь смотри.

И она каким-то неуловимым движением развязала что-то вроде единственного узелка или застежки, которая поддерживала ее одежды, поскольку те сразу же соскользнули с нее. Шахразада стояла передо мной в теплом свете ламп, одетая лишь в свою красоту и вызывающую улыбку; ее единственным украшением была тоненькая веточка с тремя блестящими вишенками в распущенных черных волосах.

На фоне бледной расцветки комнаты Мот выделялась яркими цветами — красным и черным, зеленым и белым: красные вишни в черных локонах, зеленые глаза, длинные черные ресницы и красные губы на лице цвета слоновой кости. Соски девушки тоже покраснели, а черные завитки волос внизу живота выделялись на белоснежном теле. Она улыбалась все шире, наблюдая, как мой взгляд скользит по ее обнаженному телу вниз и снова поднимается вверх, чтобы задержаться на трех живых украшениях в ее волосах. Шахразада пробормотала:

— Яркие, как рубины, не так ли? Но гораздо более ценные, чем рубины, потому что вишни увянут. А может, вместо этого, — спросила Мот, обольщающе проведя красным кончиком языка по верхней губке, — их съедят? — И звонко рассмеялась.

Я стал задыхаться, словно, прежде чем оказаться в этой комнате, пробежал весь Багдад. Я неуклюже двинулся к ней. Шахразада позволила мне приблизиться на расстояние вытянутой руки, после чего остановила, потянувшись, чтобы дотронуться до моей самой выступающей части тела.

— Хорошо, — сказала она, одобряя то, к чему прикоснулась. — Ты совершенно готов, чтобы страстно заняться zina. Снимай одежду, Марко, а я позабочусь о лампах.