– Да что с ними такое? – спросила в пустоту Этне, отвлекая Хаецкого. – Как с цепи сорвались…

– Видимо, готовят наступление, – отозвался Хаецкий. – И ни одной ракеты… Войдите!

– Добрый день, полковник, – кивнул вошедший Патрик, – здравствуй, сестра. Возможно, вы еще не в курсе, но сегодня утром разведка обнаружила один из ракетных заводов – в Нордхаузене…

– И теперь там ни города, ни завода, – кивнул Хаецкий, – так?

– Именно. Русские бомбардировщики провались к Праге, но использовали только обычные бомбы, а вот Нордхаузен… Мы открыли ящик Пандоры.

– Видимо, да, – мрачно кивнул Хаецкий.

Мерно гудят двигатели, далеко внизу проплывают города, тянутся по небу белые полосы инверсионных следов, подрагивает под руками штурвал… Чарльз Суини чуть заметно кивает – самолет идет идеально, словно по рельсам… Вагон и есть. И опять с «товаром» – тем же самым, что и в августе сорок пятого. Суини не стал бы утверждать, что ему нравится задание – но уж тем более не смог бы сказать, что оно не нравится. Просто боевой вылет. Один из множества… Он просто делает свою работу – как и в августе сорок пятого. Жалко ли ему людей? Пожалуй, нет – весь Нордхаузен так или иначе работает на ракетчиков, а значит, невинных там нет. Как и во всей Германии – выбор у них был и они его сделали.

Вспышка на земле, превратившаяся в стремительно растущую струю дыма. Суини закладывает вираж – настолько крутой, что штурвал едва не вырывает из рук – и набирает высоту. Пронесло – проклятый «Водопад» взорвался в нескольких сотнях ярдов, разорвав ведомого в клочья…

– До цели три минуты, – сообщает штурман.

Три минуты. Целая жизнь, если у противника есть серьезная ПВО.

– До цели две минуты.

Внизу вспухают облака разрывов шрапнели, падает сбитый «Двести шестьдесят второй», отчаянно дымя, выходит из боя русский МиГ, кому-то везет попасть по ракете…

– До цели одна минута.

Все, теперь уже не остановиться, даже если захочешь – бомба взведена, бомболюк открыт, и даже если их сейчас собьют – не изменится ничего. Взрыв все равно произойдёт…

– Сброс!

«Бокскар» подпрыгивает, став легче на четыре с половиной тонны, Суини резко набирает высоту, выводя двигатели на максимальные обороты, штурман отсчитывает секунды. Экипаж поспешно натягивает сварочные очки, самолеты уходят все дальше и выше…

– Пять. Четыре. Три. Два. Один. Ноль.

Все становится абсолютно белым – как тогда, в сорок пятом. Несколько мгновений в мире не существует ничего, кроме этого света, а затем он уходит, и Суини срывает очки и вцепляется в штурвал. Самолет встряхивает, он дергается, пытаясь задрать нос, но Суини почти мгновенно возвращает его в горизонтальный полет и оглядывается.

Нордхаузен перестал существовать – если что-то и уцелело, его не разглядеть в черных облаках дыма, над которыми поднимается все еще огненный гриб…

Их отозвали из Парижа – и вовремя, как считал Хаецкий. После Нордхаузена военные отчетливо осознали, что они теперь имеют в своем распоряжении и как это использовать… И в результате за три дня Европа получила пять новых атомных шрамов.

Первый удар пришелся по Генуе – Италия все-таки решила выступить против гитлеровцев и начала сосредоточение войск для броска к Маиланду, второй – по Демблинской крепости, так что немцы прорвались к самой Варшаве. Союзники ответили на это тремя ударами – по Киффхойзеру, Килю и Ла-Рошели. И было очень сомнительно, что на этом все закончится – начать атомную войну оказалось слишком просто, а вот закончить… Джинн вырвался из кувшина и, как всякий недовольный джинн, принялся за разрушение городов.

– Патрик был прав, – хмуро заметила Этне, глядя в иллюминатор. – Мы открыли ящик Пандоры. Знаете, Игорь, сейчас я действительно боюсь будущего. Не опасаюсь возможных проблем, не жду подвоха – боюсь.

– Я тоже, – согласился Хаецкий. – Мы-то с вами, в отличие от штабистов, сами видели, что это такое… Хотя мне ничуть не жаль тот же Нордхаузен. Что меня беспокоит – так это планы командования относительно нас. Почему-то мне кажется, что нас не посадят заниматься аналитикой в уютном кабинете.

