Он поднял голову от письма и усмехнулся:

— ...от которых тебе не будет никакого проку, если нет самого главного — удачи!

— А разве не удача, Ваше Святейшество, что я встретила Ирену, а теперь и вас?

Епископ посмотрел на Феодору и покачал головой, снова усмехнувшись:

— Из тебя будет толк. По крайней мере, язык у тебя на месте. Чем же я могу помочь тебе... — бросив на Феодору острый взгляд, он продолжал: — Я мог бы рекомендовать тебя в монастырь в качестве послушницы.

Феодора чуть заметно покачала головой, и патриарх торопливо поправился:

— Хотя нет! Как насчёт того, чтобы раздавать милостыню нуждающимся, пока ты ещё не нашла себе дела по душе? У тебя будут бесплатное жилище и еда, хотя, боюсь, и то, и другое не слишком роскошные.

— Я согласна! — отвечала Феодора без колебаний, с радостью представив, что будет помогать нуждающимся ещё более, чем она, людям.

Так начался самый счастливый период в жизни Феодоры — странный, бурный спектакль, во время которого она, помогая беднякам, обнаружила в своей душе и сочувствие, и умение общаться с самыми разными людьми. Иногда в своих бесконечных странствиях по Александрии она оказывалась возле величественного театра, стоявшего на берегу моря; к своему удивлению, она поняла, что ни единая струна воспоминаний не зазвенела в её душе, она не испытывала ни тоски, ни сожаления по прошлой жизни.

Из своей скромной кельи в монастыре Святой Екатерины, расположенном в Ракоте — бедном квартале на западе города, — она время от времени посылала патриарху подробные отчёты о том, что успела сделать. Он казался лично заинтересованным в её успехах и благоволил к ней. Заметив её интерес к своей библиотеке, он позволил ей свободно пользоваться ею, что несказанно обрадовало Феодору. Она никак не могла насытиться чтением — её острый живой ум впитывал знания, словно губка — воду, и Феодора читала свиток за свитком, манускрипт за манускриптом. Платон, Аристотель, Исократ, Эсхил, Софокл, Полибий, Цезарь, Тацит, Дион Кассий, Аммиан — она буквально пожирала их труды, как только у неё выдавалось время (латинских авторов она читала в переводе; Константинополь был двуязычным городом, но Феодора плохо знала язык Вергилия и Цицерона). Изощрённая метафизика христианских богословов, таких, как Атанасиус (Афанасий) и Августин, была сложна для девушки, однако тем большее удовлетворение она испытывала, постепенно начиная разбираться в трудных вопросах.

— Как жаль, что я не могу поделиться с тобой величайшими драгоценностями человеческого разума! — посетовал Тимофей, читая очередной её доклад как-то раз. — Больше века назад христиане сожгли Великую библиотеку Александрии, это было при первом Феодосии. Несчастные фанатики... Фанатизм — вот проклятие восточного ума. Потому мы и находимся в таком бедственном положении на грани раскола между восточными монофизитами Сирии и Египта, несгибаемыми в своей вере, и сторонниками Халкидона на западе.

— Но Ирена говорила, что вы за монофизитов, отче?

— Это так. Но, боюсь, не слишком явно, — Тимофей виновато развёл руками и грустно усмехнулся. — Как патриарх, я представляю здесь нашего Императора и потому не имею права следовать зову своего сердца. Монофизиты, видишь ли, не чужды мистики в своей вере. Для нас Бог, хоть и рождённый женщиной, остаётся Богом, у него лишь одна, божественная, натура. Египтяне же, как я сам, а также сирийцы — семитские народы — не видят в этом никакого противоречия. Попробуй принудить нас силой отказаться от нашей веры — и ты рискуешь спровоцировать восстания и распри. Ты видела монахов и священников на улицах города? Из них вряд ли многие готовы отдать жизнь за веру и защищать её столь же фанатично, как это делаем мы. Хотя, если говорить обо мне, то я понимаю точку зрения халкидонцев и — между нами говоря — даже отчасти разделяю её. К счастью, нынешний правитель мудр и умеет закрывать глаза на многое, в том числе и на ересь монофизитов, по крайней мере здесь, в Египте. Четыре столетия назад Тит и Адриан уже сталкивались с подобной проблемой — когда разворошили осиное гнездо, вмешавшись в чужую религию, религию иудеев — ещё одного семитского народа.

