Поскольку сам я, к счастью, был мужчиной, то полагал, что мне следует согласиться с тем, что мужчина имеет предпочтение перед женщиной и должен цениться гораздо больше. Тем не менее у меня уже имелся кое-какой сексуальный опыт, который и заставил меня прийти к заключению, что женщины и девушки тоже весьма полезны, желанны и достойны почитания. Даже если бы женщина была всего лишь резервуаром, то и тогда без нее никак не обойтись.

Ну и ерунда, показали жестами мальчишки, вовсю потешаясь над моей простотой. Даже будучи вместилищем, любой мужчина-мусульманин в сексуальном плане считается более чутким и способен принести гораздо больше наслаждения, чем любая женщина, чьи интимные части тела становятся особенно нечувствительными после обрезания.

— Минуточку, — обратился я к мальчишкам. — Вы имеете в виду, что после обрезания мужчина не способен получить наслаждение?..

Нет-нет-нет, резко затрясли они головами. Речь идет о том, что женщины, после того как их подвергнут обрезанию, становятся нечувствительными. Теперь уже я затряс головой. Я не мог себе представить, каким образом можно сделать такую операцию созданию, которое не обладает ни христианским candelotto, ни мусульманским zab, ни хотя бы детским bimbin. Я был совершенно озадачен и сказал об этом ребятам.

С выражением удивительной снисходительности они заметили, что — выразительный жест в сторону собственных искалеченных органов — удаление крайней плоти у мальчика делается просто для того, чтобы было видно, что он мусульманин. Однако в каждой мусульманской семье, независимо от ее достатка или положения в обществе, всем детям женского пола также предписано делать такое же обрезание. Между прочим, у них считается страшным оскорблением назвать мужчину «сыном необрезанной матери». Я все еще пребывал в недоумении.

— Toutes les bonnes femmes[106], — повторяли они снова и снова, — делают tabzir, чтобы лишить их zambur.

О значении двух этих загадочных слов мне приходилось только догадываться. Таким образом, когда девочка достигнет половой зрелости, она не будет испытывать желания и избежит тяги к адюльтеру. Она навсегда останется непорочной и будет выше подозрений, так как всем мусульманским женщинам следует быть лишь пассивной плотью: у них одно-единственное предназначение — за свою безрадостную жизнь произвести на свет как можно больше мальчиков. Нет сомнения, конечный результат был достоин одобрения, но я так и не мог понять попыток ребят разъяснить мне, каким образом tabzir может влиять на это.

Наконец я сменил тему беседы и задал другой вопрос. Предположим, как это бывает с молодыми венецианцами, Ибрагим, Дауд или Насыр все же хотят женщину, а не мальчика или мужчину — и женщина эта вполне способна получать и доставлять удовольствие, то все-таки как они поступят, чтобы разыскать ее?

Насыр и Дауд презрительно захихикали, а Ибрагим поднял брови, словно в пренебрежительном вопросе, и в то же время показал средний палец и стал двигать им вверх-вниз.

— Ясно, — сказал я, кивая. — Здесь подобное возможно только с определенного сорта женщинами.

Используя все те же ограниченные средства общения, мальчишки все же ухитрились объяснить, что я могу найти этих бесстыдниц среди христианок, которые живут в Акре. Это, кстати, не так уж и трудно, потому что здесь полно таких шлюх. Мне надо всего лишь пойти — они показали, куда именно, — вон в тот дом, что расположен за базарной площадью, на которой мы как раз и находились в тот момент.

Я сказал сердито:

— Да это же монастырь! Дом Христовых невест!

Ребята пожали плечами и погладили воображаемые бороды в знак того, что говорят правду. Как раз в этот момент дверь монастыря отворилась и на площадь вышли мужчина с женщиной. Он был рыцарем-крестоносцем, в плаще с эмблемой ордена святого Лазаря. Женщина не носила чадры (очевидно, это была не арабка), а была одета в белый плащ и коричневое облачение ордена кармелиток. Оба шатались от выпитого вина, и лица у них были красные.

