— Теперь хоть я понимаю, что случилось ночью, — сказал Леголас, взлетев на коня. — Сначала их, может быть, и спугнули, а потом они с радостным ржанием понеслись навстречу своему вожаку Светозару. Ты знал, что он неподалеку, Гэндальф?

— Знал, — ответил маг. — Я устремил к нему мысль и призывал его поспешить, ибо вчера еще он был далеко на юге. А нынче помчится обратно — серебряной стрелой!

Гэндальф склонился к уху Светозара, и тот прянул с места, оглянувшись на собратьев, круто свернул к Онтаве, мигом отыскал покатый береговой спуск и брод, пересек реку и поскакал на юг по безлесной плоской равнине, колыхавшей от края до края серые травяные волны. Ни дорог, ни тропинок не было и в помине, но Светозар несся, точно летел над землей.

— Скачет напрямик на Эдорас, к подножиям Белых гор, — объяснил Гэндальф. — Так, конечно, быстрее. Есть туда и наезженная дорога, она осталась за рекой, в Остемнете, и сильно забирает на север, а здесь бездорожье, но Светозар каждую кочку знает.

Тянулись дневные часы, а они все ехали приречьем, заболоченными лугами. Высокая трава порой схлестывала колени всадников, и кони их словно плыли в серо-зеленом море. Ехали, минуя глубокие промоины и коварные топи среди зарослей осоки; Светозар скакал как посуху, и оба других коня поспешали за ним след в след.

Солнце медленно клонилось к западу; далеко-далеко, за бескрайней равниной, трава во всю ширь занялась багрянцем, и, надвинувшись, озарились багровым отсветом склоны гор. А снизу подымалось и кровянило солнечный диск меж горами дымное облако: закат пламенел как пожар.

— Это Врата Ристании, — объявил Гэндальф, — они прямо к западу от нас. А вон там, севернее, Изенгард.

— Дым валит тучей, — пригляделся Леголас. — Там что, большой пожар?

— Большая битва! — сказал Гэндальф. — Вперед!

Закат догорел, понемногу смерклось, потом сгустилась ночная тьма. Они скакали во весь опор; когда же наконец остановились, чтоб дать отдых лошадям, то даже Арагорн пошатнулся, спешившись. Гэндальф объявил короткий ночлег. Леголас и Гимли разом уснули; Арагорн лежал на спине, раскинув руки; лишь старый маг стоял, опершись на посох и вглядываясь в темноту на западе и на востоке. В беззвучной ночи шелестела трава. Небо заволокло, холодный ветер гнал и рвал нескончаемые облака, обнажая туманный месяц. Снова двинулись в путь, и в жидком лунном свете кони мчались быстро, как днем.

Больше не отдыхали; Гимли клевал носом и наверняка свалился бы с коня, если б не Гэндальф: тот придерживал и встряхивал его. Хазуфел и Арод, изнуренные и гордые, поспевали за своим вожаком, за серой еле заметной тенью. Миля за милей оставались позади; бледный месяц скрылся на облачном западе.

Выдался знобкий утренник. Мрак на востоке поблек и засерел. Слева, из-за дальних черных отрогов Привражья, брызнули алые лучи. Степь озарил яр-кий и чистый рассвет; на их пути заметался ветер, вороша поникшую от холода траву. Внезапно Светозар стал как вкопанный и заржал. Гэндальф указал рукой вперед.

— Взгляните! — крикнул он, и спутники его подняли усталые глаза. Перед ними возвышался южный хребет — крутоверхие белые громады, изборожденные рытвинами. Зеленело холмистое угорье, и прилив степной зелени устремлялся в глубь могучей гряды — клиньями еще объятых темнотой долин. Взорам открылась самая просторная и протяженная из них. Она достигала горного узла со снежной вершиной, а широкое устье разлога стерегла отдельная гора за светлым речным витком. Еще неблизкое ее взлобье золотилось в утренних лучах.

— Ну, Леголас! — сказал Гэндальф. — Поведай нам, что ты видишь!

