В кратковременное управление Отделом пропаганды Парамонова погромные элементы Освага притихли, но вслед за его уходом, при К. Н. Соколове, развернулись вовсю. Тут-то и начались издания вроде «перепечатки» статьи из харьковского, якобы большевистского, органа «Коммунист» и переиздания «Сионских протоколов» в провинциальных отделениях Освага и т. п. Я имел в руках в эту эпоху и симферопольское издание «Протоколов», и в Благовещенске на Амуре, и мн. др. По-видимому, и на Дальнем Востоке широко пользовались «Протоколами».

В 1920 году я приехал в Париж в качестве простого беженца. В начале 1921 г. В. Л. Бурцев натолкнул меня на мысль войти в сношения с Бинтом и в форме журнальной анкеты продолжить то, что в 1917 г. я делал в качестве официального следователя. Бинт, потерявший все свои деньги в русских бумагах и утративший русскую пенсию вследствие большевистской революции, должен был пойти на работу и служил в ведомстве восстановления местностей, разрушенных войной, вне Парижа.

Приезжая по воскресеньям в Париж, он уделял 1,5-2 часа беседе со мной.

Его краткие показания 1917 года совпадали со сведениями, опубликованными в газ. «Таймс», а также княгиней Радзивилл и г-жой Херблет. Я попросил его дополнить их, а также рассказать подробнее о Рачковском, а также и о его преемниках: Ратаеве, Гартинге (Геккельмане), Андрееве и Красильникове.

Я приобрел у него сохраненные им экземпляры подложных листков и брошюр и «Сионский документ», а также много материалов, касавшихся Ленина, Троцкого, крупных большевиков. <…>

Показания, данные мне Бинтом относительно «Сионских протоколов», заслуживают полного доверия. Я не имел ни разу случая усомниться в его правдивости. С одной стороны, это был старейший агент Заграничной Агентуры, вся жизнь которой прошла на его глазах. С другой стороны, имея точные указания кн. Львова ликвидировать иностранных служащих Агентуры с максимальной деликатностью, избегая споров и судьбищ, я в отношении Бинта и его сослуживцев-иностранцев явился в роли исключительно легального ликвидатора служебных отношений. Никакие личные наказания ему не угрожали. По отношению к новому режиму он выражал полную лояльность и готовность продолжать службу при Временном правительстве. Говорил он свободно. Мог налгать на людей, если бы хотел, и, хотя правда вскрылась бы, все же тень на известных лиц была бы брошена. Но он этого не сделал. Вот пример: в то время один с.-р., ныне покойный, горячо требовал у меня проверить, был ли другой с.-р., гораздо более известный, прикосновенен к охране. Он ссылался на слухи 1906 г., когда указываемое им лицо заподозрили в связи с полицией; затем он был другом и защитником Азефа; во время войны издавал в Швейцарии пораженческий орган для распространения среди военнопленных из России в лагерях в Германии; наконец, чуть ли не вел якобы переговоры о проезде его и его группы через Германию на манер Ленина, но вовремя спохватился. Домогательства эти были так настойчивы, что я не счел себя вправе уклониться от проверки. Я вызвал Бинта в генеральное консульство и допросил его о разных моментах жизни лица, которое заподозревалось товарищем по партии.

Бинт ответил: «Пораженец он, это верно, но в сношениях с немцами никогда не был заподозрен. Моральный облик его вам известен и не очень симпатичен: от него не пахнет геранью (!!!). Но он всегда был честным революционером и врагом Охраны»… Этот отзыв меня очень подкупил, тем более что тот же Бинт передал мне (уже в 1921 г.) копию своего доклада о посещении Лениным германской миссии в Берне (в дек. 1916 г.) и письма агента, обвиняющие Троцкого в связях с австрийским генеральным штабом.

Тот же Бинт вскрыл сотни шпионских псевдонимов и рассказал об их деяниях. Многое я знал, привезя с собой из Петрограда справки, составленные мною самим и данные мне А. А. Овсянниковым и Тютчевым, но многое открыл мне Бинт, особенно же то, что происходило в недрах парижской «охранки», без свидетели.

Бинт поступил на русскую службу в 1881 г. 30 лет от роду. Интересно отметить, что «благословил» его на этот шаг не кто иной, как Дантес-Геккерен, убийца Пушкина. Дантес, как местный помещик, был мэром городка Зульца в Эльзасе, а отец Бинта – там же муниципальным советником. Гимны величию и могуществу императорской России услыхал Бинт в юности из уст Дантеса. В 1870—1871 гг. он был участником франко-прусской войны. 1 янв. 1878 г. он стал инспектором полиции в парижской префектуре полиции.

В 1881 г., в мае месяце, по просьбе К. П. Победоносцева секретарь российского посольства М. Н. Муравьев[462] пригласил Бинта на службу в парижское бюро тайной полиции «Священной Дружины». Бинт спросил совета Дантеса, и тот горячо порекомендовал ему согласиться.

При Рачковском Бинт стал доверенным лицом и главой наружных агентов-иностранцев. Ту же роль играл он и при последующих начальниках Агентуры, а в 1913 г. стал директором якобы частного розыскного бюро Бинта и Самбона.[463]

Бинт был довереннейшим лицом у Рачковского. Ради «шефа» он пошел на преступление (разгром типографии), да еще на швейцарской территории, рискуя серьезным наказанием. Он первый ввел калькирование писем на непонятном языке, усовершенствовал подкуп консьержек и почтальонов, что тоже не одобрялось нигде местными законами. Он помогал Геккельману в деле с динамитом, а затем пытался устроить Kidnapping Бурцеву. Он уплачивал деньги «секретным сотрудникам» из рук в руки (гонорар за их работу). Он охранял высоких особ (Александра III, имп. Марию, имп. Николая II, министров и т. п.) и был им известен.

Среди других тайных деяний шефа он принял участие и в создании «Сионских протоколов». Упомянул он об этом факте в 1917 г. мимоходом, перечисляя множество других «фальшивок».

В 1921 г. Бинт уточнил свои рассказы о документе, доказывавшем, что в 1905 г. Рачковский хотел продолжить и углубить работу по сочинению «протоколов». На этот раз и Департамент полиции, и Заграничная Агентура, и другие лица приняли участие в деле.

По словам Бинта, в это время Рачковский находился в Петербурге, равно как и Манасевич-Мануйлов. Рачковский был «главным шефом на Фонтанке». Он прислал в Париж приказ местному «шефу Охраны». Тот вызвал Бинта к себе и приказал ехать немедленно в Германию, особенно же во Франкфурт-на-Майне, где есть магазины и букинисты, специально торгующие т. н. Judaica. Разыскать и срочно доставить в Париж нижеследующие издания (привожу текст по-русски):

На том же листке, на обороте, приписаны рукой же Бинта карандашом, по-видимому, адреса букинистов во Франкфурте-на-Майне:

«Strusszeil 78, – Zucher Hochst. 3. – Kaufmann bernerst. 33 (?) 66-70», и чужой рукой более точные заглавия:

«Sepher Letsiera – Sohar».

Хотя запись приказа была без даты и писана не рукой кого-либо из начальников Агентуры, тем не менее эта бумага подтверждала слова Бинта, что Департамент полиции во время управления им Рачковского подготовлял в секрете какое-то противоеврейское произведение.