— Вернись, Саруман! — повелительно молвил Гэндальф. И, к общему изумлению, Саруман появился снова точно вытащенный; он медленно склонился к чугунным перилам, с трудом переводя дыхание. В морщинистом дряхлом лице его не было ни кровинки, а рука, сжимавшая внушительный черный жезл, казалось, истлела до костей.

— Я тебе не дал разрешенья уйти, — строго сказал Гэндальф. — Я с тобой разговор не закончил. Ты ослаб рассудком, Саруман, и мне тебя жаль. Как много принес бы ты пользы, если бы перестал злобствовать и безумствовать. Но ты избрал свою участь — грызть капкан, в который сам себя загнал. Что ж, оставайся в капкане! Но помни, наружу теперь тебе нет пути. Разве что с востока протянутся за тобой ухватистые черные лапы. Саруман! — воскликнул он, и голос его властно загремел. — Гляди, я уж не тот Гэндальф Серый, кого ты предал врагам. Я — Гэндальф Белый, отпущенный на поруки смертью! А ты отныне бесцветен, и я изгоняю тебя из ордена и из Светлого Совета! — Он воздел руку и молвил сурово и ясно: — Саруман, ты лишен жезла!

Раздался треск, жезл преломился в руке Сарумана, и набалдашник его упал к ногам Гэндальфа.

— Теперь иди! — сказал Гэндальф, и Саруман вскрикнул, осел и уполз. И грянулось что-то сверху, тяжелое и блестящее: в перила, едва не задев Сарумана, возле виска Гэндальфа, на лестницу. Перила дрогнули и рассыпались вдребезги, лестница с треском брызнула огнистым снопом искр. А брошенный шар промчался вниз по ступеням — черный, хрустальный, багровеющий изнутри. И покатился к колдобине — там его успел перехватить Пин.

— Подлый негодяй! — воскликнул Эомер. Но Гэндальф пожал плечами.

— Нет, — сказал он, — это не Сарумановых рук дело. Брошено из другого, из высокого окна. Гнилоуст, я так думаю, с нами прощается, но неудачно.

— Потому неудачно, что он толком не знал, в кого метит, в тебя или в Сарумана, — предположил Арагорн.

— Может, и так, — согласился Гэндальф. — Хороша подобралась парочка! Они же заедят друг друга: слова страшнее всего. Впрочем, поделом вору и мука. Но если Гнилоуст выйдет из Ортханка живьем, ему изрядно повезет… Ну-ка, ну-ка, маленький, оставь шарик! Меня бы сначала спросил! — воскликнул он, резко обернувшись и увидев Пина, который медленно всходил по лестнице, точно нес непосильную тяжесть. Он сбежал ему навстречу и поспешно отобрал у хоббита темный шар, обернув его полой плаща. — Дальше мое дело, — сказал он. — Н-да, Саруман бы, пожалуй, не стал такими вещами швыряться.

— У него и без этого найдется чем швырнуть, — сказал Гимли. — Если разговор окончен, так хоть отойдем подальше!

— Разговор окончен, — сказал Гэндальф. — Отойдем.

У подножия лестницы ристанийцы громко и радостно приветствовали своего конунга и склонились перед Гэндальфом. Колдовство Сарумана развеялось: все видели его озлобленное бессилие и жалкий позор.

— Ну, вот и все, — вздохнул Гэндальф. — Надо бы Древню сказать, чем дело кончилось.

— А ему это невдомек? — удивился Мерри. — Могло, что ль, кончиться иначе?

— Да нет, наверно, не могло, — сказал Гэндальф, — хоть и висело на волоске. Но пришлось на это пойти — отчасти из милосердия, а отчасти… Надо было показать Саруману, что голос его теряет привычную власть. Деспоту не стоит прикидываться советником. И уж если тайное стало явным, то дальше его не утаишь. А мудрец наш как ни в чем не бывало принялся обрабатывать нас порознь на слуху друг у друга — нерасчетливо поступил. Но все-таки надо было дать ему последнюю возможность отказаться от мордорского лиходейства, а заодно и от своих замыслов. Загладить постыдное прошлое: он ведь мог бы нам очень помочь. Лучше всякого другого знает он наши дела, и захоти он только — нынче же все пошло бы иначе. Но он предпочел свою бессильную злобу и надежную твердыню Ортханка. Не желает помогать, а желает начальствовать. И живет-то в ужасе перед тенью Мордора, а тянется к верховной власти. Вот уж кто несчастный дурак! Если с востока до него доберутся — пиши пропало. Мы-то не можем, да и не станем крушить Ортханк, а Саурон — тот, пожалуй что, и сокрушит.

