— Август, пришёл китайский мудрец, Тан Шинь! — объявил силентиарий Павел, появляясь в дверях таблинума. — Впустить его?

Император слабо улыбнулся.

— Впусти. Хотя я сомневаюсь, что он сможет меня развлечь...

Силентиарий ввёл в кабинет пожилого китайца с добродушным лицом, одетого в шафрановый халат. Поклонившись, китаец сел напротив императора.

— Мне сказали, что ум твой в смятении, повелитель! — произнёс китаец на идеальном греческом. — Прости мне мою прямоту, август, я никогда не изучал искусства быть осторожным в речах, в отличие от большинства моих соплеменников. Для меня лопата — лопата и есть. Некоторые твои приближённые — пусть имена их останутся неизвестными — были обеспокоены твоим состоянием и попросили меня поговорить с тобой. И вот я здесь — чтобы помочь тем, чем смогу.

Тан Шинь дружелюбно улыбнулся императору.

«Некоторые приближённые...» Юстиниан не был разгневан, он был тронут. Наверняка речь шла о силентиарии Павле и враче Феоктисте — людях, которые давно уже не просто выполняли служебные обязанности, но искренне, по-человечески заботились о своём императоре. Очевидно, этот китаец обладал некими способностями, раз они решили прибегнуть к его помощи.

— Я ценю твоё участие, Тан Шинь. Однако если уж врач мой не может исцелить мою душевную боль, то что уж...

Он замолчал, тщетно борясь со слезами. Угнетающее чувство безнадёжности навалилось на плечи. Всё напрасно, всё зря, они хотели помочь — но никто здесь помочь не в состоянии...

Юстиниан с неимоверным усилием взял себя в руки.

— Твой греческий превосходен. Я боялся, что нам понадобится переводчик.

— Я знаю несколько языков, август. Кроме родного, я говорю на хиндустани, урду, персидском и греческом, что ты успел милостиво оценить. Видишь ли, в прошлой жизни, прежде чем стать странствующим монахом, ищущим Просветления, я был довольно богатым купцом и много раз проходил по Великому шёлковому пути.

— Что такое Просветление?

— Это не так просто объяснить, цезарь. Просветление можно пережить, но не выразить словами. Мы, стремящиеся к нему, полагаем его мистическим видением Истины. Бесконечность, трансцендентальность — слова могут быть разными. Мы достигаем этого состояния путём медитации и самодисциплины, в конечном итоге полностью отказываясь от собственного «я» и сливаясь с Вселенной. Это состояние души называется нирвана. Сидхи — святые люди из Индии — ищут Просветления при помощи самой жестокой аскезы. Великий Гаутама[158], живший тысячу лет назад, предложил более мягкий путь, основанный на медитации и внутреннем самосовершенствовании, достигаемом через праведное поведение. Я пытаюсь следовать его пути.

— Как всё это интересно! — император и впрямь был заинтересован. — Напоминает учение наших отцов-пустынников, Антония, Иеронима и других, искавших единения с Богом через отречение от всего мирского, воздержание и созерцание. Однако — ты уж прости моё невежество — я не понимаю, как это всё относится ко мне?

— Я собираюсь совершить паломничество, август, к храму Святого Михаила в Гермии при Анкире[159], в Галатии. Видишь ли, Путь не требует приверженности определённой вере, религии или философии. Настоятель храма, отец Эутропус, — самый замечательный человек из тех, кого можно назвать «взыскующими истины», — собрал вокруг себя общину таких же, как он сам, подвижников. Они ведут философские и богословские беседы и молятся. Впрочем, это не совсем обычный монастырь, формально это и вовсе не монастырь, если честно. Это просто свободное сообщество, где любой ум стимулирует сам себя, вступая во взаимодействие с другими замечательными умами, и таким образом достигается более глубокое понимание природы Бога. Признаюсь, я с нетерпением жду возможности испытать жизнь в Гермии. — Тан Шинь серьёзно взглянул на Юстиниана. — Почему бы тебе не пойти со мной, август? Гермия не даст ответа на твои вопросы и не решит проблемы, но, возможно, позволит увидеть вещи с новой точки зрения. А это всегда полезно!