Леголас заслонил глаза от рассиявшегося солнца.

— Я вижу, со снеговых высей, блистая, бежит поток, исчезает в разлоге и возникает из мглы у подошвы зеленой горы, близ восточной окраины дола. Гора обнесена мощной стеной, остроконечной оградой и крепостным валом. Уступами вздымаются крыши домов; венчает крепость круглая зеленая терраса с высоким дворцом. Кажется, он крыт золотом — так и сияет. И дверные столбы золотые. У дверей стража в сверкающих панцирях; во всей крепости никакого движения — видно, еще спят.

— Крепость называется Эдорас, — сказал Гэндальф, — а златоверхий дворец — Медусельд. Это столица Теодена, сына Тенгела, властителя Мустангрима. Хорошо, что мы подоспели к рассвету. Вот она, наша дорога. А ехать надо с оглядкой — время военное, и коневоды-ристанийцы не спят и не дремлют, мало ли что издали кажется. Не прикасаться к оружию и держать языки на привязи — это я всем говорю, да и себе напоминаю. Надо, чтобы нас добром пропустили к Теодену.

Стояло хрустальное утро, и птицы распевали вовсю, когда они подъехали к реке. Она шумно изливалась в низину, широким извивом пересекая их путь и унося свои струи на восток, к камышовым заводям Онтавы. Сырые пышные луговины и травянистые берега заросли ивняком, и уже набухали, по-южному рано, густо-красные почки. Мелкий широкий брод был весь истоптан копытами. Путники переправились и выехали на большую колеистую дорогу, ведущую к крепости мимо высоких курганов у подошвы горы. Их зеленые склоны с западной стороны подернуло точно снегом звездчатыми цветочками.

— Смотрите, — сказал Гэндальф, — как ярко они белеют! Называются поминальники, по-здешнему симбельмейны, кладбищенские цветы, и цветут они круглый год. Да-да, это все могильники предков Теодена.

— Семь курганов слева, девять — справа, — подсчитал Арагорн. — Много утекло жизней с тех пор, как был воздвигнут золотой чертог.

— У нас в Лихолесье за это время пять сотен раз осыпались красные листья, — сказал Леголас, — но, по-нашему, это не срок.

— Это по-вашему, а у мустангримцев другой счет времени, — возразил Арагорн. — Лишь в песнях осталась память о том, как построили дворец, а что было раньше, уж и вовсе не помнят. Здешний край они называют своей землей, и речь их стала невнятна для северных сородичей.

Он завел тихую песню на медлительном языке, неведомом ни эльфу, ни гному, но им обоим понравился ее протяжный напев.

— Послушать, так ристанийское наречие, — сказал Леголас, — и правда, звучит по-здешнему, то красно и раздольно, то жестко и сурово: степь и горы. Но я, конечно, ничего не понял. Слышится в песне печаль о смертном уделе.

— На всеобщий язык, — сказал Арагорн, — это можно перевести примерно так:

Такое поминанье сочинил давно забытый ристанийский песенник в честь Отрока Эорла, витязя из витязей: он примчался сюда с севера, и крылья росли возле копыт его скакуна Феларофа, прародителя нынешних лошадей Мустангрима. Вечерами, у костров, эту песню поют и поныне.

За безмолвными курганами дорога вкруговую устремилась вверх по зеленому склону и наконец привела их к прочным обветренным стенам и крепостным воротам Эдораса.

Возле них сидели стражи, числом более десятка; они тотчас повскакивали и преградили путь скрещенными копьями.

— Ни с места, неведомые чужестранцы! — крикнули они по-ристанийски и потребовали затем назвать себя и изъяснить свое дело. Изумление было в их взорах и ни следа дружелюбия; на Гэндальфа они глядели враждебно.

— Добро вам, что я понимаю ваш язык, — отозвался тот на их наречии, — но странники знать его не обязаны. Почему вы не обращаетесь на всеобщем языке, как принято в западных землях?