Тут размышления дядюшки были прерваны, потому что нас чуть не сбил боевой конь, который скакал легким галопом по запутанным улочкам. По восьмиконечному кресту на плаще всадника можно было определить, что он принадлежит к ордену госпитальеров-иоаннитов в Иерусалиме. Он проехал мимо, побрякивая кольчугой и поскрипывая кожей, не извинившись за свою грубость и даже не поклонившись нам, своим братьям во Христе.

Мы пришли в квартал, где жили венецианцы, и носильщик отвел нас в одну из гостиниц. Хозяин встретил нас у входа, они с моим отцом обменялись низкими поклонами и цветистыми приветствиями. Хотя хозяин гостиницы и оказался арабом, он говорил на венецианском наречии.

— Мир вам, господа.

— И вам мир, — сказал отец.

— Да наделит вас силой Аллах.

— Да станем мы все сильными.

— Да будет благословен день, который привел вас к дверям моего дома, господа. Аллах разрешает нам сделать правильный выбор. В моей хане чистая постель, здесь есть хаммам, где вы можете освежиться, и лучшая еда в Акко. Прямо сейчас уже начиняют фисташками барашка для вечерней трапезы. Великая честь для меня услужить вам, господа. Мое жалкое имя Исхак, зовите меня, не выказывая большого презрения.

Мы представились в ответ, и после этого каждого из нас и хозяин, и слуги называли не иначе, как шейх Фоло, так как в арабском языке отсутствует звук «п» и арабам тяжело выговаривать его, беседуя с чужеземцами. Как только мы, Фоло, внесли в гостиницу все свои пожитки и расположились в нашей комнате, я спросил отца и дядюшку:

— Почему сарацины оказывают нам такое гостеприимство, когда мы являемся их врагами?

В ответ дядя сказал:

— Не все арабы вовлечены в «джихад» — так приверженцы ислама называют священную войну против христианства. Те арабы, что живут здесь, в Акре, получают от нас слишком большую прибыль, чтобы принять сторону своих братьев-мусульман.

— Есть арабы хорошие и арабы плохие, — пояснил отец. — Вот, например, мамелюки из Египта изгоняют всех христиан из Святой земли, вообще из всего Восточного Средиземноморья.

Распаковав часть вещей, необходимых нам в Акре, мы отправились в гостиничный хаммам. Думаю, что хаммам является одним из самых великих изобретений арабов, подобно арифметике и системе, арабских чисел. По существу, хаммам — это всего лишь комната, наполненная паром, который образуется, когда воду льют на раскаленные камни. Однако когда мы удобно устроились на скамьях в этой комнате и через некоторое время начали обильно потеть, вдруг вошло полдюжины слуг-мужчин. Поприветствовав нас: «Здоровья и наслаждения вам, господа!», они затем уложили нас на скамьи ничком. После чего по двое, надев грубые перчатки из конопли, принялись тереть каждого из нас во всех местах и делали это проворно и долго. Пока они терли, соль и грязь, скопившиеся за время нашего путешествия, соскабливались с кожи в виде длинных серых катышков. Мы сами, возможно, и полагали, что уже достаточно чистые, однако мойщики все продолжали тереть, и еще больше грязи, похожей на тонких серых червячков, стало выходить из пор в коже.

Когда же серая грязь перестала выделяться, а мы были распарены и растерты до красноты, банщики предложили нам удалить волосы с тела. Отец отклонил это предложение, я тоже. В тот день я уже побрил свою скудную растительность во время утреннего туалета, и мне хотелось сохранить оставшиеся волосы. Дядюшка Маттео после минутного раздумья велел слугам удалить обрамление своего «артишока», но не портить при этом бороду или волосы на груди. Таким образом, двое мужчин, самых молодых и симпатичных, поторопились приступить к делу. Они нанесли коричневато-серую мазь на дядюшкину промежность, и густые волосы, росшие там, стали исчезать подобно дыму. Почти тотчас же он стал таким же гладким в этом месте, как Дорис Тагиабу.

— Да это просто волшебная мазь! — сказал дядюшка с восхищением.

— Истинно так, шейх Фоло, — ответил один из молодых людей, улыбаясь с вожделением. — Из-за того, что волосы удалили, ваш zab стал лучше виден, он такой значительный и выступает, словно боевое копье. Воистину светоч, который приведет к вам вашу возлюбленную сегодня ночью. Какая жалость, что шейх не обрезан, тогда бы яркая слива его zab привлекала бы и восхищала и…

— Достаточно! Лучше скажи мне, могу ли я приобрести эту мазь?

