— Э-э, да ты ж как дитя малое, не знаешь ничего, — осознаёт Орешница. — Да-а, тебе и правда учителя нужны, сама не освоишься. Ну давай на первый раз сделаем что-нибудь обычное, что в каждом доме на гобеленах изображают. Например, небо и землю. Уж это-то ты видела?

— Я, может, и видела, только не знала, что это небо и земля…

— Ну, они такие, — Эцаган с Оривой принимаются объяснять, маша в воздухе руками, — тут круг, тут квадрат, там солнце, здесь вода.

Орешница тяжело вздыхает и прохаживается вдоль висящих на стене старых гобеленов.

— Вот, иди смотри, самый простой рисунок.

Я подхожу. Самый простой рисунок не содержит в себе ни круга, ни квадрата, не говоря уж о прочих прибамбасах. Это что-то типа гигантского цветка из четырёх лепестков, тычинки которого завязались узлом в экстазе, а по углам выросли трусы.

— И где тут земля и небо? — несчастным голосом взываю я.

Все трое кидаются объяснять хором, так что приходится их затыкать, чтобы выслушать Орешницу.

— Вот круг посередине, в нём крест и точка, видишь? Это солнце, а точка — Присолнышек. Крест указывает дни равноденствия и солнцестояния. Дальше, четыре угла видишь? Это земля. Ну и что, что не квадрат, но ведь четыре угла! Теперь, видишь тут змею? Это вода.

— Так змея или вода? Я вижу тут рельсы!

Орива покатывается со смеху, наставница вытирает пот со лба.

— Змея означает воду. А изображается как лента с поперечными полосками. Теперь понятно?

— Да. А вот тут, с краю, тоже вода?

— Нет конечно, это странствия.

— Но ведь тоже лента с полосками!

Орешница хватается за голову.

— Там полоски за край ленты выходят, — тихо объясняет мне Эцаган. Орива уже валяется на диване, согнувшись и дрыгая ножками.

— Ребят, я так не могу! — взвываю я. — Давайте вы как-нибудь по порядку мне всё объясните, а?

К счастью в этот момент из детсада, то есть клуба, является дитя, так что мы садимся ужинать, а Унгуцу я отношу тарелку наверх.

— Вкусный суп, — несколько удивлённо сообщает Орешница. — Надо же, догадалась зелени положить.

Зеленью на Муданге называют всю еду растительного происхождения, в том числе овощи и фрукты. Что она имеет в виду, я не понимаю. Совсем тупой меня считает, что ли, после всех этих узоров?

— Да ты не обижайся, — хихикает Орешница. — Просто молодые жёны обычно брезгуют зеленью, потому что это еда для бедных. А ведь она вкусная и полезная.

После ужина мы возвращаемся к изучению узоров. Но теперь я научена горьким опытом и усаживаю гостей рисовать мне узоры одолженными у ребёнка фломастерами. Каждому велено нарисовать все изображения одной идеи, которые он сможет вспомнить. Когда память исчерпывается, бумажки передаются по кругу на случай, если другие что-нибудь могут дополнить. Ирих мы тоже в это впрягаем, она вполне способна рисовать узоры, поскольку в клубе им довольно много этого добра дают для срисовывания. Готовые картинки я собираю, рассматриваю и стараюсь запомнить. Надо будет вообще их засканировать и красиво разложить по папочкам в буке. Для меня это всегда был очень действенный метод систематизации.

Всё идёт прекрасно, только в какой-то момент Эцаган начинает хихикать. Видимо, это занятие кажется ему очень смешным и дурацким. Орива немедленно присоединяется, и они заводят друг друга до того, что начинают давиться смехом. Ирих тоже не отстаёт. Когда и Орешница принимается похохатывать, я понимаю, что пора сворачивать лавочку. И вот тут входит Азамат.

Некоторое время он просто стоит, вбирая взглядом картину: я на полу среди бумажек с яркими узорами, рядом к дивану прислонены несколько рамок с нитками и началом гобелена, на диване Орива с Эцаганом, упав в разные стороны, содрогаются в приступах хохота, пряча лица в подушки; в кресле напротив сидит незнакомая крупная тётка и гулко гогочет, утирая глаза платочком.

— Это что, эпидемия? — осторожно интересуется мой супруг.