— Но зачем же тогда правители настаивают на единоверии, если это грозит превратить половину жителей Империи в еретиков?

Тимофей поднялся и стал задумчиво мерить шагами таблинум. Потом пробормотал:

— У тебя греческое или римское мышление. Ваше наследие — греческая философия и римское право. Вы, жители Запада, никогда не успокаиваетесь, ваш разум беспрестанно в работе, вам нужно докопаться до сути вещей и явлений и найти им рациональное объяснение. Для вас логично, чтобы Христос имел две природы — божественную и человеческую, он и должен их иметь, поскольку жил на этой земле, но был Сыном Божьим. «Что и требовалось доказать», как сказал бы Евклид. Тот, кто не видит этого, просто упрямый глупец. Как для спасения души одного человека нужна твёрдая и единая вера, так и для единства внутри страны нужно единоверие, и православие должно победить. По крайней мере, так считают халкидонцы.

— Значит, халкидонцы глупы и ограниченны!

— О, моя дорогая! — Тимофей в притворном ужасе вскинул руки к потолку. — Подобные взгляды — без сомнения, свежие и искренние — тоже, увы, безнадёжно наивны, — он внезапно сурово вытянул указательный палец, словно обвиняя Феодору. — Да поможет тебе небо, если тебе когда-нибудь придётся отстаивать их в споре. Ты будешь наголову разбита — и совершенно справедливо. У меня есть предложение: завтра я собираюсь навестить старого друга, Северия, патриарха Антиохийского, — он ярый монофизит и в своё время бежал в Александрию. Во всём римском мире он известен своим мастерством в диспутах, а также прославлен как учитель и наставник. Если я попрошу, он с радостью примет тебя в качестве своей ученицы. Что скажешь?

Под благодушной и вместе с тем беспощадной опекой Северия Феодора научилась отстаивать своё мнение в богословских спорах и дискуссиях. Через три месяца жизни в Египте метаморфоза молодой женщины была завершена. Из бесформенного кокона выходит прекрасная бабочка — так и Феодора из загнанной беглянки превратилась в сияющий бриллиант. В мире, где она встречала так мало доброты, ей встретились наконец люди, подарившие ей истинную и бескорыстную любовь. То, что двое из них были мужчинами, помогло ей понять, что и мужчины способны ценить в ней человека, равного им по разуму, а не только красивое тело, предназначенное для плотских удовольствий. Защищённая дружбой двух этих выдающихся и уважаемых людей, которые помогли ей обрести уважение к себе и развили её ум, а также привили искреннюю симпатию и даже восхищение верой монофизитов, Феодора была готова перейти на следующую ступень собственного развития. Она должна была найти свою судьбу — чего бы ей это ни стоило — в своём родном городе, Константинополе, чьё притяжение не ослабевало благодаря могучему genius loci — душе этого великого города.

— Я понимаю тебя, моя дорогая! — грустно сказал патриарх Тимофей, когда Феодора призналась ему, что хотела бы двигаться дальше. — В доме Отца моего обителей много[24], и ты должна искать свою судьбу, где бы она ни ждала тебя. Не буду притворяться: я буду скучать по тебе, и тебя будет не хватать александрийским беднякам, которые полюбили тебя. Полюбил тебя и я — как родную дочь. Могу ли я предложить тебе для начала поехать в Антиохию? Там живёт мой старый друг — одна почтенная вдова. У неё много связей среди купцов и торговцев. Я был бы удивлён, если бы она не смогла помочь тебе найти занятие, которое ты сочтёшь подходящим для себя. Я напишу рекомендательное письмо.

.Тимофей сделал для неё ещё больше. Хотя она скопила достаточно денег на дорогу домой, он выдал ей большой кошель с солидами — на случай непредвиденных расходов. Однажды Феодора возместит ему его доброту, вернув этот долг тысячекратно[25].