— Сара? — спрашивает она. — Это ты?

Глядит на меня так, будто я только что вылезла из летающей тарелки.

— Да, я. Я вернулась.

— Где же ты… твои родители… твои родители!

Она смотрит на дом, и тут раздается взрыв, и целое окно вылетает — рама, осколки стекла…

— Назад! Все назад!

— Миссис Диксон, — говорю я, — пожалуйста, возьмите мальчиков и уведите на дорогу, хорошо? Тут опасно.

Она хмурится:

— Естественно, а куда ты…

Передняя часть дома вся пылает, поэтому я бегу по тропинке к боковой двери, прикрывая лицо от жара. Кухня у нас сзади. Заглядываю в стекло на двери и вижу, что на полу лицом вниз лежит человек.

— Боже мой!

Это папа. Я знаю, это он.

— Что? — Рядом Вэл.

— Ничего. Там кто-то… на полу.

— Господи!

— Вэл, вернитесь. Здесь опасно.

— Никуда я не пойду. Я пришла тебе помочь.

Спорить с ней нет времени. Дергаю за ручку двери — заперто. Хватаю горшок с цветком и запускаю в стекло. Потом просовываю руку внутрь, поворачиваю ключ и вхожу.

Папа лежит ничком и не движется. Наклоняюсь, кладу руку ему на шею. Холодная. Нажимаю, пытаюсь найти пульс. Ничего. Его больше нет. В кухне жуткий бардак, но непохоже, что его чем-то ударило. Кажется, он просто рухнул где стоял.

Я боюсь его даже мертвого. Жду, что он вот-вот откроет глаза, схватит меня за руку, заорет.

«Сара, прекрати, — говорю я себе. — Прекрати. Брось его. Он покойник. Где Мия?»

За спиной стоит Вэл.

— Он что…

— Да, — говорю.

Иду в коридор, кричу:

— Эй! Эй, есть тут кто-нибудь?

Коридор завалило — кладка обрушилась.

Складываю руки рупором и снова кричу:

— Эй!

Никто не отвечает, только кровля трещит у нас над головой, только пыль и мусор сыплются перед нами, словно водопад. И жар — жар, который идет сверху.

И тут я слышу. Застываю и вслушиваюсь. Как хорошо я знаю этот звук, ведь он — это я. Вэл сзади, в коридоре. Она тоже кричит. Поворачиваюсь и кладу ей руку на локоть.

— Тс-с. Послушайте.

— Сара, здесь очень опасно. Надо уходить.

— Слышите ее?

Она замирает склонив голову набок:

— Нет, Сара. К сожалению, не слышу.

Над нами раздается оглушительный грохот — и тошнотворный треск разваливающейся крыши. Вцепляемся друг в дружку и валимся на пол, закрыв головы руками.

Что-то большое ударяет меня в плечо, я кричу. Грохот все не унимается: дом стонет, трещит, вокруг все сыплется. Когда все наконец стихает, я чуть-чуть приоткрываю глаза и осматриваюсь из-под руки. Коридор не узнать. Почти весь потолок рухнул, утащив с собой перила и половину лестницы. Передняя часть дома вся в огне, а теперь и задняя тоже. Кругом бушует пламя. Немного выпрямляюсь и гляжу вверх. Видно все до самой крыши, а там зияет дыра — метра три-четыре в поперечнике — прямо в небо. Из-за дыры получилась сильная тяга: пламя со всех сторон всасывается в нее с диким ревом.

— Ой, блин, — произносит Вэл, — надо уносить ноги. Сара, надо уносить ноги.

— Вэл, я ее слышала, — говорю я.

Вэл смотрит на крышу, потом снова на меня. Глаза у нее круглые от ужаса.

— Очень сомневаюсь, — говорит она. — Я думаю, ты хотела ее услышать.

— Вы что, считаете, будто я не узнаю голос собственной дочери?!

— Конечно, но…

— Она где-то тут и жива. Я уверена.

Вэл берет меня за плечи:

— Полдома уже рухнуло. Она могла быть где угодно.

— Она где-то близко. Я ее слышала. Я не могу ее оставить. Она без меня пропадет!

— Это опасно. Надо уходить.

— Я не могу.

— Сара, если ее завалило, — Вэл кивает в сторону груды на месте гостиной, — мы ее оттуда не откопаем. Для этого надо забраться через крышу. Давай-ка на выход, пока можно.

Над головой слышен громкий звон.

— Сара, прошу тебя!..