Просмеявшись и поочерёдно умывшись, мои гости возобновляют прерванное занятие, пока я кормлю Азамата. Ему несколько неудобно перед незнакомой женщиной, что я о нём так забочусь. По идее ведь должно быть наоборот. Но она, почувствовав его смущение, тут же заверяет, что и сама всегда мужа пичкает, чтобы ел дома, а не тратил деньги по тавернам.

— Мы расчистили плато почти у самого берега, — отчитывается он между голубцами. — Ребята там останутся, заложат стены по плану, потом я опять приеду руководить.

— Ты моё солнышко, жуй давай, — воркую я. Нет, ну правда, какая прелесть, мужик при деле и доволен собой. Вьюсь вокруг, глажу его по голове. Соскучилась за день вообще-то. — А мы вот тут пытаемся обучить меня традиционным орнаментам. Не хочешь картинок порисовать? Или устал?

— Да я понял уже, давай гляну, может, добавлю чего-нибудь.

Поглядев в картинки, он хмыкает.

— Вы бы хоть договорились, по какому региону рисовать. Вы-то двое здесь всегда жили, а девушка с южных островов. Так у неё сразу три страницы водных символов и ни одной горы. И вот тут, где земля, у всех овцы, а у тебя бизоны, и рог не в ту сторону завёрнут, потому что у вас он не бараний, а козлиный… А Кудряш насмотрелся узоров у приятеля в книгах. Вот эти уже пару веков никто не использует, а вот этот вообще только на одеждах Старейшин изображать можно.

Я так понимаю, Азамат называет Эцагана по кличке, потому что считает Орешницу посторонней. Боже, как сложно. И все мои надежды за сегодня постичь значения муданжских орнаментов рухнули…

— Да ты книжник, что ли? — ахает Орешница. — Ну, куда уж мне с книжником тягаться по части узоров! А что ж ты сам-то жену не обучил?

— Да как-то… незачем было, вроде, — смущается Азамат.

— Ну кане-ешна! — она всплёскивает руками. — Небось сам только и мечтаешь, чтоб она тебе сорочек нашила, а узоры незачем! И как это у вас, мужиков, получается? Нет уж, давай-ка ты её научи знаки читать, а тогда и за нитки возьмёмся, а то смех один!

На том мы и договариваемся. Я, как обещала, выдаю Орешнице с собой порцию ужина. Эцаган уносит свою рамку, чтобы дома ещё поткать. Спящую Ирих Азамат укладывает на простынку и укрывает перинкой с изображением охоты на запятые, насколько я могу судить.

— Ты не обиделся на Орешницу? — спрашиваю его, когда мы ложимся спать.

— Да нет, чего на неё обижаться? Она всё правильно сказала, это я недодумал. Она и вообще умная тётка. Когда мне было лет семнадцать, мне даже нравилась одна девушка, очень на неё похожая поведением. Но такие женщины бывают только с глухими именами, а это был бы скандал…

— Не мудрено, что тебе такие нравятся. При том, какие у вас здесь женщины в норме, тут каждая капля совести на счету.

Азамат усмехается в темноте.

— Это не в норме, это в столице. Ну, в других больших городах такие тоже есть, но меньше. Просто красивые куклы с гласными именами, из богатых семей, замужем за кошельками. Их не так много на самом деле.

— Интересно, а тогда почему ты всю дорогу ожидал, что я себя буду вести, как они? И Алтонгирел тоже?

— А я мало общался с другими женщинами. Ведь до ранения я как раз и был таким кошельком. Богатый, красивый столичный сноб. У меня все невесты были, как твои соседки в клубе. Тут хочешь, не хочешь, а когда с другими не общаешься, забываешь, что они бывают. Алтонгирел тем более только таких женщин и видел, у него и мать такая была. А ты как богиня или что-то типа того по идее должна ещё сильнее в сторону элиты выделяться. И трудно поверить, что тебе провинциалки с глухими именами ближе, чем аристократки. И, кстати, Орешница ошиблась, я вовсе не мечтаю, что ты мне что-то сошьёшь, потому и не сподобился тебе узоры объяснить. Столичные куклы шьют от скуки, потому что должны и чтобы от мужа чего-нибудь добиться. А к тебе всё это не относится, и я и не думал, что тебе захочется что-то такое делать…

— Ой, ну не прибедняйся! Ты же знаешь, что я всегда рада сделать тебе приятное. И не расстраивайся из-за узоров. У тебя завтра будет время?