— Снимай! С шеи снимай! Веревку снимай! — кричала Лена, обхватив подругу по ногам.

Не сразу придя в себя и только раза с третьего услышав Лену через отлив оглушивших Аню вод, она посмотрела в ноги.

— Отпусти, дура тупая, — хрипя голосом выкрикивала Аня. — Дай же сдохнуть, идиотка! Отпусти, я говорю!

— Снимай веревку! Я не отпущу. Снимай!

Аня начала извиваться в воздухе сопротивляясь подруге. Руки не доставали, так бы драться начала. Но ноги в коленях свободны, и поняв это, Аня начала пинаться, на сколько у нее получалось сгибая в коленях бить Лену по животу.

— Да отпусти ты меня. Побью! — продолжала хрипеть Аня, и Лена отпустила, но только потому, что уже не было сил держать извивающуюся как змею и пинающуюся ногами подругу.

Обжигая кожу, петля обхватила шею, узлом ударив в позвонок. Волосы стянуло и две слезинки сами, непроизвольно, потекли по щекам. По комнате с эхом раздался протяжный тугой хрип. Но Лена, похолодев от испуга, подхватила упертую подругу, и когда приподняла ее, Аня уже не сопротивляясь и не думая расправила на шее петлю, освободив голову. Обе повалились на пол.

2

И двух часов не прошло, как о случившемся узнала Дарья Николаевна. Услышала и села долго не вставая, совсем не двигаясь, вытаращив глаза на Лену, которая молча укоряла себя, что не рассказала о возможном вчера. Будь она осмотрительнее, Анька бы там не болталась кряхтя на всю этажку. А опоздай Лена на минуту… «Ой, и думать страшно!» Как хорошо, что сегодня она решила еще раз наведать заболевшую подружку, прихватив с собой три плитки молочного шоколада и пару леденцов на палочке из дома.

Только потому Аня доверилась Лене проводить ее домой, что была уверена в молчании последней. Ведь, ей-богу, побьет! Но а как Аня намеревалась прятать огромные кровоподтеки на шее, только ей известно. Да и не видела она еще, какое алое кольцо образовалось под подбородком вокруг шеи.

Как подруги зашли в квартиру, Аня мигом улизнула к себе на кровать, а Лена, проводив ее взглядом через комнату, не спеша прошла рассказывать находившейся в то время на кухне Дарье Николаевне о суицидальной попытке ее дочери. Мама Ани, ошеломленная, в прямом смысле оглушенная страшным известием, ничего, похоже, уже не слышавшая, а только качавшая как заведенная головой, таким образом согласилась на то, чтобы оповестить о случившемся Татьяну Алексеевну, номер телефона которой у Лены записан еще с одного единственного давнего сеанса, когда она не выдержав мучительного натиска своей хандры, решилась на стороннюю помощь.

Никто бы не смог остановить взбесившуюся Аню, с криками и ругательствами выгнавшую Лену из квартиры за «кровное предательское», как в гневе выразилась она. Но на это Лена уже и не обращала внимания, ни сколько не расстроившись, а даже удивившись, что Аня только толкалась, и ни разу не огрела ее по лицу. Во всяком случае Лена была очень довольна собой — невероятно горда за себя. Такое огромное дело сделала! В свои четырнадцать лет уже успела спасти человека, а «ведь жизнь только начинается»!

***

Не прошло и часа, как в домофон квартиры Воскресенских позвонила Татьяна Алексеевна, в считанные минуты выбежавшая из дома и только в зеркале лифта успевшая как следует причесаться. План у нее созрел сам собой и не только казался, а являлся в таком случае — с Аней произошедшем, самым подходящим. Осталось только убедиться лично, и если это правда, настаивать на своем.

Понимая всю свою не малую долю ответственности, которую, как психолог несет она за Аню, Татьяна Алексеевна не могла не упрекать себя. Что бы там не случилось, даже если Лена преувеличила, все равно это большая ее оплошность: что-то очевидное не углядела, где-то не ударила акцентом. А все потому — корила себя Татьяна Алексеевна, — что она перестала относится к Ане как к пациентке. Девочка воспринималась ею как дочь и она ничего не могла с собой поделать. Как же Татьяна Алексеевна побледнела, когда Лена произнесла в трубку: «Аня хотела покончить с собой… Чуть не повесилась»! Ей пришлось сесть, чтобы не упасть. С понедельника, решила она, напишет по собственному желанию.