Через месяц после этого разговора, находясь в 300 милях от Константинополя, Юстиниан и Тан Шинь — один верхом на муле, другой — опираясь на посох паломника — переправились через реку Сангариус и поднялись на красивое плато. Отары овец и стада коз безмятежно паслись на заливных лугах. Ещё через два дня пути паломники увидели церковь Святого Михаила — храм, увенчанный несколькими куполами, стоящий среди возделанных полей и окружённый аккуратными постройками.

Пока они неторопливо двигались к монастырю, Юстиниан перебирал в памяти дни их паломничества. Сам он назвался братом Мартином, и никто его не признал бы в простой рясе и верёвочных сандалиях. Тан Шинь оказался идеальным спутником — молчал, когда Юстиниану хотелось побыть наедине со своими мыслями, был весел и разговорчив в другое время. Знания его были обширны, в том числе и по философии и богословию, а кроме того, он хорошо знал литературу Китая, Индии, Персии и Рима. Он был удивительно находчив и обаятелен, когда требовалось найти место для ночлега, умело и с азартом торговался на базарах, покупая еду. За время путешествия Юстиниан много узнал от китайца об учении Гаутамы, заключавшемся в стремлении к выходу из бесконечной цепи перерождений; о благородном восьмеричном пути, последователи которого стремились культивировать в себе праведность взглядов, образа жизни, отказ от любых усилий и страданий и освобождение от сансары.

Было ли причиной тому соседство невозмутимого и благодушного китайца, здоровый образ жизни под открытым небом или новые земли, увиденные своими глазами, но Юстиниан к концу путешествия чувствовал себя помолодевшим и бодрым, а главное — спокойным и счастливым.

Отец Эутропус был совсем не похож на святого человека в представлении Юстиниана. Маленький, толстенький, с горящими живыми глазами, в выцветшей коричневой рясе, он напомнил императору весёлую малиновку. Внимательно осмотрев гостей с головы до ног, словно они были коробейниками, предлагающими свой товар, настоятель сообщил:

— Мы принимаем всех при условии, что вы готовы работать и отказаться от всех своих прошлых чинов и заслуг.

Юстиниана определили помогать на кухне, Тан Шинь был отправлен заниматься техническим обслуживанием и уборкой территории монастыря.

Во время общей трапезы за столом текли неспешные разговоры на самые разные темы — в монастыре собрались бывшие ремесленники, сенаторы, епископы, солдаты, несколько персидских вельмож и даже парочка индийских брахманов. Закрытых тем не было, отец Эутропус требовал — и весьма страстно — лишь взаимного уважения собеседников друг к другу. Дискуссии о природе Троицы, отношения Христа с Богом-отцом, учение о реинкарнации или варне, индийская теория перерождения от низшей к высшей касте через безупречную жизнь — все разговоры происходили оживлённо, но без ссор.

В первый раз Юстиниан оказался не в состоянии внятно отстоять свои взгляды в связи с «эдиктом императора». Это вызвало у него некоторое замешательство, но постепенно он стал находить удовольствие в дискуссии, учась спорить и аргументировать. В процессе этого он стал более терпим к чужим взглядам, не совпадающим с его собственными, — хотя раньше непоколебимо стоял на их отрицании. Так же постепенно стирались для него различия между монофизитами и халкидонцами — теперь они представлялись ему не противоречиями, но разными гранями одного канона.

Особенно напряжённо размышлял Юстиниан над доктриной афтартодокетизма, представлявшей нетленность тела Христова, — эта теория в последние годы всё больше занимала императора, и он надеялся найти письменные источники, в которых можно было бы изыскать связь между противоположными вероисповеданиями и примирить их.

— Читай «De Rerum Natura»![160] — посоветовал ему Тан Шинь, когда Юстиниан решил посоветоваться с мудрецом. — Это Лукреций, один из ваших поэтов времён последней республики.