– Ну вот, не даете бедной девушке даже помечтать… – настроение Этне явно улучшилось. – А вдруг чудо все-таки случится?

– Тогда будем радоваться, – ответил Хаецкий. – Ну а если дела пойдут по плохому пути, мы хотя бы разочарованы не будем.

Гудение двигателей убаюкивало, и Хаецкий сам не заметил, как задремал. Все-таки предыдущие дни были невероятно напряженными… Пять атомных ударов за три дня, каждый из которых едва ли не полностью менял обстановку на всех фронтах разом – огромная проблема для разведки, и дальше вряд ли будет лучше. А уж когда они вернутся в Архангельск… О сне можно будет забыть.

Проснулся Хаецкий уже над Финляндией, и чувствовал себя гораздо лучше. Этне с интересом разглядывала проплывающие внизу озера и, не оборачиваясь, бросила:

– Поешьте, я взяла для вас порцию.

– Спасибо.

Последовав совету и найдя, что кормят в «Эр Франс» весьма неплохо, Игорь достал блокнот и принялся перебирать свои записи. В том, что они понадобятся, он был почти уверен – вряд ли их так поспешно отозвали для чего-то, не связанного с переходами. В блокноте же было все, что он успел о них узнать – причем кое-что из этого было неизвестно даже ученым – пока, во всяком случае. И останется таковым недолго – ровно до того момента, когда ц него появится время отдать копию записок кому-нибудь из физиков.

– Путевые заметки? – поинтересовалась Этне, мельком взглянув на блокнот.

– Вроде того, – согласился Хаецкий. – Подозреваю, что это нам пригодится.

– Возможно, – согласилась Этне. – Кстати, я, кажется, уже вижу Архангельск.

В аэропорту их ждал автомобиль, доставивший напарников к самому Эйзенхауэру. Присутствие командующего в Архангельске интриговало, а вызов к нему нервировал, так что в кабинет Хаецкий и Этне вошли изрядно напряженными.

Айк был не один – по кабинету бродил несколько взъерошенный мужчина средних лет, обладавший круглыми очками, небольшими усами и рассеянным взглядом. Впрочем, при виде гостей он мгновенно встряхнулся.

– Фок, – представился он, протягивая руку Хаецкому, – Виктор Александрович. Возглавляю группу пространственников. Мы тут обнаружили некоторые интересные вещи, и товарищ генерал (Айк едва заметно поморщился) посоветовал обратиться к вам за помощью.

– И что же вы нашли? – осведомился Хаецкий.

– Ну, если вкратце, то мы нашли способ обнаруживать переходы. Неточно и на не слишком большом расстоянии, но нашли. И вот тут-то нам и нужна помощь разведки – необходимо хотя бы приблизительно знать, где искать, а у вас, как я понимаю, есть некоторые наработки…

– Есть, – согласился Хаецкий. – Нам удалось вычислить одну систему – в Киффхойзере, но она уже уничтожена. Совсем не факт, что это сработает для других, да к тому же они могут просто поставить генераторы на корабли…

– Могут, – согласился Фок, – но от стационарных переходов все равно отказаться не смогут. Да и корабли так можно будет отслеживать, если уж на то пошло… Так вы с нами работаете?

Эйзенхауэр молчал, но на лице его настолько ясно читалось: «Приказы не обсуждаются», что Хаецкий не рискнул возражать.

– Работаю, Виктор Александрович, – ответил он. – А вы, Этне?

– Само собой – девушка пожала плечами. – Куда же вы без меня?

Хаецкий был только рад вернуться к кабинетной работе – после Дивиона на фронт как-то не тянуло… Правда, работа от этого легче не становилась. В прошлый раз им повезло – нацисты далеко не сразу сообразили, что они не единственные пришельцы в этом мире и не особенно скрывались, справедливо полагая, что местные просто не поймут, что и зачем делается. Теперь же они стали гораздо осторожнее, перевозки маскировали куда лучше, а уж сами переходы и раньше скрывались тщательнее некуда… Но все спрятать невозможно – где-нибудь что-нибудь пропустят – и произойдет утечка, пусть даже и ничтожная, но вместе со всем остальным… Все вместе бессмысленные сами по себе кусочки складываются в мозаику. Правда, этих кусочков вечно не хватает, но даже неполная картина – это все-таки лучше, чем полная неизвестность.