— Не знаю, Вэл. Его арестовали, помните?

— Вот черт! Мой мальчик. Мой чудный мальчик.

— Вы можете двигаться? Вы не ранены? Надо отсюда выбираться.

Весь дом вокруг стонет и вздыхает.

— Вэл! — повторяю я. — Вы не ранены?

— Нет. Не знаю. Помоги мне встать.

Наши руки встречаются в темноте, у нее они костлявые и дрожащие от отчаяния. Вцепляются в меня, как будто никогда не отпустят. Нам удается встать.

— Давайте выйдем на улицу, — говорю.

— Хорошо, лапа моя, а дверь у нас где?

— Не нужна нам дверь, Вэл, выйдем, и все.

— Не поняла?

— Передней стены больше нет, Вэл.

— Не говори глупостей. Нас немного тряхнуло, вот и все. Мы целы и невредимы. И дом тоже.

— Мы — да, но полдома у нас снесло. Идемте.

Не разнимая рук, мы пробираемся через обломки. Над головой светит луна — половинка, так что света хватает, чтобы различать в темноте контуры предметов, но подробностей не видно. На улице кто-то зажег фонарь и несколько секунд светит в нашу сторону. И тут мы все видим: на месте, где была передняя стена дома, теперь гора обломков, рассыпавшихся по всему дворику. Чтобы выйти, нам приходится взобраться на гору и перевалить через нее, по-другому никак.

Луч света перемещается от нас, и мы снова идем вслепую.

Кое-как оставляем позади мусор, который раньше был нашим домом. Каменная ограда кое-где уцелела, и мы садимся на нее и смотрим на руины, откуда только что выбрались.

В воздухе висит пыль, он от нее густой, но, когда сквозь завесу просачивается лунный свет, мы видим, что произошло. Рухнули передние стены всех домов на нашей стороне улицы. Такой получился страшненький кукольный домик — все комнаты видно.

— Повезло нам, могли погибнуть, — говорю.

— Повезло, — повторяет Вэл. — Повезло.

Рядом со мной на земле кто-то шевелится.

Замечаю движение краем глаза и взвизгиваю.

— Что это?!

Ожидаю увидеть руку или там пальцы, но это не человек. Это какое-то маленькое, черное существо, оно извивается и дергается. Потом оно пищит — нет, то ли урчит, то ли скулит. Я спрыгиваю с ограды и опускаюсь на корточки рядом с ним. Протягиваю руку, трогаю пыль, а под ней мягкая шерстка и тепло. Существо откликается, поднимает голову, и в лунном свете я вижу пустую глазницу.

— Это собака, Вэл, — говорю.

— Собака? — спрашивает Вэл. — Нормин пес?

Провожу рукой по спине песика. Он тяжело дышит. Плохо дело. Задние лапы у него лежат на земле, спина совсем плоская.

— Давай, — говорю, — иди сюда. — Немножко отодвигаюсь и щелкаю пальцами. Он ползет ко мне на передних лапах, как солдат по-пластунски. Задние лапы бессильно волочатся следом. — У него лапы не действуют. Отнялись.

Вэл встает на колени рядом.

— Дай-ка погляжу. — Ощупывает пса. — Спина у него сломана, — говорит она. — Надо сказать Норме. Где Норма?

Мы смотрим на соседскую дверь. От дома остался один остов. В отличие от домика Вэл, у него рухнул потолок. Все завалило.

— Вот черт, — говорит Вэл. Лица ее мне не видно, по крайней мере выражения глаз, но и по голосу все ясно. — Бедная Норма. Адам нам говорил. Говорил, что это будет. Я всегда ему верила, но никак не предполагала, что будет такое… Надо его прикончить, — говорит она. — Нельзя его так бросить. Сара?

Вэл хочет, чтобы я добила пса. У меня волосы шевелятся от ужаса.

— Я не могу, Вэл. Не могу.

Вэл наклоняется, слышно, как она роется в обломках. Берет что-то в руку.

— Умница. Умница. Хороший песик, хороший песик.

В тусклом свете видно, как она двигается — поднимает руку высоко над головой. И резко опускает. Слышен глухой удар — удар, и все. Вэл ничего не говорит, берет тельце с земли и шаткой походкой направляется обратно к домам.

— Что вы делаете?

— Собираюсь его похоронить где следует — возле Нормы.

Я ковыляю за ней, и мы вместе нагромождаем над песиком пирамиду из камней и кирпичей. Потом возвращаемся к стене и снова садимся.