Но стоило перешагнуть Красновой порог квартиры Воскресенских, как упреки, которые она адресовывала себе, беззастенчиво понеслись в сторону Дарьи Николаевны, будто бы не мать чуть не потеряла своего ребенка, но наоборот — словно Татьяну Алексеевну по неосмотрительности Дарьи же Николаевны чуть не лишили собственного дитя. Все еще не придя в себя и чувствуя огромную за собой вину, мама Ани соглашалась со всеми упреками и даже утвердительно качала головой, когда та явно забывалась в своем негодовании. Впрочем, большую часть сказанного Татьяной Алексеевной она не слышала. Перед глазами был этот страшный кровоподтек на шее дочери.

— Как же мать может не знать, куда ходит ее дочь? Тем более эта застройка! Да там и без того убиться можно! Вы вообще понимаете, что значит быть матерью? — сказала Краснова и тут же осеклась на месте.

Она замолчала, но никак не могла успокоиться. С порога, она, сама — возможно — не совсем того осознавая, стала присматриваться ко всему, лишь бы оправдать себя. Себя же в своих же глазах сделать достойнее свой любимицы — Ани. Старые отклеивающиеся обои, местами рваный линолеум, разваливающаяся мебель с покосившимися дверцами и потертыми подлокотниками. Неприглядные желтые шторы; «суицидальные» — раздраженно подметила Татьяна Алексеевна. «Да у девочки и условия никакие! Закономерно!» Но она не могла не заметить, что при общей бедной обстановки квартиры, в ней особенное место занимали всеобщая чистота и порядок.

Слабость с головокружением преследовали Дарью Николаевну со вчерашнего вечера, но даже усилившиеся приступы проходили уже совсем незаметно. Надо было спасать дочь.

Не обнаружив в комнате любимицы, Татьяна Алексеевна возмущенно воскликнула:

— А где Аня?!

Еще эта отвратительная простыня посреди комнаты!

— Она у себя, — указала Дарья Николаевна на простыню. — Анюта, выйдешь?

— Нет, — незамедлительно отозвалась дочь.

— Аня, мне надо тебя посмотреть, — твердо сказала Татьяна Алексеевна; вид ее был беспрецедентно суровый. — Это не шутка, Аня. Либо ты выходишь, либо я захожу к тебе. — Таким тоном она в свое время разговаривала с некоторыми своенравными пациентами в клинике, где раньше работала.

Ничего не услышав в ответ, Татьяна Алексеевна незамедлительно зашла за занавеску, а за ней последовала мать. Не спрашивая, Краснова села на край кровати.

— Ну-ка поверни, — положила она руку на плечо отвернувшейся к стене Ани. Из-за волос ничего не было видно. — Аня! — потребовала Татьяна Алексеевна.

Она смутилась такому тона, который никогда не замечала за Татьяной Алексеевной, но послушно повернула голову и приподняла подбородок. На лице Ани читалось напускное безразличие, но доля счастья упало на ее сердечко. Все сразу засуетились, закрутились вокруг нее — заволновались. Не прогони она Ленку, и эта бы кружилась тут как неугомонная юла.

— Точно, — сорвалось с Татьяны Алексеевны, будто она еще надеялась, что ситуацию не так поняли и это было совершено не то, о чем все подумали. Губы ее задрожали, но она быстро взяла себя в руки.

— Что нам теперь делать? — не выдержала мать.

— Аня, слушай меня, — сказала Краснова, будто бы Дарьи Николаевны и вовсе здесь нет; только она и ее любимица Аня. — Завтра поедем в лечебницу.

— В психушку? — выкрикнула Аня, подпрыгнув на кровати и будто прячась забилась в угол спиной, поджав ноги к телу. — Вы упрятать меня хотите? — Взгляд ее метался между Татьяной Алексеевной и мамой. — Я не поеду!

— Татьяна Алексеевна, — начала Дарья Николаевна, — подождите… Давайте обсудим сначала. Она же совсем ребенок… Какая лечебница?

— Дарья Николаевна, — обернулась строгая в лице Краснова, — так будет правильнее. Я лично работала в яргородской психиатрической клинике. У меня там знакомые, друзья есть. Мне все там известно. За тобой будут присматривать, — обернулась она к Ане. — Условия там хорошие… Аня, ты понимаешь, что ты чудом сейчас жива?