Когда Тургон узнал об этом, он вновь послал гонцов к устью Сириона и попросил помощи у Кирдана Корабела. По его просьбе выстроил Кирдан семь быстрых кораблей, и они отплыли на запад; но не пришли вести на Балар ни об одном из них, кроме последнего. Корабль этот долго скитался в море и, возвращаясь, погиб в буре у самых берегов Средиземья; но одного морехода Ульмо спас от гнева Оссе, и волны выбросили его на берег в Неврасте. Звался он Во?ронвэ и был одним из тех, кого Тургон отправил с вестью из Гондолина.

Теперь в мыслях Моргота постоянно был Тургон, ибо из всех его врагов уцелел именно тот, кого он более всего желал пленить либо уничтожить. Мысль эта тревожила Моргота и отравляла сладость победы, ибо Тургон из могущественного дома Финголфина был сейчас по праву королем всех нолдоров; к тому же Моргот боялся и ненавидел потомков Финголфина, ибо им покровительствовал Ульмо, его враг, а еще из–за ран, что нанес ему своим мечом Финголфин. Из всех его родичей более всего опасался Моргот Тургона, ибо приметил его еще в Валиноре, и, когда бы тот ни оказывался рядом, тень падала на сердце Моргота, предостерегая, что в некие, пока еще сокрытые времена Тургон станет причиной его падения.

И вот к Морготу привели Хурина, ибо Моргот знал о его дружбе с владыкой Гондолина; но Хурин не подчинился ему, а лишь насмехался. Тогда проклял Моргот Хурина, и Морвен, и все его потомство, и прирек им темный и горестный жребий, и, выведя Хурина из темницы, усадил его в каменное кресло на одной из вершин Тангородрима. Волей Моргота он был прикован к этому креслу, и Моргот вновь проклял его и молвил так: «Сиди же в этом кресле и любуйся краями, где лихо и отчаяние падут на тех, кто любим тобою. Ты осмелился насмехаться надо мной и подвергать сомнению могущество Мелькора, Властителя судеб Арды. Так узри же взором моим, услышь моим слухом, и не сойти тебе с места, пока все не придет к горестному своему концу».

Так и случилось; но никто не слышал, чтобы Хурин когда–либо молил у Моргота смерти либо пощады себе и роду своему.

По велению Моргота орки, немало потрудившись, собрали тела всех, кто пал в великой битве, их оружие и доспехи и сложили посредине Анфауглита огромный курган: он был виден издалека. Ход–эн–Нденгин, Курган Убитых, нарекли его эльфы, и Ход–эн–Нирнаэт, Курган Слез. Но среди пустыни, сотворенной Морготом, над курганом этим проросла и поднялась трава; и с тех пор ни одна тварь Моргота не осмеливалась бродить по земле, в которой лежали, рассыпаясь в прах, мечи эльдаров и аданов.

Риан, дочь Белегунда, стала женой Хуора, сына Галдора; случилось это за два месяца до того, как он с братом своим Хурином ушел на Нирнаэт Арноэдиад. Когда супруг ее сгинул, она бежала в дебри: Сумеречные Эльфы Митрима пришли ей на помощь и, когда родился ее сын Туор, приняли его на воспитание. Сама же Риан ушла из Хитлума и, придя к Ход–эн–Нденгин, легла там и умерла.

Морвен, дочь Барагунда, была женой Хурина, владыки Дор–Ломина; а сыном их был Турин, родившийся в тот год, когда Берен Эрхамион в лесу Нелдорет встретил Лютиэн. Была у них также дочь по имени Лалайт, что означает Смех, любимица брата ее Турина, но когда Лалайт сравнялось три года, в Хитлум пришло поветрие, порожденное лихим ветром из Ангбанда, и она умерла.