— Спасибо, — говорит Вэл. Берет меня за руку и держит. Некоторое время мы сидим молча. Я словно оцепенела. До меня все никак не доходит, что случилось. Поначалу было тихо, но теперь ночь полна звуков — сирены, крики. И на нашей улице полно народу. Они кричат, они молят о помощи, и вдруг мне приходит в голову — а тот человек, у которого сейчас Мия, он тоже кричит? Их завалило, они не могут выбраться или у них все обошлось? Плачет она или все проспала? А может быть, она уже погибла? Ее число запечатлено у меня в голове — число, которое я прочитала в записной книжке Адама. 112027. Это сегодня. Это здесь. Может быть, я опоздала.

— Вэл, — говорю я, — мне надо найти Мию. Это главное.

— Мия, — отзывается она. — Малышка.

— Да. Надо ее разыскать.

— Конечно, — говорит Вэл. — Пошли. Просто… просто…

— Что?

— Мне не хотелось бы уйти и оставить урну Сирила.

Сирил? Урна Сирила? Мне хочется заорать. Она думает о прахе человека, который умер сто лет назад. А где-то в Лондоне мой крошечный ребенок, которому я нужна прямо сейчас!

— Вэл, пожалуйста, не надо. Нам ее в этом бардаке ни за что не найти. Прошу вас, мне надо к Мии!

— У меня от него больше ничего не осталось.

По-моему, у меня сейчас голова взорвется.

«Какая разница? Он уже умер!» Но для нее разница очень большая.

— Вэл, мне кажется, идти в дом опасно. И вообще вам ее все равно не найти — темно.

— Скоро утро. Подождем, пока не станет светло.

Я пытаюсь держать себя в руках, но с каждой секундой бешусь все больше.

— Вэл, честное слово, мне надо идти.

— В темноте мы далеко не уйдем, при дневном свете будет безопаснее…

Гляжу на шоссе. Светит луна, и нельзя сказать, чтобы было совсем темно. Делаю несколько шагов по тротуару и проваливаюсь ногой в пустоту. Тротуара нет. Нога проваливается глубже, глубже, глубже, я лихорадочно ищу, за что бы схватиться, пытаюсь отклониться назад. Наконец, когда я оказалась уже по бедро в земле, нога нащупывает какую-то опору.

— Да блин! — ору я.

Вэл тут же оказывается рядом.

— Сара! Сара! Что случилось?

Находит мое плечо, вцепляется костлявой рукой, держит меня.

— Провалилась куда-то.

Она помогает мне выкарабкаться.

— Не ходи никуда, Сара, — говорит она. — Не ходи, пока не рассветет.

С другой стороны шоссе кто-то кричит:

— Моя жена! Там моя жена! Помогите! Помогите!

Сердце у меня екает. Я понимаю, что мне сейчас придется сделать, и это мне — нож острый.

— Посидите здесь, Вэл. — Я вздыхаю. — Я попробую помочь этим людям, а как только рассветет, мы откопаем вашего Сирила и двинемся.

— Я тоже могу помочь, — возражает Вэл.

Так что никуда мы не идем. Мы перебираемся через дорогу к соседям Вэл и помогаем им разобрать камни, кирпичи и доски. Вместе нам удается вытащить из развалин женщину. Она почти не пострадала, но в шоке. Ее муж садится на мостовую рядом с ней прямо в пижаме и халате и держит ее за руку.

Глаза у нас понемногу привыкают к свету, так что мы чуть не пропускаем восход — как небо становится из черного серым. Я сидела, нагнувшись вперед и подпирая голову руками, но спина у меня ноет, поэтому я выпрямляюсь и оглядываюсь вокруг.

— Господи, Вэл! Господи!

— Что? Ты что-то нашла?

— Нет. Смотрите.

Она тоже выпрямляется. Кладет руки на поясницу, выгибает спину. Потом тоже смотрит на улицу, и с губ у нее срывается нечто среднее между вздохом и присвистом.

— Боже милосердный…

Дома лежат в руинах, но главное даже не это. Главное — само шоссе, точнее, расщелина на том месте, где было шоссе, та самая расщелина, куда я едва не сверзилась. Она метров десять шириной и сто, двести, триста метров длиной, как будто кто-то взял самый большой нож в мире и полоснул им по поверхности земли.

У меня такое чувство, будто этот нож полоснул и по мне, и я понимаю, что не могу больше сидеть на месте ни секунды. Где-то там, в этом изувеченном, располосованном городе, — моя дочь.