— Однако когда капитан собрался плыть домой... Теперь твоя очередь, сестра Агнес!

— За любовь к презренному богатству, за тщеславие и алчность Господь решил наказать обоих, и рыбака, и принца. Повелел он чудовищу Порфирию[113] покинуть Босфор и плыть на остров...

Монахиня явно наслаждалась возможностью наказать грешников хотя бы в сказке, но Пелагия тут же перебила её:

— А как же он попал из Средиземного моря в Индийский океан? Ведь пути через Красное море нет!

— Для Господа, который отвёл море в сторону, чтобы дать пройти детям Израиля, ничего невозможного нет! — надменно отвечала Агнес.

— Так не годится! Мне же пришлось объяснять, как принц узнал о жемчужине? Что хорошо для гуся... Порфирий должен был проплыть вокруг всей Африки, но мы не знаем, можно ли это сделать.

— Это же сказка, а не урок географии! — рассмеялась Македония. — А вообще-то это вполне возможно, если Геродот был прав, говоря, что египтяне обогнули Африку на кораблях за сто лет до его рождения. Давайте будем считать, что он прав и что Порфирий достиг острова. Что же было дальше?

— Когда тот рыбак вышел в море, появилось ужасное чудовище. Оно ударило своим могучим хвостом и разбило лодку, а затем сожрало рыбака. Потом же чудовище догнало корабль, на котором капитан увозил жемчужину, и поплыло рядом с ним. Капитан и его команда решили, что спина чудовища — это маленький остров, и высадились с корабля. Тогда чудовище нырнуло, и все люди потонули.

Агнес перевела дух и откинулась назад с довольным видом — со всеми грешниками она расправилась.

— Ну вот! Ты испортила всю сказку! — до слёз расстроилась Пелагия. — А я хотела узнать, как зажили рыбак и его семья, что случилось с жемчужиной, и вообще...

— Не плачь, котёнок, это всего лишь сказка! — попыталась успокоить девушку Македония, одновременно бросив на Агнес укоризненный взгляд. — Если хочешь, мы придумаем другой конец, более счастливый.

Однако вечер был испорчен, и вскоре все трое улеглись спать на циновках из осоки и камыша.

Казалось, что испорченная сказка о рыбаке и жемчужине расстроила Фортуну — и удача изменила беглянкам. На следующий день они были разбужены странным, неестественным светом; затем небеса разверзлись, и хлынул проливной дождь. Он не закончился к вечеру, не иссяк и через несколько дней. Вскоре Македония заболела — её свалил приступ лихорадки, вызванной, как они полагали, ядовитыми миазмами болота[114]. Состояние её всё ухудшалось, и женщины были вынуждены задержаться на одном из пустынных островков, где нашлась очередная хижина, пригодная для жилья. Здесь они могли укрыться от дождя и надеялись, что Македония оправится от болезни.

Однажды утром дождь немного утих, и Пелагия отправилась на берег, чтобы собрать и просушить пальмовые листья для растопки. Вскоре тяжёлые капли дождя ударили по лицу — временное затишье грозило смениться новой бурей. Загремел гром, Пелагия заторопилась, но вскоре с ужасом поняла, что помимо грома совсем близко от неё громко топает, храпит и фыркает какое-то большое животное. Окаменев от ужаса, девушка замерла на месте, боясь, что её выдаст бешеный стук сердца...

Камыши с треском развалились на две стороны, и прямо на Пелагию выскочил громадный буйвол. С лоснящейся морды капала пена, клочья жёсткой чёрной щетины стояли дыбом, зловеще изгибались мощные и острые рога, а крошечные глазки горели яростью.

Раздался оглушительный удар грома, совсем близко полыхнула молния — и Пелагия не выдержала. С громким криком она выронила собранные ветви и листья и кинулась бежать, однако буйвол, разъярившись ещё сильнее, кинулся за ней.

