Сигареты все чаще вынимались из пачки, а чашка все реже оставалась пустующей, раз за разом превращая белого цвета внутренние стенки кружки в подобие непроглядного окутанного тенью дна колодца в своей миниатюре. Аня так и стала называть свою чашку: колодец. Как-то раз она пыталась его почистить, но безрезультатно.

— Через неделю мне надо будет уехать, — сообщила днем Элина.

Аня замерла — с укоризной, как на перебежчика в военное время посмотрела на старшую подругу. «А что я? — сразу подумала она. — Я что, здесь одна останусь?» Эту мысль на лице Ани была с легкостью прочитана. Элина уже без слов понимала настроение, вопросы и восклицания «интересной девочки».

— Ну и езжай, — не скрывая обиды проговорила Аня. Ее черные брови покрыли зеленые глаза.

«Анька была одна — теперь и Агния останется одной», — преувеличивала она.

— Я тебе свой набор отдам. И тени с тушью. Возьмешь?

Но Аня обидчиво молчала. Она никогда не признавалась Элине, но с того самого вечера только и мечтала, как бы повторить тот короткий час, даже если точь в точь — не важно, — главное, еще раз прочувствовать нечто чудесное, незримо покрывшее тогда ее с головой. После того вечером толком и не спалось, но бессонница была приятной. Вокруг кровати Ани кружилась стая птиц — они садились у ее ног, на руки и на грудь; и были эти птицы не тревожно-черные с широкими пугающими крыльями, а успокоительно-белыми, безмятежно порхающими с маленькими и аккуратными клювами. Тогда же и заметила Аня, что и Элина этой ночью совсем не плакала.

Внимательно, с большим интересом, с разглаженным лицом и довольным выражением глаз слушала Аня подругу, но не разинув рот, как бы того не хотелось, а по обыкновению своему делая вид что слушает так, между делом, и Ане все не так уж и интересно, но пусть Элина говорит, раз ей очень хочется болтать. Аня сидела на кровате старшей подруги с пилкой в руке, ровняя уже вполне ухоженные, красивые свои ногти.

Правда, Аня трактовала все на свой лад, не замечая, что Агния так бы на самом деле не подумала, а скорее всего мечтательно запрокинула голову и подняла глаза, но во всяком случае контекст девочка смышлено уловила и вполне хорошо усвоила.

Говорила Элина: «Если ты не хочешь любить других, с чего другие должны любить тебя?», а Аня перефразировала: «Если в этой ржавой банке не пытаться всякий раз сожрать кого-то, то может и тебя не захотят съест».

Элина сказала: «Может для того и существует скверна, как ты это называет, чтобы избавиться от нее», и Аня вспомнила тот вечер на крыше с Леной, когда произнесла вслух мысль: «Ведь прежде чем стать чистой, надо ведь испачкаться. Ведь если не понять, что грязная, тогда зачем мыться?» И на этой фразе Аня будто увидела в Элина сестру, замерла с пилкой в руке, не сдержавшись раскрыла рот и уже хотела сказать, как Элина продолжила: «Твой ангел стал черным, чтобы преобразиться в самого светлого и красивого ангела во всех небесах», и тогда Аня сказала: «А я думала, что он печальный». «Он такой и есть, — ответила Элина. — Все мы печальные, потому что забыли.»

На утро, совсем не чувствуя недостаток сна, Аня ходила молчаливая и задумчивая. Даже к Элине не подходила до самого обеда, чтобы позвать и вместе направиться в столовую. А днем, перед обедом, Аня тихонько зашла в столовую и долго стояла у шкафа, то и делая, что поглядывая на дверь, как бы кто не зашел и не увидел ее здесь. Потом она быстро сняла одну книгу, скоро засунула ее за пояс джинсов и опустив майку спешно вышла из столовой прямиком в палату, где оглядываясь по сторонам спрятала книгу под подушку своей кровати в окружении бесчисленных фантиков от конфет. С этого дня Аня каждую ночь доставала ее, прежде накрывшись с головой одеялом, подсвечивая фонариком в левой руке. Многое не нравилось в этой книге, да и занудная она была, непонятная и даже для четырнадцатилетней девчонки слишком уж наивная. Но выбрала ее Аня потому, что хотела найти; что найти — она еще не знала, но с присущим ей упорством листала не останавливаясь, стараясь вникнуть в каждую строчку. Как-то Аня чуть не прослезилась на «блаженные чистые сердцем…», но заснула редким детским сном.

— Ты знаешь, что мой поселок недалеко от тебя? — делала попытку разговорить Аню. — Если хочешь, я иногда могу приезжать к тебе в гости, когда вернешься домой. Как ты на это смотришь? — улыбнулась она Ане, положив руку на ее кисть.

