Говорится в Лейтиан,что Берен пришел в Дориат нетвердым шагом, поседевший и сгорбленный, словно бы под тяжестью долгих мучительных лет, — так тяжел был его путь. Но, бродя в разгаре лета по лесам Нелдорета, он повстречал Лютиэн, дочь Тингола и Мелиан, когда в вечерний час, при восходе луны, танцевала она на неувядающих травах прибрежных полян Эсгалдуина. Тогда память о перенесенных муках покинула его, и был он очарован, ибо Лютиэн была прекраснейшей среди Детей Илуватара. Ее одеяние было голубым, как ясное небо, а глаза темны, как звездная ночь, плащ усеян золотыми цветами, волосы же черны, как ночные тени. Свету, играющему на листьях дерев, пению чистых вод, звездам, встающим над туманной землей, подобна была ее красота, а в лице ее был сияющий свет.

Но она исчезла, а Берен потерял дар речи, словно кто–то наложил на него заклятие; и он долго бродил в лесах, подобно дикому зверю, разыскивая ее. В душе он называл ее Тинувиэль, что означало Соловей, Дитя Сумерек в наречии Сумеречных Эльфов, ибо другого имени он не знал для нее. Он видел ее издалека, словно лист на осеннем ветру, словно звезду над зимней вершиной, но незримые цепи сковывали его.

Близился исход зимы, и как–то на заре Лютиэн танцевала на зеленом холме и вдруг запела. Ее песня пронзала сердце, подобно песне жаворонка, что взлетает над вратами ночи и рассыпает трель свою среди гаснущих звезд, видя, как из–за пределов мира встает солнце. Песнь Лютиэн разбила оковы зимы, и заговорили скованные морозом воды, а там, где ступала дева, проросли цветы.

Тогда заклятие безмолвия спало с Берена, и он громко закричал, называя ее Тинувиэль; и лесное эхо вторило ему. Лютиэн замерла, изумленная, и не убежала, и Берен подошел к ней. Едва она взглянула на него, жребий ее свершился, и она полюбила Берена. Однако она выскользнула из его объятий и исчезла в наступающем рассвете. Тогда Берен рухнул без чувств, словно сраженный единым ударом блаженства и муки, и погрузился в сон, как в черную бездонную яму; и был он холоден, как камень, а сердце его опустело. И в мысленных своих скитаниях он бродил на ощупь, подобно внезапно ослепшему, что протягивает руки, пытаясь обрести потерянный свет. Так он начал платить болью за дарованную ему судьбу. Суждено ему было обрести свет — Лютиэн; будучи бессмертной, она разделила с ним смерть, будучи свободной, приняла его оковы. Ни один из эльдаров не ведал страданий больших, чем выпали ей.

Хоть Берен и не надеялся на это, Лютиэн пришла к нему туда, где он пребывал во тьме, и вложила свою руку в руку Берена. В давние времена было это в Потаенном Королевстве. Потом она часто приходила к нему, и они бродили в лесах, скрываясь ото всех, прошла весна, наступило лето, и большего счастья не знал никто из Детей Илуватара, хоть и краткий им был отмерен срок.

Даэрон Песнопевец также любил Лютиэн; он вызнал, что она встречается с Береном, и предал их королю. Разгневался Тингол, ибо любил Лютиэн превыше всего на свете, считая недостойными ее всех эльфийских владык, что до смертных, он их даже не брал на службу. Потому он с печалью и с изумлением заговорил с Лютиэн, но она не промолвила ни слова, покуда Тингол не поклялся не убивать Берена и не заключать его в темницу. И все же он послал своих слуг, приказав взять его и доставить в Менегрот как преступника; однако Лютиэн, упредив их, сама привела Берена к трону Тингола, словно он был почетным гостем.

С презрением взглянул на Берена Тингол, Мелиан же хранила молчание. Король промолвил:

— Кто ты, что осмелился по–воровски прокрасться сюда и без дозволения приблизиться к моему трону?

Берен молчал, охваченный трепетом, ибо велики были пышность Менегрота и величие Тингола. Тогда заговорила Лютиэн:

— Это Берен, сын Барахира, вождя людей и могущественного врага Моргота, чьи деяния воспеты даже эльфами.

— Пусть говорит Берен! — велел Тингол. — Чего ты ищешь здесь, несчастный смертный, и что заставило тебя покинуть родину и прийти в мои владения, которые закрыты для таких, как ты? Можешь ли ты отыскать способ избежать сурового наказания за дерзость и глупость?

