— Вот в этом мусульмане и иудеи действительно похожи, — сухо заметил отец, — их языки крепятся посередине, чтобы можно было болтать обоими концами. Вот что, Маттео, Марко. Пойдемте и сами выразим соболезнования нашей хозяйке. Ноздря, а ты закончи разгружать животных и затем добудь для них еды.

Вдова Эсфирь оказалась маленькой седовласой женщиной с приятным лицом, она приветствовала нас так любезно, словно мы и не были христианами. Вдова настояла, чтобы мы присели и выпили то, что она называла «укрепляющим средством для путешественников», — горячего молока с кардамоном. Хозяйка приготовила его сама, поскольку солнце еще не село и ее слуги-мусульмане не могли ни вскипятить молоко, ни растереть семена.

Похоже, что у этой почтенной еврейки, как и предположил мой отец, язык действительно был прикреплен посередине, потому что какое-то время она увлеченно занимала нас беседой. Пока отец и дядя разговаривали с ней, я осматривался. Дом, несомненно, был прекрасный, богато обставленный, но — после смерти хозяина Мордехая, я полагаю, — все пришло в упадок, и отделка обветшала. До сих пор, однако, сохранился целый штат слуг, но, честно говоря, у меня создалось впечатление, что все они остались не из-за платы, а из любви к хозяйке и без ее ведома, тайком, стирали за закрытой дверью или занимались другими благородными ухищрениями, чтобы поддержать ее и самих себя.

Двое или трое слуг были самыми обычными людьми, такими же пожилыми, как и сама Эсфирь, но остальные трое или четверо оказались божественно красивыми кашанскими мальчиками и юношами. А одна служанка, я с радостью заметил это, была ослепительно красивой юной девушкой с темно-рыжими волосами и роскошным телом. Чтобы заполнить время, пока вдова Эсфирь щебетала, я занялся cascamorto[142] этой служанки, посылая ей томные взгляды. А она, когда хозяйка не видела, ободряюще улыбалась мне в ответ.

На следующий день, пока охромевший верблюд отдыхал, так же как и остальные четыре, мы, путешественники, все по отдельности пошли в город погулять. Отец отправился поискать мастерскую каши, выразив желание узнать что-нибудь об изготовлении этих изразцов, потому что полагал, что сие полезное производство можно будет внедрить среди мастеровых Китая. Наш погонщик верблюдов Ноздря вышел, чтобы купить какую-нибудь целебную мазь для ушибленной ноги верблюда, а дядя Маттео вознамерился пополнить запасы мамума — средства для удаления волос. Как выяснилось вечером, ни один из них не нашел того, что искал, потому что никто в Кашане не работал в Рамазан. Я же сам, не имея никаких поручений, просто прогуливался и наблюдал.

Отличительной особенностью Кашана было то, что в небе над ним постоянно кружили и падали вниз большие темные хищные птицы с раздвоенными хвостами — коршуны-падальщики. Также в Кашане и в каждом городе, расположенном восточнее его, широко распространена еще одна птица — майна, которая, кажется, совсем и не летает, а проводит все свое время, копаясь в отбросах на земле. Майна ходит с вызывающе важным видом, выставив вперед нижнюю часть клюва, как драчливый маленький человечек выпячивает нижнюю челюсть в поисках ссоры. Ну и, разумеется, пока я бродил по Кашану, мне тут и там попадались хорошенькие мальчики, которые играли на улицах. Они напевали извечные детские песенки о подпрыгивающем мячике, распевали считалки и дразнилки, играли в прятки и водили хороводы совсем так же, как это делают дети в Венеции, за исключением одного: все их песенки очень сильно смахивали на пронзительный кошачий визг. Приблизительно такой же была и музыка, которую исполняли уличные артисты, выпрашивавшие у прохожих бакшиш. Казалось, у них здесь не было никаких инструментов, кроме changal (а это не что иное, как guimbarde, или иудейская губная гармоника) и chimta (а это кухонные щипцы), потому-то их музыка представляла собой ужасную какофонию, состоявшую из звонких ударов и громыхания. Думаю, что прохожие, которые бросали музыкантам одну или две монеты, поступали так не потому, что благодарили их за выступление, а чтобы те хоть ненадолго замолчали.

