— Досточтимые члены этого почтенного собрания! Мне осталось сказать только одно. Спросите сами себя: когда мой дядя рисковал своей жизнью, чтобы спасти Империю от персов, а бедняки Константинополя просили хлеба — чем таким занимался Целер, что совершенно неожиданно принесло ему богатство и власть?!

Туника его намокла от пота, ноги дрожали. Пётр медленно сошёл с трибуны и вернулся на своё место в проходе.

Звенящее молчание воцарилось в зале заседаний Сената. Пётр с тревогой ждал гневных опровержений Целера — если его обвинения были голословны...

Наконец тишину нарушил Целер, бросивший с нервным смешком:

— Если лучшее, что может сделать этот мальчишка, чтобы оправдать своего дядю, — это предъявить мне столь дикие обвинения... полагаю, мы просто проигнорируем его.

Ему не хватало сил нанести ответный удар, с облегчением понял Пётр, видя, что его авантюра удалась. Целер не смел ответить — потому что думал, будто у Петра есть доказательства столь сокрушительной информации. То, что этих доказательств не существовало, никакой роли не играло, Целер не мог рисковать. Его неспособность оспорить слова Петра ясно доказывала, что ему было что скрывать.

Атмосфера в зале неуловимо изменилась. Редкие хлопки, возгласы одобрения — всё это постепенно превратилось в овацию. Пётр понял, что выиграл этот поединок. Его речь была несовершенна, он даже ни разу не упомянул о том, что Родерик должен стать императором, да и на обвинение Целера в некомпетентности дяди он толком не ответил (задним числом он знал: на это можно было бы возразить, что он, Пётр, мог бы управлять администрацией, пока дядя знакомится с делами). Однако всё это сейчас казалось несущественным.

Когда аплодисменты постепенно стихли, стало слышно, как с улицы доносятся вопли толпы: «Родерик Август! Родерик Август!» Мефодий едва успел дать знак открыть двери — и торжествующие экскубиторы внесли в зал Сената на своих щитах генерала Родерика, которого дружно приветствовали все сенаторы.

Экскубиторы встали стеной вокруг своего командира, а когда разомкнули строй, стало видно, что он одет в пурпурную мантию, — зрелище было впечатляющим, учитывая рост Родерика, его широкие плечи и гриву седых волос. Вперёд величаво выступил патриарх. Он возложил на голову Родерика императорскую диадему и провозгласил:

— Вот новый Август, и имя ему — Юстин, что значит «наиболее подходящий». Это достойное имя для того, кто верой и правдой служил Империи.

Счастливый и немного растерянный, новоявленный император поднял руку, чтобы остановить аплодисменты, которыми сенаторы встретили слова патриарха. Хриплым от волнения голосом он провозгласил:

— Благородные сенаторы Нового Рима! Имя, данное мне при рождении, означает «хороший ответ». Я всегда старался жить так, чтобы не запятнать его, однако сейчас я с радостью меняю его на то, которое даровали мне вы, оказав великую честь — такую же, какую оказали мне солдаты и народ — назвав «наиболее подходящим» для того, чтобы носить императорский пурпур. Я клянусь, что буду делать всё от меня зависящее, чтобы оправдать ваше доверие, и способствовать процветанию Империи.

Позднее, уединившись в тихом уголке сада и пытаясь собраться с мыслями, Пётр подумал, что у каждого человека есть предел храбрости. Как деньги, положенные для безопасности в сундук ювелира, — ими можно пользоваться, лишь пока запас не иссякнет. Сколько же своей храбрости он истратил сегодня в зале Сената? И сколько ещё у него осталось? Достаточно ли, чтобы справиться с огромным грузом ответственности, ныне лёгшим ему на плечи? Только сейчас он начал понимать, насколько важные изменения произошли за последние несколько часов в его судьбе и судьбе его дяди. Внезапно и без всякого предупреждения Родерик (теперь надо было привыкать звать его «Юстином»), суровый, опытный солдат — но ребёнок в сфере высокой политики, — стал самым важным человеком в Империи. А поскольку Пётр всегда был его правой рукой, теперь он становился вторым человеком по значимости. Но готов ли он принять столь сложный и страшный вызов? Пётр вновь и вновь возвращался к событиям десятилетней давности, когда он только-только завершил обучение в университете...