— Ну а если победа Саурону не достанется? Ты тогда что с ним сделаешь, с Саруманом? — спросил Мерри.

— Я? С Саруманом? Да ничего я с ним делать не стану, — сказал Гэндальф. — Всякая власть мне претит. А вот что с ним станется, этого я не знаю. Жалко все-таки: столько добра и столько могущества пропадает задаром. Зато нам-то как повезло! Вот уж не угадаешь заранее, злоба — она сама по себе в ущерб. Если бы мы даже вошли в Ортханк, то и среди всех тамошних сокровищ вряд ли нашлось бы равное тому, которое вышвырнул Гнилоуст.

Раздался и осекся яростный вопль из высокого открытого окна.

— Похоже, Саруман со мной согласен, — сказал Гэндальф. — Вот теперь давайте отойдем подальше!

Они вернулись к разрушенному входу и едва вышли из-под арки, как тут же, откуда ни возьмись, к ним зашагали онты, дотоле скрытые за грудами камней. Древень шел во главе, и Арагорн, Гимли и Леголас в изумлении уставились на лесных великанов.

— Вот, кстати, три моих спутника, Древень, — сказал Гэндальф. — Я тебе про них говорил, но ты их еще не видел.

И представил их, одного за другим. Старый онт внимательно оглядел каждого и с каждым немного побеседовал. Последним оказался Леголас.

— Так ты, стало быть, сударь мой эльф, явился из так нынче называемого Лихолесья? Как оно ни зовись, а лес там был, помнится, хоть куда!

— Да наш лес — он и сейчас ничего себе, — скромно сказал Леголас. — Но ведь деревьев сколько ни есть, а все мало! Больше всего на свете хочется мне побродить по Фангорну, дальше опушки-то и побывать не привелось, а уж так тянуло!

Радостно замерцали глубокие глаза Древня.

— Ну что ж, авось еще и горы не очень постареют, как твое желанье сбудется, — сказал он.

— Надо, чтоб сбылось, — подтвердил Леголас. — Я условился с другом, что если мы останемся живы, то непременно наведаемся в Фангорн — с твоего позволения, конечно.

— Мы эльфам всегда рады, — сказал Древень.

— Друг мой, как бы сказать — не соврать, не из эльфов, — заметил Леголас. — Это Гимли, сын Глоина, вот он стоит.

Гимли низко поклонился, топор его выскользнул из-за пояса и брякнул о камни.

— Кгм, хм! Вот тебе и на! — сказал Древень, тускло взглянув на него. — Гном, да еще с топором! Ну, не знаю, не знаю! Кгм! Эльфам, я говорю, мы всегда рады, но это уж слишком, а? Н-да, подобрал себе дружка!

— Друзей не выбираешь, — возразил Леголас. — Одно скажу: покуда жив Гимли, я без него в Фангорн — ни ногой. А топор у него не на деревья, о владыка бескрайнего леса! Он им оркам головы рубит. В одном последнем бою четыре с лишним десятка завалил.

— Кхум! Дела, дела! — сказал Древень. — Ну, это, само собой, приятно слышать. Ладно, пусть будет как будет: торопиться нам некуда. А вот расставаться пора. Вечереет, а Гэндальф сказал, что вам надо выехать до ночи: повелитель Ристании торопится в свой золотой чертог.

— Да-да, ехать надо немедля, — сказал Гэндальф. — И твоих привратников я с собой заберу. Ты и без них прекрасно обойдешься.

— Обойтись-то обойдусь, — сказал Древень, — но отпускать их жалко. Мы так с ними быстро, прямо сказать, второпях подружились, что мне и самому удивительно — видно, в детство впадаю. Но ежели порассудить, то, может, и дивиться нечему: сколько уж веков не видел я ничего нового под солнцем и под луною, а тут на тебе. Нет, кто-кто, а они у меня в памяти останутся, и в перечень я их поместил, велю онтам переучивать:

Так теперь он и будет читаться, покуда листья растут на деревьях. Прощайте же! Если до вашей прелестной Хоббитании дойдут какие-нибудь новости, дайте мне знать! Вам ведь понятно, о чем я? Я про онтиц: вдруг да чего увидите или прослышите. И сами ко мне выбирайтесь!