— Вода чистая, зачерпывай шлемом и пей. И воздух сладкий, и листва, травы, без химического налёта от кислотных дождей, и продукты все натуральные, со своим исконным вкусом. Как же испоганили мы свою планету за последние полвека-век. Что мы имели в начале товарно-денежных отношений и что имеем теперь, когда они доведены до абсурда? Потребитель, как избалованный ребёнок, не успевает заполучить одну игрушку, как тут же бросает её и тянется к следующей, а для этого проводит свою жизнь в загазованных городах, в бетонных коробках, бегая по заасфальтированной земле в поисках дополнительной работы, то есть лишних денег. Мы приехали, господа, перспектив у такого общества нет. Мусорная куча, которую мы производим ради погони за всё более технологически изощрёнными цацками, растёт намного быстрее нашего сознания.

Сознание Влада вынырнуло из тела Милонега в своё, в двадцать первый век, сохраняя все чувства и эмоции, которые обрело в путешествии.

— Когда-то у меня было уже такое погружение в первобытную реальность, запахи… я прилетел из Москвы в Якутск, впервые, после парфюмерно-фантовых ароматов столичного аэропорта, в Якутске накрыло шлейфом сосново-дымных запахов горящей тайги, скрещенных с душком национальных блюд из оленины и конины. А потом, когда уже обосновался в заполярном авиаотряде, обоняние воспринимало окружающий мир как то, что осталось нетронутым с незапамятных времён. Как пахнет ягель, сено, олень, свежевыловленный таймень, «кирпич» замороженного на улице молока якутской коровы. Все эти запахи исподволь врезаются в память и со временем становятся определяющими для данной реальности. Стоит сейчас ощутить запахи курящегося самосада и жарящихся на примусе грибов, память тут же услужливо перенесёт в детство, летние каникулы в тамбовском райцентре шестидесятых годов. Запах болгарских сигарет, шоколада, тёплая волна воздуха, сдобренная ароматом сгоревшего авиационного керосина, и память уносит в конец семидесятых — первые годы обучения на реактивных самолётах…

Волхв решил внести ясность в этот вопрос.

— Память человеческая базируется как на материальной матрице — в мозге, так и на тонкоматериальной — в душе. Вот почувствовал определённый запах, и память мозга подсовывает определённую картинку, сюжет, которые были связаны в прошлом с этим ароматом. То есть, в мозге есть отделы, которые служат архивами для фиксации похождений личности в текущей земной жизни. Человек может поделиться с другими людьми принадлежащей ему информацией, своим опытом, разными способами: устно, письменно, посредством живописи, музыки или другого вида искусства. Создавая те или иные образы в головах своих учеников, наставник обучает их тому, что сам успел понять в этой жизни. А память души — это память всех воплощений, это архив эмоций. По вспомнившейся эмоции воспроизводится прошедшее событие.

— Значит, если душа скинула свою самую грубую оболочку — физическое тело, и ушла в более высокий мир, память о прожитой жизни остаётся при ней?

— Душа — это невидимая тонкая энергия, это как бы вставленные одна в другую тонкоматериальные оболочки, наподобие матрёшки. Когда они вставлены в биологическое тело, тогда появляется человек. Вот заполнила собою душа тело новорождённого, и одновременно наполнила его и памятью своей. А где именно хранятся эти нестираемые файлы, знаешь?

— Слышал, в ДНК каждой клетки.

— Если точнее, то в тонкоматериальных спиралях ДНК. Ваши учёные через микроскопы пока что видят только две материальные спирали. На самом деле их двенадцать, есть ещё десять, сотканных из электромагнитной энергии.

— Изымаются память и энергия в обратном порядке?

— Да. Ты же знаешь, как меняется человеческий облик во время смерти. Только что был жив, пусть не здоров, но вот появились конвульсии, предсмертная агония — это душа забирает всю свою энергию и память, и всё, перед тобой не человек — отжившая своё биологическая оболочка, сброшенный костюм. Уже через секунду душа смотрит сверху на оставленное тело и начинает вспоминать, что заходила-то на время.

— Да, хоть процесс этот — метафизический, но по обострившимся чертам лица, по другим еле уловимым признакам даже неискушённый наблюдатель понимает, что произошло непоправимое.

— Память о текущей жизни стирается с распадом тела, мозга, но ведь не вся?

— Да, частично. То, что не имеет большого значения, не переносится в память души. Астральное тело какое-то время помнит многие проблемы и болячки биологического, но постепенно теряет эту информацию. В ещё более тонких телах-оболочках записываются только самые важные факты, вехи прошедшей жизни.