— Не надо ко мне туда ездить, — обидчиво проговорила Аня. — Мне и Ленки хватает… Тоже бредит всякой хренью, — злилась она.

Самое обидное для Ани, что став Агнией, внутренне, как ей казалось, переменившаяся основательно, став противоположностью самой же себе и тем самым спутав след, по которому неумолимо преследовала ее злорадная Судьба, сделавшись более сдержанной чем Аня, старающаяся никому не вредить и вообще, становящееся очень и очень хорошей и милой, тем не менее эта жестокая Судьба не обманывается, а продолжает преследовать ее, наказывая за проступки прошлого. Вот, теперь у Ани, или у Агнии отнимают Элину, и останется она здесь одна на целый месяц! Это жестоко! Очень жестоко! Несправедливо!

— Ну тогда рассказывай, — через некоторое время сказала Аня.

— Мне обязательно надо поехать…

— Не это! — рявкнула она. — Про свой позор рассказывай, — хотела наказать Элину.

— Нет, Аня, я не буду рассказывать. Не хочу, и ты не вправе меня заставлять, как бы ты не злилась на меня, — ровно сказала Элина.

— Я Агния, ты же знаешь! И ты мне расскажешь, потому что я о себе, то есть об Аньке все тебе рассказала. И как умерла она, рассказала! Не честно вот так потом молчать.

— Да? — улыбнулась Элина. — А я думала, что Аня сейчас перед мной сидит, живенькая и здоровенькая.

— Ничего ты не понимаешь. Ты такая же тупая, как и Ленка. У вас у всех одни цветочки на уме, только у той хандра, а ты себе позор придумала, чтобы тебя все ходили и жалели. Меня тошнит от вас. Уезжай себе куда хочешь, — встала Аня и выскочила из палаты во дворик.

Когда Аня нервничала, она выкуривала до трех сигарет за раз. Взялась бы и за четвертую, и на четвертой бы не остановилась, только вот с третьей дым уже с трудом проглатывался, и все начинал подпирать к горлу.

Впервые за три месяца выйдя во дворик и пощурившись от нестерпимо слепящего солнца, Элина подошла к скамейке, на которой сидела свесив голову со своими темными волосами Аня, и согнувшись локтями, уперлась в ноги.

— Я не хотела тебя обидеть, — тихонечко сказав присела Элина. — Я сама не хочу ехать, но мне правда, надо.

— Что приперлась? — ворчала Аня. — Если с тобой это здесь случится, я не побегу наверх звать о помощи, пока не выкурю столько сигарет, сколько хочу. Хоть захлебнись в своей пене.

— Я расскажу тебе про свой позор. Только ты должна пообещать, что когда я расскажу, ты попробуешь об этом больше не вспоминать. Попробуешь забыть об этом, Аня?

Воскресенская дернулась из-за того, что Элина опять назвала ее Аней.

— Хорошо, — сказала она и затянулась сигаретой, но затем опять дернулась и чуть ли не подскочила. — Ты можешь меня называть так, как я хочу чтобы меня называли?

Элина на это ничего не ответила — она погрузилась в раздумья о том, с чего начинать. И когда задалась этим вопросом, в след ему возник другой, которым она не озадачивала себя еще никогда: с какого монета ее истории начинается тот самый позор, который отравил всю ее жизнь?

***

— Я рано ушла из дома. Мне еще восемнадцати не было, как оказалась в чужом, незнакомом мне городе. Никогда не уходи из дома, если тебя не отпускают. Иначе станешь самым беззащитным человеком на свете, — поучительно вставила Элина.

— Я быстро нашла себе работу. Стала официанткой в местном кафе. Получала по дням выхода, а платили не много, очень мало. Приходилось работать каждый день, чтобы хватало на съемную комнату… ну и поесть что-нибудь. Все деньги только и уходили, что на жилье и еду.

Работала я с утра до позднего вечера. Сначала было очень тяжело. Казалось, ноги откажут прямо посреди дня. Или присядешь на минутку, а встать потом совсем не можешь. Иногда лучше вообще не садиться. Но потом привыкла и научилась обращать внимание не только на свои ноги и заказы посетителей, но могла позволить себе помечтать. Ты любишь мечтать? Ах да, ты же говорила. Я тоже очень любила помечтать, только в твоем возрасте я больше влюблялась. Всегда влюбленная ходила. То один мальчик очень понравится, то другой. Я удивляюсь тебе. Неужели тебе никто не нравился? — обратилась Элина к Ане, которая отвела глаза в сторону, будто ничего не слышала.