Тогда Берен поднял голову и увидел глаза Лютиэн, а потом перевел взгляд на Мелиан, и почудилось ему, что слова рождаются сами собой. Страх покинул его, и проснулась в нем гордость первого человеческого рода; и сказал он:

— Сюда, о король, через опасности, что и немногим эльфам по плечу, вела меня судьба.' И здесь нашел я не то, что искал, но чем, найдя, хочу владеть вечно. Ибо сокровище это превыше золота и серебра и драгоценнее алмазов. Ни камню, ни железу, ни огню Моргота, ни всему могуществу эльфийских владык не отнять у меня, что я жажду. Ибо Лютиэн, дочь твоя, — прекраснейшая среди Детей Мира.

Тишина воцарилась в чертоге, ибо те, кто там был, потрясенные и испуганные, ждали, что Берен будет убит на месте. Тингол, однако, медленно проговорил:

— Этими словами ты заслужил смерть, и она последовала бы немедля, не дай я поспешной клятвы, о которой сожалею сейчас, о низкорожденный смертный, выучившийся во владениях Моргота ползать украдкой, подобно его рабам и соглядатаям.

Берен отвечал:

— Заслужил я смерть или нет, я приму ее от тебя; не приму лишь этих слов — «низкорожденный», «соглядатай», «раб». Клянусь кольцом Фелагунда, что дал он моему отцу на поле битвы, мой род не заслужил подобных имен ни от одного эльфа, будь он хоть трижды король.

Горды были его слова, и все взгляды устремились на кольцо, ибо он высоко поднял его, и засверкали смарагды, сотворенные нолдорами в Валиноре. Было это кольцо сделано в виде двух змей с смарагдовыми глазами, а их головы венчала корона из золотых цветов: одна змея поддерживала корону, другая пожирала. Это был знак Финарфина и его рода. Тогда Мелиан склонилась к Тинголу и шепотом посоветовала ему смирить свой гнев. «Ибо, — прибавила она, — не от твоей руки погибнет Берен: предназначен ему долгий и вольный путь, но судьба его связана с твоей. Будь осторожен!»

Ничего не сказал Тингол, взглянул на Лютиэн и подумал так: «Злосчастны люди, ничтожны и недолговечны их вожди; и неужто один из них посмеет протянуть руку к моей дочери и остаться в живых?!» И промолвил:

— Я вижу кольцо, о сын Барахира, и понимаю, что ты горд и высокого мнения о своей мощи. Недостаточно, однако, подвигов отца, даже если б он служил мне, чтобы получить дочь Тингола и Мелиан. Внемли же! И я желаю скрытого сокровища. Ибо камень, железо и огонь Моргота хранят то, чем я хотел бы владеть вопреки воле всех эльфийских владык. Ты сам сказал, что подобные препятствия не смутят тебя. Ступай же! Принеси мне в руке своей Сильмарил из короны Моргота, и тогда Лютиэн, буде она пожелает, отдаст тебе свою руку. Тогда получишь ты мое сокровище, и хотя в Сильмарилах заключена судьба Арды, ты не можешь не признать мою щедрость.

Так он вызвал к жизни рок Дориата и попал в сети Проклятья Мандоса. Те же, кто слышал его слова, поняли, что Тингол не нарушил своей клятвы и все же обрек Берена на смерть; ибо знали они, что вся мощь нолдоров еще тех времен, когда не была прорвана Осада, не смогла достичь того, чтобы хоть издалека увидеть сияние Феаноровых Сильмарилов. Ибо они были вправлены в Железную Корону и ценились в Ангбанде превыше всего: их хранили балроги и бесчисленные мечи, прочные затворы и неприступные стены, а более всего — черное могущество Моргота.

Берен же рассмеялся.

— Недорого ценят эльфийские владыки своих дочерей! — воскликнул он. — Они готовы продать их за драгоценные камни, за рукотворные украшения. Но если, о Тингол, такова твоя воля, я исполню ее. И когда мы встретимся вновь, в руке моей будет Сильмарил, вырванный из Железной Короны, ибо не последний раз видишь ты Берена, сына Барахира!

Затем он взглянул в глаза Мелиан, которая не произнесла ни слова, простился с Лютиэн Тинувиэль и, поклонившись Тинголу и Мелиан, отстранил стоявших рядом с ним стражей и в одиночестве покинул Менегрот.

И тогда сказала Тинголу Мелиан:

— Ты поступил хитроумно, о король! Но если глаза мои не потеряли еще способность видеть дальше прочих, исполнит ли Берен свое дело или нет, это все равно принесет тебе несчастье. Либо ты, либо твоя дочь обречены — тобой же. А судьба Дориата сплелась сейчас с судьбой более могущественного королевства.