— Значит так, весь свой земной опыт можешь передать своим детям, тот, который был накоплен до их рождения, а тот, который ты получил незадолго до смерти, тоже не пропадает? То, что иногда знаешь только ты один.

— Сохранишь в душе и передашь потом в следующее посещение, но это будет передача напрямую самому себе, не через гены. Родишься, будешь учиться владеть новым телом, а в подсознании своём уже имеешь опыт многих жизней, за плечами большая или меньшая часть пути Домой.

Влад вдруг вспомнил мгновения, которые отпечатались в памяти навечно. На учебном аэродроме шли обычные полёты, курсанты осваивали новый для себя тип самолёта — морально устаревший, но всё ещё способный на многое, реактивный истребитель. Влад, после предполётной подготовки, подошёл к своему МиГу за полчаса до вылета, но тот был приподнят на трёх винтовых домкратах — два под крыльями, третий под передней частью фюзеляжа, и явно не готов к полётам. Техники подключили к самолёту шланги с гидравлической жидкостью, электропитание и гоняли шасси, проверяя, как оно убирается и выпускается.

— Приветствую вас! Что с аппаратом?

— Вчера выпустил шасси не сразу, с некоторой заминкой, командир эскадрильи на нём летал, дал команду — проверить. Подвесили — работает как часы. Сейчас снимем с домкратов, к вылету без задержки самолёт будет готов.

— Хорошо, спасибо.

Действительно, за пять минут до планируемого вылета Влад уже сидел в кабине, пристегнул ремни парашюта, катапультного кресла, подключился к кислородной системе, переговорному устройству и запросил разрешение на запуск. За спиной послышался свист, а позднее и утробное урчание реактивного двигателя, работающего на переходных режимах. Закрыв фонарь, посмотрел на авиатехника и двинул вперёд поднятой рукой, предупреждая о выруливании, тот кивнул, отдавая честь.

— Ну, всё, погнали, — осторожно вырулив со стоянки, истребитель стремительно покатился по рулёжной полосе к началу взлётно-посадочной, — успеваю, всё по графику. Влад занял исполнительный старт, запросил взлёт, получив утвердительный ответ, вывел двигатель на максимальные обороты и отпустил рычаг тормозов. Его вдавило в спинку кресла, а колёса шасси всё быстрее начали отсчитывать стыки между бетонными плитами ВПП (взлётно-посадочной полосы). Ноги на педалях руля направления выдерживают курс разбега, скорость набрана, ручка управления взята чуть на себя, самолёт приподнял нос, и уже через несколько секунд оторвался от земли. Взлетел. Хоть посадка и более сложный элемент полёта, но во время взлёта у пилотов пульс всегда выше. Наверное потому, что на малой высоте и скорости остаётся не много шансов избежать неприятностей в случае отказа техники. Убрав шасси и закрылки, Влад с набором высоты направил истребитель в пилотажную зону. Сегодня предстояло выполнить комплекс фигур сложного пилотажа (в народе он обычно высшим называется). Влад подключил шланг своего противоперегрузочного костюма к штуцеру пневмосистемы самолёта, доложил о прибытии в зону и начал выполнять задание. Перегрузки, накатывавшие при выполнении фигур, на втором году обучения воспринимались уже вполне привычно, хотя дыхание всё же становилось более частым и поверхностным, а поле зрения сужалось, обрамлённое тёмно-серо-зеленоватой пеленой. Чтобы кровь не отливала от мозга к ногам, срабатывал противоперегрузочный костюм — сжимал ноги и нижнюю часть туловища. Петля, боевой разворот, переворот, восходящая спираль, бочка, крутые виражи… всё, пора возвращаться на базу. Дойдя до аэродрома, Влад запросил посадку, занял высоту 500 метров, вошёл в круг и в районе третьего разворота опустил вниз рукоятку выпуска шасси, правая стойка… не выходила. На приборной доске, на индикаторе положения шасси, на фоне силуэта самолётика горели две зелёные лампочки, символизировавшие левую и носовую стойки, правая горела красным цветом. Влад сразу же проконтролировал выпуск по механическим индикаторам — полосатым бело-красным штырькам, выходящим из крыла, в случае нормального выхода шасси. Если видны все четыре красные полоски — стойка вышла полностью. На левом крыле, на «солдатике» чётко просматривались четыре полосы, на правом … то ли полные четыре, то ли не совсем. Влад доложил по радио руководителю полётов: «Вышка, девятнадцатый, не вышла полностью правая стойка». После некоторой паузы тот ответил: «Девятнадцатый, пройди над полосой на 100 метрах». Влад снизился до указанной высоты и пролетел параллельно взлётно-посадочной полосе поближе к командно-диспетчерскому пункту, показывая самолётное брюхо.