Спустя некоторое время — разумеется, это произошло не сразу — я припомнил, что уже дважды слышал упоминания о загадочных кармелитах и клариссах, с которыми были связаны многочисленные скандалы. В своем невежестве я предположил, что речь шла о каких-то определенных женщинах, которых так звали. Однако теперь стало ясно, что имелись в виду сестры-кармелитки и другие монахини из ордена святого Франциска, которых крестоносцы любовно прозвали Клариссами.

Почувствовав, что подобное поведение христиан унизило лично меня в глазах этих троих мальчишек-язычников, я резко распрощался с ними. В ответ мои новые знакомые шумно запротестовали и начали настойчиво показывать жестами, чтобы я поскорее присоединялся к ним, что они продемонстрируют мне кое-что действительно удивительное. Сделав уклончивый жест — мол, как-нибудь в другой раз, — я продолжил свой путь по улочкам Акры обратно в хану.

Я пришел в гостиницу одновременно с отцом, который как раз вернулся из замка со встречи с архидиаконом. Когда мы подошли к двери нашей комнаты, из нее вышел молодой человек, мойщик в хаммаме, который обслуживал дядюшку Маттео в самый первый день. Он одарил нас ослепительной улыбкой и сказал:

— Салям алейкум.

И отец тут же вежливо ответил:

— Ва алейкум ас-салям.

Дядюшка Маттео был в комнате, очевидно, он только что начал накрывать скатерть для вечерней трапезы. И, едва мы вошли, он тут же принялся рассказывать в своей веселой манере:

— Мальчик принес мне целый кувшин средства для удаления волос. Я решил определить его состав. Представьте, мамум состоит всего лишь из заячьей капусты и негашеной извести, смешанных с небольшим количеством оливкового масла. Ну и еще добавляют немного мускуса, чтобы придать средству более приятный аромат. Мы легко сможем смешать его сами, но мамум стоит здесь так дешево, что едва ли в этом есть резон. Я велел мальчику принести мне четыре дюжины небольших кувшинов. А что наши священники, Нико?

Отец вздохнул.

— Кажется, Висконти уже готов отправить с нами всех священников Акры. Однако он полагает, что, прежде чем послать людей в столь долгое и утомительное путешествие, нужно поинтересоваться, что они сами думают по этому поводу. Так или иначе, Висконти обещал по мере сил оказать помощь в поиске добровольцев. Он даст нам знать о результатах.

В последующие дни мы оказались единственными жильцами в хане, и отец радушно пригласил хозяина оказать нам честь и присоединиться к нашей вечерней трапезе.

— Ваши слова перед моими глазами, шейх Фоло, — сказал Исхак, одергивая свои широкие шаровары, чтобы поудобней усесться.

— Может, госпожа шейха, ваша прекрасная жена, присоединится к нам? — спросил дядюшка. — Это ведь она в кухне, не правда ли?

— Разумеется, шейх Фоло. Но она не нарушит приличий: не пристало женщине самонадеянно принимать пищу в обществе мужчин.

— Да-да, конечно, — сказал дядюшка. — Простите меня. Я забыл о приличиях.

— Как сказал пророк (да пребудут с ним мир и счастье): «Я стоял перед вратами Небес и видел, что в большинстве своем обитатели их были нищими. Я стоял перед вратами Ада и видел, что большинство его обитателей составляли женщины».

— Гм, да. Ну, тогда, возможно, ваши дети захотят к нам присоединиться, чтобы составить компанию Марко? Есть ли у вас дети?

— Аллах, у меня нет ни одного, — печально, сказал Исхак. — Только три дочери. Моя жена baghlah и бесплодна. О благородные господа, позвольте мне вознести благодарственную молитву за этот ужин.

Мы склонили головы, и он забормотал:

— Аллах акбар рахмет. — И добавил на венецианском наречии: — Аллах велик, мы благодарим его.

Мы сами накладывали себе ломтики баранины приготовленные с помидорами и жемчужными луковицами, и печеные огурцы, начиненные рисом и орехами. Пока мы делали это, я сказал хозяину:

— Простите меня, шейх Исхак. Могу я задать вам вопрос?