— Конечно. Вам нужно лишь приказать мне, шейх, и я помчусь к аптекарю за кувшином свежего мамума. Или за несколькими кувшинами.

Отец сказал:

— Ты смотришь на это как на источник прибыли, Маттео? Но в Венеции для этого слишком ограниченный рынок. Венецианцы трясутся над последним бутоном на персиковом дереве.

— Но мы отправляемся на восток, Нико. Запомни: там представители обоих полов считают волосы на теле физическим недостатком. И если этот мамум не очень дорого стоит здесь, мы сможем получить хорошую прибыль там. — Он обратился к своему банщику: — Перестань ласкать меня, мальчик, и продолжи мытье.

Итак, слуги вымыли нас с ног до головы, используя для этого особый пенистый сорт мыла, ополоснули нам волосы и бороды душистой розовой водой и вытерли нас пушистыми полотенцами, пахнущими мускусом. А когда нас снова одели, то дали нам прохладные напитки из подслащенного лимонного шербета, чтобы утолить жажду, которая всегда бывает после бани. Я покинул хаммам, чувствуя себя таким чистым, как никогда раньше; я был благодарен арабам за это их изобретение. Впоследствии я стал часто ходить в хаммамы, и при этом меня несказанно удивляло, что большая часть арабов добровольно предпочитали грязь и вонь той чистоте, которой легко можно было достичь.

Хозяин Исхак сказал правду: еда в хане и в самом деле была хорошая. Однако заплатили ему столько, что он вполне мог бы кормить нас амброзией и нектаром и все равно бы не остался в убытке. Основным блюдом вечерней трапезы был барашек, нафаршированный фисташками; в качестве гарнира подали рис и блюдо из огурцов, мелко нарезанных и приправленных соком лимона, а после этого еще и сладости из засахаренных гранатов, смешанных с очищенным миндалем, источающие изысканный аромат. Все было просто восхитительно, но особенно мне понравился в тот вечер напиток. Исхак объяснил мне, что это виноград, залитый горячей водой. Напиток этот носит название gahwah (арабское вино), хотя, собственно говоря, вином он не является, так как ислам запрещает арабам употреблять алкоголь. Gahwah похож на вино лишь своим цветом, таким же глубоким гранатовым оттенком, как вина у нас в Пьемонте, однако у него отсутствуют букет и легкое фиалковое послевкусие. Независимо от того, сладкий он или кисловатый, напиток сей никогда не опьяняет подобно вину, да и голова от него наутро не болит. Но gahwah веселит сердце и оживляет чувства, и, как сказал Исхак, несколько стаканов этого напитка дают возможность путешественнику идти, а воину сражаться без устали несколько часов подряд.

Скатерть расстелили прямо на полу, а мы уселись вокруг. Столовые приборы отсутствовали. Именно поэтому, когда мы хотели что-либо отрезать, то пользовались вместо столовых ножей своими кинжалами, которые носили за поясом. На острия кинжалов мы также накалывали кусочки мяса, хотя дома вместо этого всегда использовали маленькие металлические шампуры или ложки. Ну а начинку барашка, рис и сладости нам приходилось брать руками.

— Орудуй только большим, указательным и средним пальцами правой руки, — тихим голосом предостерегал меня отец. — Пальцы левой руки арабы считают непристойными, потому и используют их для того, чтобы над кем-нибудь поглумиться. Кроме того, сидеть надо только на левом бедре, брать тремя пальцами небольшие порции еды, хорошенько пережевывать пищу и не смотреть на своих приятелей во время трапезы, в противном случае ты поставишь их в неловкое положение, что заставит остальных потерять аппетит.

Как я постепенно узнал, то, как арабы пользуются своими руками, — это целая наука. Если во время разговора араб поглаживает бороду, самую драгоценную свою собственность, а затем клянется ею, то его слова правдивы. Если он касается указательным пальцем глаза, это знак того, что он согласен со словами собеседника или признает его власть. Если кладет руку на голову, то клянется, что головой ответит за неповиновение. Однако если араб проделывает все эти жесты левой рукой, он просто смеется над вами, а уж если он коснется ею собеседника — то это самое ужасное оскорбление.