Я не слишком долго бродил по Кашану в то утро, к тому же я сделал круг по улицам и вскоре обнаружил, что снова приближаюсь к дому вдовы. Красавица служанка в окне призывно помахала мне рукой, как будто специально поджидала, когда я пройду мимо. Она провела меня в дом, в комнату, украшенную слегка потрепанными qali и диванными подушками, и сообщила по секрету, что ее хозяйка чем-то занята, после чего сказала, что ее зовут Ситаре, что значит Звезда.

Мы вместе присели на груду подушек. Поскольку я уже не был неопытным подростком или неоперившимся юнцом, то не напал на нее с грубой юношеской жадностью. Я начал с ласковых слов и сладких комплиментов, постепенно придвигаясь все ближе, пока мой шепот не стал щекотать ее изысканное ушко и не заставил красотку извиваться и хихикать. Только после этого я поднял ее чадру, приблизил свои губы к ее губам и нежно поцеловал Ситаре.

— Все это очень приятно, мирза Марко, — сказала девушка, — но вам нет нужды терять время.

— Я не считаю, что это потеря времени, — заметил я. — Я наслаждаюсь подготовкой не меньше, чем исполнением. Мы можем заниматься этим целый день…

— Я имею в виду, вам необязательно делать это со мной.

— Ты очень деликатная девушка, Ситаре, и добрая. Но ты забываешь, что я не мусульманин. И мне не надо воздерживаться во время Рамазана.

— О, то, что вы неверный, не имеет значения.

— Я рад это слышать. Тогда давай продолжим.

— Прекрасно. Перестаньте меня обнимать, и я схожу за ним.

— Что?

— Я уже говорила вам. Нет нужды продолжать и притворяться передо мной. Он ведь ждет за дверью, чтобы войти.

— Кто ждет?

— Мой брат Азиз.

— Какого дьявола нам вдруг понадобился твой брат?

— Не нам, а вам. Я сейчас уйду.

Я ослабил свои объятия, сел и внимательно посмотрел на девушку.

— Прости меня, Ситаре, — начал я осторожно, не зная, как лучше спросить, чтобы не обидеть ее. — Но, может, ты divane? — «Divane» на фарси значит глупая.

Она посмотрела на меня в явном замешательстве.

— Я предположила, что ты заметил наше сходство, когда был здесь прошлым вечером. Азиз — это мальчик-слуга, который похож на меня, у него такие же рыжие волосы, но он гораздо красивей. Его имя означает «Желанный». Ну конечно, зачем еще тебе было строить мне глазки?

Теперь настала моя очередь прийти в замешательство.

— Даже будь твой брат так же красив, как пери, почему бы мне и не строить тебе глазки?.. Разве ты не понимаешь, что я… что ты мне…

— Я уже сказала: в отговорках нет нужды. Азиз тоже тебя видел и был тотчас же очарован, он уже ждет и страстно желает.

— Да чтоб он провалился, этот твой Азиз! Мне нет до него никакого дела! — воскликнул я в раздражении. — Я человек простой и скажу все, как есть. Ты мне очень понравилась, и я вознамерился совратить тебя. Так что позволь мне проделать это с тобой.

— Со мной? Ты хочешь заняться zina со мной? Не с моим братом Азизом?

Я коротко хлопнул кулаками по ни в чем не повинной подушке, а затем сказал:

— Объясни-ка мне вот что, Ситаре. Неужели девушки по всей Персии, вместо того чтобы вкушать радости любви самим, предпочитают выступать в роли сводниц?

Она призадумалась.

— По всей Персии? Этого я не знаю. Но здесь, в Кашане, подобное широко распространено. Это традиция, которая сложилась у нас давным-давно. Один мужчина встречает другого мужчину или мальчика и оказывается сраженным наповал. Но он не может прямо начать ухаживать за ним, это против закона, установленного пророком.

— Да пребудет с ним мир, — пробормотал я.

— Да. Таким образом, мужчина начинает ухаживать за ближайшей родственницей этого молодого человека. Он может даже жениться на ней, если необходимо. Ну, за это его можно простить, потому что он хочет быть поближе к предмету своего истинного вожделения — например, к брату женщины, а может, и к ее сыну, если она вдова, или даже к ее отцу — и использует каждую возможность, чтобы заняться с ним zina. Понимаешь, если действовать таким способом, то основы морали открыто не попираются.