Надо брать себя в руки. Мама меня научила.

«Дыши помедленнее, — говорила она. — Надо себя заставлять. Вдох через нос, выдох через рот. Ни на кого не смотри. Гляди под ноги. Вдох через нос — два, три, четыре, — выдох через рот — два, три, четыре».

Стараюсь не смотреть по сторонам, гляжу вниз, в лес ног, ботинок, сумок. Если не видеть числа, это ощущение пройдет. Я приду в норму. Дышу я неровно и мелко, воздуха не хватает, чтобы наполнить легкие.

«Вдох через нос, выдох через рот. Давай. Все получится».

Не помогает. Только хуже. Сейчас меня вырвет… или я хлопнусь в обморок…

Кто-то бьет меня по спине. Я упираюсь подошвами в землю и стою на месте.

«Дыши медленнее».

Почему не помогает?!

Сзади напирают сильнее. Какой-то парень так и лезет, пытается меня обойти. Сейчас повалит на фиг — и все, меня затопчут, раздавят в лепешку. Наверно, это он специально — но я такой смерти не хочу и не собираюсь сдаваться без боя.

Вот, опять!

Я разворачиваюсь и врезаю ему под дых локтем.

— Блин! Гляди, куда прешь!

Он так и выплевывает эти слова — парень чуть ниже меня, с кривыми зубами и стрижкой бобриком. Я сделал ему больно, и теперь по его взгляду видно: он хочет сделать мне больно в ответ. Знаю я этот взгляд — сто раз уже видел. Надо бы мне собраться, напрячься, приготовиться к первому удару, — но его число так и жжет меня. Не такое оно, как у всех, — странное. Парню осталось всего три месяца. 6122026. В мозгу у меня вспышка — нож, горячий металлический запах крови, — и от этого меня тошнит еще пуще. Не могу пошевелиться — его число, его смерть вцепились в меня мертвой хваткой. Закрываю глаза, пытаюсь отогнать эту картину, развеять чары. Открываю — за долю секунды до того, как его кулак бьет меня в лицо.

Кто-то, наверное, его толкнул: он задел мне только ухо, да и то слегка, но мне хватило, чтобы вернуться к реальности. Сжимаю кулак и бью его в живот. Ему больно, конечно, но до нокаута далеко — парень снова лезет ко мне, лупит под ребра раз, другой. Кругом визжат и хохочут, но это не важно. Важно — это мы с ним, он и я.

Даю ему сдачи. Теперь я уже хочу, чтобы ему было больно. Хочу прогнать его отсюда. Хочу все это прогнать подальше — этого парня, эту толпу, эту школу, бабулю, Лондон.

— Хватит, ребята, брейк!

Это охранник — размером с небольшую ropy. Пробирается сквозь толпу и хватает нас обоих за шкирятник.

Крысорожий пытается протестовать.

— Ничо я не делал! А он взял и как навалится на меня! Ну и чо мне было делать, а?

В ответ его только еще разок встряхивают и велят заткнуться.

Нас волокут вперед, толпа расступается. Заставляют по одному пройти через рамку-металлоискатель, а по ту сторону еще и обыскивают. Потом нас конвоируют по коридору в какой-то кабинет, где нас ждет завуч.

— Судя по вашему сегодняшнему поведению, мы напрасно приняли вас в нашу школу.

Завуч весь такой в рубашечке и галстучке — из тех, кто не говорит, а только выступает. Зачитывает нам «Закон об антиобщественном поведении», но я не слушаю. Смотрю на перхоть у него на плечах, на обтрепанный рукав пиджака.

— Драться в первый же день — стыд и позор, стыд и позор! Что вы можете сказать в свое оправдание?

Думаю, крысорожий — оказалось, его зовут Джуниор — уже бывал в таких кабинетах. Знает, как положено себя вести. Мы оба сначала стоим молча, а секунд через десять мямлим:

— Нет, сэр, ничего, сэр.

— Не знаю, что вы там не поделили, но я требую, чтобы вы помирились, раз и навсегда. Пожмите друг другу руки, мальчики.

Мы глядим друг на друга — и снова его число застилает все остальное, и я оказываюсь рядом с ним в тот миг, когда нож входит в тело. Так и чувствую его испуг, неверие, жгучую боль.

— Жми мне пять, козел, — шипит на меня Джуниор.

Я прихожу в себя: вот они, кабинет, учитель, Джуниор. Джуниор протягивает мне руку. Я беру ее и пожимаю. Он стискивает мне пальцы так сильно, что кости хрустят. Я не показываю вида, только стискиваю ему руку в ответ.

— Отведите их обратно к стойке регистрации. Мальчики, я не хочу больше видеть вас в этом кабинете. Понятно?

— Да, сэр.