В какой-то момент его карьера застопорилась. Блестящий молодой юрист, лелеявший планы реформирования всей римской правовой системы, каким-то образом превратился в дилетанта-учёного, позволившего личным интересам взять верх над высокими целями. Желание помочь дяде позволило ему, впрочем, удовлетворять свой научный интерес, без труда попасть в архивы[20] и узнать всю внутреннюю кухню римской администрации, при этом не работая в полной мере ни в одном из департаментов. К счастью, он был так поглощён этими исследованиями, что едва заметил, как со второго десятка перебрался на третий десяток, а затем впереди замаячил средний возраст, волей-неволей заставивший остановиться и подвести некоторые итоги...

В результате довольно откровенного самоанализа Пётр почувствовал смутное раздражение от собственной жизни. В материальном смысле всё было хорошо, удобно и приятно (об этой стороне всегда заботился дядя), и даже его скромная репутация изрядно улучшилась, когда он получил воинское (пусть и условное) звание. Но чего же он в самом деле достиг?

«Сделай так, чтобы мы тобой гордились!» — сказала на прощание его мать.

Мог ли он с чистой совестью сказать, что выполнил её наказ?

Как бы то ни было, теперь колесо фортуны повернулось так, что все его заслуги и достижения, все его навыки и таланты могут быть использованы наилучшим образом, когда он станет полномочным и самым доверенным помощником своего дяди-императора. Глубокое знание скрытых механизмов работы имперской администрации давало Петру возможность руководить — и при необходимости вносить коррективы. Теперь, через своего дядю, он имел доступ к рычагам власти и мог наконец осуществить свои мечты о правовой реформе всей Римской Империи! Помимо этого его давний интерес к богословию мог помочь ему играть жизненно важную роль посредника в конфликте между двумя ветвями христианской религии, царившими в Империи. С одной стороны — халкидонцы, считавшие, что Христос обладал и божественной, и человеческой ипостасями. С другой — монофизиты, веровавшие, что у Христа была лишь одна, божественная, сущность. Этот спор не был разрешён, по крайней мере в сознании людей, и мог дойти до той стадии, когда Империя раскололась бы на два враждующих лагеря.

Отрезвляла и ещё одна мысль. Родерику... нет, Юстину! Юстину было уже 68. Разумно предположить, что его преемник взойдёт на престол в не столь отдалённом будущем. И поскольку Юстин бездетен — тут холод пробежал по спине Петра — преемником его может стать его родной племянник! У него не было военного опыта — но это уже давно перестало быть обязательным условием для тех, кто стремился завладеть престолом Империи. Формально же военное звание имелось — и потому Пётр вполне мог рассматриваться как преемник императора Юстина.

С каким-то важным поручением спешил мимо придворный. При виде Петра он склонился в почтительном поклоне.

Вчера Пётр был рядовым римским гражданином. Сегодня, по странному и неожиданному стечению обстоятельств, он стал одним из тех, кто принадлежал к высшему римскому обществу! Пётр чувствовал себя смущённым и растерянным и потому напомнил себе, что он всё тот же человек. Однако в глубине души он знал, что это не так и уже никогда не будет так, и судьба его переменилась в одночасье и навсегда.

Сидя в театре Сирены рядом со своим «покровителем» Гекеболом, Феодора томилась от жары, скуки и неудобства. Зонтик, который держал над её головой раб, был скудной защитой от палящего африканского солнца, а шёлковые подушки не могли смягчить мрамор скамьи. Сама же пьеса — «Антоний и Клеопатра», — написанная одним влиятельным другом Гекебола, чьи литературные амбиции оплачивал губернатор, была невыносимо скучной; Антоний, в реальной жизни бывший, как известно, любвеобильным гедонистом, в ней был изображён в качестве отъявленного злодея, которого следовало сурово покарать за преступления, позорящие имя Рима.