Одновременно оборачиваемся и смотрим, откуда мы пришли. За дверью в кухню — стена пламени, желтые, оранжевые языки извиваются до самой крыши, лезут в небо. А в центре — тьма, темная фигура, призрак. Размытые контуры становятся четче, и мы разом ахаем. Это человек, он движется к нам сквозь пламя.

Папа. Это папа.

Не может быть. Он же мертв. Я его видела. Ощутила смертный холод, когда прикоснулась к его шее. Это не он, это…

— Адам! — выдыхает Вэл. — Господи, это же Адам!

Она нетвердо шагает ему навстречу и падает к нему в объятия. Мне бросается в глаза, как Адам изменился — наверное, стал старше. Я моргаю, и перед глазами встает страшный сон.

Незнакомец со шрамами на лице берет у меня ребенка и уходит в огонь.

Мой ребенок. Моя дочка. Где она?

— Всего четыре шага, и никакого огня! — кричит Адам, перекрывая шум. — Баб, выходи! Все, я пришел. Я разберусь!

Вэл держит его за руки, темно-карие глаза изучают его лицо.

— Баб, я спорить не буду. Уходи. Четыре шага — и ты на улице. Мы выйдем сразу за тобой.

Вэл кивает.

— Хорошо, — говорит она. — Адам… Адам?

— Не сейчас. Выходи. Я тоже выйду через минуту.

— Обнимает ее за плечи и мягко подталкивает в нужную сторону. Она снова глядит на него, и то ли идет, то ли бежит в сторону кухни. На миг от нее остается только силуэт, как от него, а потом она исчезает.

— Адам… — говорю я и замолкаю. Я снова его слышу — слабый крик, будто писк какой-то маленькой зверюшки, и Адам тоже слышит. Видно по лицу.

Крик приглушенный и доносится откуда-то сбоку. Мы бросаемся к двери, ведущей в каморку под лестницей. Там такая круглая ручка с кнопкой посередине, надо ее нажать, чтобы открыть дверь. Дотягиваюсь до нее первой. Кнопка обжигает кончик пальца. Распахиваю дверь и с визгом закрываю нос рукавом. Оттуда вырывается кошмарная вонь — кислятина, спирт, дерьмо.

В кладовке темно, и глазам нужно время, чтобы привыкнуть, и тут я их вижу. Мия — она жива, вся красная, извивается в руках у моей мамы. Щека у Мии вымазана кровью, но это не ее кровь. У мамы на голове большая рана, на лице порезы. Ее кровь натекла на Мию, и она ее не вытерла, потому что не знает о ней. Глаза у нее открыты, она смотрит прямо на меня, но ничего не видит. Она мертва.

Я подползаю к ним поближе. Пол усыпан стеклом — это бутылки и банки — и залит их содержимым: виски, джином, соленьями. Осколки, будто ножи, полосуют мне джинсы, режут колени. Подаюсь вперед и осторожно забираю Мию из маминых рук.

— Ничего, ничего, — воркую я, — все, ты у меня.

Прижимаю ее к себе, нагибаюсь поцеловать ее в щеку, ощутить ее тепло, впитать аромат младенческой кожи. Она вся горячая. Под руками у меня мокро — подгузник у нее протек, и она пахнет срыгнутым молоком и детской мочой. Но это она срыгнула молоко и она намочила подгузник, и я вдыхаю эти запахи в полном восторге.

Моя девочка.

Моя жизнь.

Живая и снова у меня в объятиях.

Сара ныряет в кладовку. Что там делается, мне не видно.

— Она там? Ты ее взяла? — кричу я.

Над головой кровля раскалилась просто жутко, даже здесь чувствуется. Я пытаюсь держать себя в руках, не поддаваться эмоциям, быть здесь главным, принимать верные решения, только вот я уже слышал этот треск. Тело помнит палящий жар, кожа орет: «Ты знаешь, каково это. Тебе что, хочется все повторить? Выходи! Сваливай отсюда!» С меня льет пот. От каждого скрипа, каждого шороха над головой меня прямо крючит.

Ну все. Сейчас рухнет.

— Сара! — Голос у меня позорно срывается. — Сара! Ты ее взяла? Давай, выноси!

Слышу, как Мия плачет. Нагибаюсь поглядеть в темноту. Туда набилось три человека — Сара с Мией и ее мама.

— Боже мой!

Сарина мама погибла, у нее полголовы снесено.

Сара держит Мию на руках. Мия по-прежнему плачет, зато она жива.

— Сара, ради бога, вылезай оттуда!

Пячусь, чтобы ей было куда выходить, и тут над головой раздается хруст и шипение. Поднимаю голову — с неба на меня валится бревно.