Нас конвоируют обратно и ставят в конец очереди. Я стою перед Джуниором. Он наклоняется ко мне и шепчет прямо в ухо:

— Это была самая большая ошибка в твоей жизни, дебил.

Я делаю полшага — лишь бы подальше от него — и задеваю девчонку, которая стоит передо мной.

— Извини.

Она глядит на меня через плечо — девчонка как девчонка, сантиметров на пятнадцать ниже меня, длинные блондинистые патлы. Наверно, собиралась прищуриться на меня по-злому — и тут замирает как вкопанная, и глазищи у нее делаются как тарелки.

— О господи, — шепчет она.

Знаю, многие думают, будто я чокнутый — из-за того, что я так на них гляжу, да еще и подолгу. Я стараюсь ни на кого не таращиться, честно, но иногда меня переклинивает, вымораживает из-за их чисел, худо из-за них становится, как с Джуниором. Но на эту девушку я не таращился. Я вообще только-только в очередь встал.

— Чего ты? — спрашиваю. — Что случилось?

Тут она разворачивается, ко мне целиком — и глаз с меня не сводит. Глаза у нее голубые, самые голубые-голубые на свете, но под ними темные круги, а щеки бледные и ввалившиеся.

— Ты, — слабым голосом говорит она. — Это ты. — Белеет еще сильнее и неловко пятится от меня подальше, из очереди, отступает, все так же не сводя с меня глаз, и вдруг весь мир словно тает.

Ее число и ее смерть разом сносят мне крышу.

Она проживет еще больше пятидесяти лет — и я вижу, как она легко и незаметно расстается с жизнью в море любви и света. Я это чувствую — всем телом и еще внутри, в голове. И она не одна. Я с ней, она — это я, я — это она. Здрасьте, приехали!..

Тут она отворачивается и пускается бежать по коридору. Один из охранников замечает ее и кричит, но она не останавливается.

— Оба-на! В бега подалась! — цедит за спиной Джуниор. — Ничего, без регистрации далеко не убежит.

Так и есть. Входы-выходы заперты. Я вижу, как девушка в отчаянии дергает все ручки по очереди. Камеры в потолке следят за каждым ее движением. А ее скрутило по-крупному — молотит кулаком по стеклу, брыкается… Потом охранники хватают ее под локти с обеих сторон и тащат обратно в нашу сторону — но не в очередь, а куда-то в боковую комнату рядом со стойкой регистрации. Девушка визжит и отбивается, лицо ее перекосилось от ярости, но когда она на миг открывает глаза и снова видит меня, в них яснее ясного написано не только число.

Она боится до смерти.

Она боится меня.

Сара

Они хотят знать, какая муха меня укусила, почему я пыталась убежать. Что мне им сказать? Что сказать, чтобы не показаться чокнутой? Что я тут в очереди увидела парня, который снится мне в страшном сне? Что ночь за ночью я вижу, как мы с ним попадаем в какую-то адскую западню и он хватает ребенка — мою дочку — и тащит в огонь?!

И вот он оказался здесь, в моей новой школе. Этот дьявол. Эта тварь, которая существует только в моей голове, — вот он, тут как тут.

Так что теперь я убедилась — это не просто страшный сон. Здесь все по-другому, по-настоящему.

Вот уж все обрадуются. Папа всё им обо мне рассказал — от и до: как и откуда меня исключали, и временно, и насовсем. Теперь и здесь уразумеют: я не просто «трудная», а еще и двинутая.

Вот я и молчу. Никаких оправданий. Никаких извинений. Мне читают стандартную нотацию. Тут обо мне всё знают — из каких школ меня выгнали пинком под зад и за что именно мне там дали пинка под зад. Видимо, то, что меня сюда вообще пустили, — большая честь. Я должна считать это шансом начать новую жизнь с чистого листа.

Стою и думаю: «Ни хрена вы обо мне не знаете» — и чувствую, как жмет в поясе юбка. «Никто ничего не знает. Никто не знает всей правды».

Меня ведут обратно к стойке регистрации, приставляют ко мне какого-то ботана, который обязан проследить, чтобы я благополучно добралась до кабинета и не подалась в самоволку по дороге. Оглядываю коридор — нет ли там того парня, парня из моих снов. Останавливаюсь на пороге кабинета и рассматриваю соучеников. Если этот парень здесь, в моем классе, я сюда ни ногой. Но его тут нет. До поры до времени мне ничего не грозит. Вот я и сажусь на свободное место и сижу себе, преданно глядя на классного руководителя, который нудит у доски. Ни слова не слышу. Думаю только об одном: этот парень — он настоящий? Кто он такой? Что он здесь делает? Время идет, и я уже почти уверена, что выдумала его, что я на самом деле двинутая и подсознанка решила портить мне не только ночи, но и дни.