— Для детей своих оставь, — ужалила Аня. — На будущее, — добавила она. Она не могла знать, что по этой части Татьяна Алексеевна испытывает мучительную душевную проблему, но Воскресенская еще тогда заметила, что при упоминании о детях мраморное лицо Красновой все таки несколькими своими мускулами дернулось, а глаза погрузились в слабо заметную тоску, плохо читаемую непривычным к мимике женщины взглядом. Не общалась бы Аня с Татьяной Алексеевной больше полу года, она бы и не замечала всех этих тонкостей. Но не только Краснова изучала Аню все это время, а сама была изучаема Воскресенской.

У Ани довольно часто возникало желание уколоть Татьяну Алексеевну, и однажды обнаружив какую-то вполне осязаемую болевую точку, при случае пользовалась. Ее часто раздражало, что Краснова проявляет по отношению к ней излишнюю заботу и «хочет заменить мать». При этом она не стеснялась брать у нее деньги, звонить по четвергам или поздно по пятницам и просить привезти в субботу что-то очень нужное, без которого лучше и не приезжать вовсе. Да и не просьба это, а самое настоящее требование — вполне в манере разбалованной Ани.

— Ах да, смотри что тебе передали, — будто вспомнив, Татьяна Алексеевна перевела ставший неприятным разговор. — Угадаешь, кто? — Достала она из пакета плюшевую маленькую собачку светло-коричневого окраса и белыми пятнами на спине и груди. Искусственные черно-карие глаза казались выразительными, словно живыми.

Аня мигом выхватила собачку из рук Татьяны Алексеевны и затолкала обратно в пакет, чтобы никто не увидел. Потом обернулась назад и тревожно посмотрела вдоль коридора в сторону столовой, где всегда на стуле сидела дежурная медсестра.

— Ленка что-ли? — с претензией в голосе спросила Аня. — Додумается же, дура! Зачем мне это?

— Да, Лена передала. И она очень хочет, чтобы ты поскорее вернулась. Так и просила передать. Я сказала ей, — понизила она голос, словно решилась поделиться секретом, — что ты может быть вернешься раньше, чем мы до того предполагали, — и улыбнулась Ане, но в чувствах огорчилась.

Татьяна Алексеевна не знала как подготовить девочку к предстоящему. Ане придется по приезду узнать, что ее родная мама скоро умрет, а после похорон скорее всего оставит город в котором родилась и прожила четырнадцать лет, чтобы отправиться неизвестно куда в Ярославскую области к совершенно незнакомым родственниках, которых Аня, возможно, никогда и не видела.

— Дурная же она, — сказала Аня, и незамедлительно напомнила Татьяне Алексеевне, что переданных прошлой субботой денег след простыл и — кстати — не вчера с ними это случилось.

***

Плюшевая собачка была спрятана в тумбочку. Прежде чем достать ее из пакета и быстро закинуть за дверцу, Аня огляделась вокруг — даже Элине не надо было знать о таких «позорных нежностях», какими через «самозваную мать» уделяет ей «смазливая подруга» против собственного желания. Но как бы то глупо не было, а Ане подарок был очень приятен — только самой себе и потаенной мыслю она готова в этом признаться. А вечером, уже после отбоя, она, вспомнив о подаренной подругой игрушке, даже растрогалась, что в ту же минуту кратко написала ей: «Спасибо». В этом слове звучала благодарность за внимание, заботу и приятную легкость на сердце, которая появляется вслед за мыслью, что Аня не оставлена на произвол судьбы, что она не одна и ее ждут, о ней помнят, и главное: никто не злится за все те глупые, безрассудный поступки и слова. Это хорошо, и пусть так все и останется. Аня умерла и пусть только кто посмеет ее воскресить, недостойную жизни. Теперь живет только Агния. Она уже с несколько дней, как решила, что по возвращению домой первым делом поменяет имя в паспорте. И никто не смеет ее остановить! С Аней пусть умрет все: имя, эти рыжие волосы, глупые стихи, которые по приезду надо сжечь прямо на этажке, чтобы больше никогда — теперь уже окончательно — туда не возвращаться. Она даже некоторое время думала, как начать по другому одеваться, но этот вопрос оказался на столько сложным, что был отложен на последнее. Главное решено: Аня умрет, а вернее уже умерла, а с ней все ее прошлое — это одно сплошное серое пятно.