Буйволы довольно послушны в домашнем обиходе, но быстро дичают, попав в естественную среду. Вероятно, и эта тварь когда-то принадлежала крестьянской семье — но теперь она превратилась в дикое и неуправляемое животное.

У Пелагии не было ни единого шанса спастись. Через несколько мгновений буйвол настиг её. Страшные рога с лёгкостью сломали девушке спину, а затем буйвол растоптал Пелагию, превратив её тело в кровавые клочья.

Несколько часов спустя сестра Агнес нашла останки девушки. Она быстро пришла в себя — для монахини видеть мертвецов было делом привычным. Агнес похоронила Пелагию и даже воткнула на могиле грубый крест из ветвей — тех самых, что несчастная девочка так и не успела принести в хижину. Это было всё, что Агнес могла сделать для Пелагии. Бормоча молитвы, она вернулась в хижину, чтобы заботиться о Македонии.

Два дня спустя, несмотря на заботу Агнес, Македония умерла. Лишь перед смертью она пришла в себя и ясным, чистым голосом произнесла:

— Друг мой, сестра моя, прошу, исполни мою просьбу. Доберись до Константинополя и расскажи императрице Феодоре, что я любила её всем сердцем. Пусть она хоть иногда вспоминает свою Македонию. Я знаю, что прошу многого, но ты будешь щедро вознаграждена.

Македония в последний раз сжала пальцы Агнес — и тихо скончалась.

Любовь между женщинами — это мерзость, и Библия осуждает подобное, думала старая монахиня. Однако предсмертная просьба должна быть выполнена.

Ей было нечем вырыть могилу, и потому тело Македонии она оставила в импровизированной гробнице — той самой хижине, что служила им пристанищем. Помолившись за души своих подруг по несчастью, сестра Агнес села в лодку и отправилась на запад. Её вели лишь стальная воля и неукротимая вера...

Сломленный Пруденций привёз известие о падении Антиохии и страшной резне — и это стало сокрушительным ударом для Юстиниана и Феодоры, хотя отреагировали на это они по-разному. После успехов Велизария в Африке и Италии Юстиниан стал считать римскую армию непобедимой, как во времена Траяна, и полагал, что он является его единственным и лучшим инструментом для выполнения Великого Плана. Кроме того, Юстиниан свято верил в то, что его План — это Божья воля. Однако капитуляция римского гарнизона в Бергее, а затем позорное бегство шести тысяч римских солдат из Антиохии — а ведь их в город отправил лично Юстиниан — посеяли в его душе страшные сомнения. Даже показное великодушие Хосро, собиравшегося построить для антиохийцев новый город, было ещё одним ударом по самолюбию императора и свидетельством персидского могущества. Внезапно ореол Божьего избранника, каковым мнил себя Юстиниан, померк — и вернулся его старинный демон: неуверенность в себе. За неуверенностью вернулся страх — что он всё-таки проклят, что расплатой за верность ему и его начинаниям стали сначала гибель Милана, а теперь — Антиохии.

Феодору же новости привели в состояние, близкое к агонии, — она беспокоилась о судьбе любимой Македонии. Что, если она погибла во время бойни? Или её вместе с другими пленниками угнали в Персию? Если верно последнее, то личной просьбы римской императрицы должно быть достаточно, чтобы шах освободил Македонию... Феодора уже почти убедила себя, что Македония находится в Персии, и собиралась отправить туда личного посла, как вдруг все её надежды были безжалостно разбиты.

Пожилая и до предела измождённая монахиня сообщила комесу у ворот дворца, что у неё есть новости, предназначенные лишь для «ушей императрицы», и её немедленно провели в покои Феодоры. Вопль отчаяния, который испустила императрица при известии о смерти Македонии, был слышен во всех уголках дворца. Сестру Агнес действительно щедро вознаградили — она стала настоятельницей монастыря Метаноя[115] — и никогда никому не рассказала о том, что стало причиной столь глубокого горя императрицы.