После Нирнаэт Арноэдиад Морвен по–прежнему жила в Дор–Ломине, ибо Турину было всего восемь лет, и она вновь ждала дитя. Недобрые настали дни: предатели, захватившие Хитлум, презирали уцелевших людей из племени Хадора и всячески притесняли, отбирали добро и земли и обращали в рабство детей. Но таковы были красота и величие владычицы Дор–Ломина, что захватчики боялись ее и не осмеливались наложить руку на нее либо на ее домочадцев; меж собой они шептались, что она опасная чародейка, искушенная в магии, и что она в сговоре с эльфами. Все же теперь она была бедна, и никто не помогал ей: лишь Аэрин, родственница Хурина, которую насильно взял в жены изменник Бродда, тайно поддерживала ее; и Морвен опасалась, что Турина отберут у нее и обратят в рабство. Потому ей пришло на ум тайно отослать его и молить короля Тингола дать ему приют, ибо Берен, сын Барахира, был родичем ее отца и, сверх того, другом Хурина задолго до того, как пришла беда. И вот осенью Года Скорби и Слез Морвен отправила через горы Турина с двумя старыми слугами, повелев им, если то будет возможно, отыскать дорогу во владения Тингола. Так начала слагаться судьба Турина, о которой с начала до конца повествует песнь, называемая «Нарн–и–Хин–Хурин», самое длинное изо всех преданий, повествующих о тех днях. Здесь эта история пересказана кратко, ибо связана с судьбой Сильмарилов и эльфов: названа она Повестью о Печали, ибо воистину скорбна, и в ней раскрылись самые лихие дела Моргота Бауглира.

В начале года Морвен произвела на свет дитя, дочь Хурина, и назвала ее Нйэнор, что означает Скорбь. Турин же и его спутники, преодолев множество опасностей, достигли наконец рубежей Дориата; там повстречал их Белег Могучий Лук, глава пограничных стражей короля Тингола, он же привел их в Менегрот. Тингол принял Турина и даже сам усыновил его из почтения к Хурину Стойкому: ибо иначе относился он теперь к родам Друзей Эльфов. Затем на север, в Хитлум, отправились гонцы, прося Морвен покинуть Дор–Ломин и вместе с ними вернуться в Дориат; но она все еще не желала оставить дом, где жила вместе с Хурином. А когда эльфы уходили, она отослала с ними шлем, называемый Драконий шлем Дор–Ломина, величайшую реликвию рода Хадор.

Турин в Дориате рос красивым и могучим, но печаль лежала на нем отметиной. За девять лет, что прожил он во владениях Тингола, печаль его смягчилась, ибо время от времени гонцы Тингола навещали Хитлум и приносили оттуда добрые вести о Морвен и Ниэнор. Но настал день, когда посланцы не вернулись с севера, и Тингол более никого не посылал. Тогда страх за сестру и мать овладел Турином, и, ожесточась сердцем, он пришел к королю и попросил меч и доспехи; надев Драконий шлем Дор–Ломина, он ушел сражаться на рубежах Дориата и стал соратником Белега Кута?лиона.

Прошло три года, и Турин вернулся в Менегрот: он пришел из дебрей нечесаный, в изношенной одежде и иссеченных доспехах. В Дориате же был некий нандор, доверенный советник короля: звали его Саэрос. У него давно уже вызывал зависть тот почет, которым был окружен Турин, приемный сын Тингола; и, сидя за столом напротив Турина, Саэрос начал насмехаться над ним, говоря: «Если мужчины из Хитлума так дики и необузданы, то каковы же их женщины? Неужели они бродят, как дикие лани, прикрытые лишь волосами?» Турин в величайшем гневе схватил чашу и швырнул в Саэроса, и ранил его.

На следующий день, когда Турин вышел из Менегрота, чтобы вернуться на рубежи, Саэрос подстерег его; но Турин одолел его и нагим погнал по лесу, как затравленного зверя. Саэрос же, в страхе убегая от него, свалился в расщелину, где бурлил поток, и тело его разбилось о камни. Подоспели спутники Турина и увидели, что случилось, а среди них был Маблунг: он предложил Турину вернуться с ними в Менегрот и ждать королевского суда, уповая на милосердие Тингола. Но Турин, считая себя уже преступником и боясь заточения, не послушался Маблунга и поспешил прочь: он прошел Завесу Мелиан и оказался в лесах к западу от Сириона. Там он присоединился к шайке бездомных и отчаянных людей, каких много в те дни скрывалось в дебрях: они обращали оружие против всякого, кто встречался им на пути, будь то эльф, человек или орк.

Однако, когда Тинголу поведали об этом деле, выяснив все обстоятельства, он простил Турина, сочтя его несправедливо обиженным. В то время с северных рубежей вернулся Белег Куталион и, разыскивая Турина, пришел в Менегрот; и сказал Тингол Белегу:

— Тяжко мне, о Куталион, ибо я усыновил сына Хурина, и моим сыном он останется, пока Хурин не вернется за ним из тьмы. Я не хочу, чтобы кто–нибудь сказал, что Турин несправедливо изгнан, и его возвращение я приму с радостью, ибо люблю его.