Подарок Лены действительно преобразил этот скучный, однообразный день в психиатрической клинике. Каждое новое утро похоже на вчерашнее и на то, которое было месяц тому назад; также и вечер, и каждый час, и по большому счету каждая минута. Все будто бы здесь встало, заморозилось в давно минувших десятилетиях. Однообразие развеяла будто появившаяся у Ани маленькая, и в то же время великая тайна, о которой никто здесь не знает, только она одна — хранительница секрета о симпатичной плюшевой собачке спрятанной в тени за дверцей тумбочки у кровати около окна. «Тупо это! Как малолетка», — признавалась себе Аня, но ничуть не стыдилась своих внезапно возникших девчачьих чувств. Это чувства Агнии!

Повернувшись на бок, Аня тихо отворила чуть поскрипывающую дверцу тумбочки и взяла мягкую, пушистую, очень приятную на ощупь собачку. Быстро спрятав под одеяло, Аня так и заснула крепким сном с игрушкой, прижатой руками к груди.

***

Возможно, пробирающиеся лучи повеселевшего солнца сквозь густую листву деревьев за окном придали сну Ани особенную краску, выбивая его из общей колеи сновидений, как правило мрачноватых. Сон этот приснился под утро, но казалось, что Аня пол ночи бегала и веселилась со своей любимой Астрой — умной, очень умной собакой, не то что по голосу, а по взгляду понимающей ее. Но и команды излишки, когда можно просто играть друг с другом, бегать друг за другом — Аня, развевая свои огненного цвета волосы во ветру, а Астра высунув язык и прислушиваясь к его потоку в своих вздыбленных ушах, как в морских ракушках.

Весь безграничный свет сошелся на них двоих, гоняющихся друг за другом — бегающих по лугам среди березок и высоких трав; выбегающих на поле созревших ромашек, семена которых взлетают вверх, поднимаются и носятся зонтиками по воздуху, путаются в шерсти резвящейся Астры и волосах счастливой Ани. Пробегают они вдоль быстро уносящейся в лесную полосу речки, от который отдает приятной влажной прохладой среди ясного жаркого дня.

Словно под лупой мир преломился и сошелся в единую точку: туда, где на поле, около речки, среди высоких трав виднеется черная собака, бросившаяся догонять невидимого друга, где по ветру развеваются огненно-рыжие волосы счастливой девочки. Сошелся свет будто крохотной точкой в маленьком сердце Ани и коснувшись его центра, его граней, разлился во все стороны, освещая эту землю под ногами Ани, и это голубое небо, что распростерлось над ее головой. Крохотная точка стала сравни солнцу и все: каждая травинка и каждое насекомое на ней повернулись к Ане, чтобы посмотреть на чудо ее сияния разбавленного детским не двусмысленным счастьем, чистой незапятнанной добротой. На сияние, которое существует прежде начала мира — которое и впредь будет после заката его. Большое сияние вечности крохотного сердца маленького существа среди древних звезд ожидающих своего необратимого забвения.

Бежали вдоль извилистой речки две души, воды которой приостанавливались чтобы лучше разглядеть необыкновенную девочку Аню, от которой исходило что-то невидимо-блистательное, огромно-маленькое и преходяще-вечное.

2

Однообразные, нанизанные друг на друга дни, словно бусины длинных, завязанных нитью четок, устанавливали свои правила, в которых требовалось все больше употреблять кофеин и никотин. Именно так Аня расценила этот замкнутый круг, который — как живой — питается повторениями: количеством проспанных часов и фантиков под подушкой, уровнем кофеина в крови и частотой сердцебиения, вдохами сухого дыма сигарет и шагами от двери до скамейки. С каждым днем все менее читалось, все тяжелее слушалось, грузнее просыпалось, только вот Элина пока не надоедала, но смотреть на ее изнеможенное, покрытое испариной бледное лицо порой было противно — хуже Ленки, когда цвет ее лица напоминает Ане «сидушку унитаза».