Я решаю, что настал подходящий момент, чтобы закинуть удочку на интересующую меня тему — не поучит ли меня кто-нибудь шить муданжскую одежду.

— А кому ты хочешь шить? — оживляются дамы с таким откровенным подтекстом, что я начинаю чувствовать себя добычей стервятников.

— Да всем… — мямлю я. — Мне бы научиться, тогда уж буду думать, кому…

В конце концов, если они меня научат, почему бы и им не сделать что-нибудь? Раз уж тут это так ценится…

Дамам идея нравится. Они извлекают свои текущие проекты — у кого шитьё, у кого вышивание, показывают мне, сыплют швейными терминами, я ничего не понимаю, говорю им об этом раз тридцать, в итоге мы решаем, что завтра в то же время они принесут разной самошитой одежды, и я выберу, что из этого я хочу научиться делать первым номером.

Постепенно они успокаиваются и принимаются за своё рукоделие. Я тоже достаю вязанье. Они расспрашивают меня чуть-чуть, но я мало что могу сказать о материале и способе вязки. Скоро им надоедает выслушивать мои мучительные и корявые объяснения, и они начинают разговаривать между собой на свои темы, практически не обращаясь ко мне.

Вот упомянули какую-то общую знакомую.

— Да она уже четвёртого рожает. Это ж надо было за такого выйти — только успеет одного родить, а муж уже на следующего накопил. Я ей говорю, требуй больше! А она: да ладно, зато он довольный всё время, меньше пристаёт.

Все хохочут. Интересно, у парня как, если довольный, то не хочется? Или просто налево ходит?

— Мой вот тоже почти уже накопил, — вздыхает моя ближайшая соседка. — Прям не знаю, что делать. Я первого-то еле родила, потом месяц не вставала. Даже страшно… К той же повитухе ни за что не пойду.

— Приходите ко мне, — говорю. — Я это тоже умею.

— Ты повитуха? — удивляются они.

— Ну, я, вообще-то, целитель, но роды принимать тоже умею.

В муданжском сознании это совсем разные профессии.

Конечно, теперь приходится долго объяснять, как на Земле организовано образование, да почему я должна работать, да неужели такая кошмарная работа может нравиться, и всё в таком духе. Лучше бы уж молчала, разбирались они тут как-то без меня до сих пор… хотя это и ужасно эгоистичный подход.

— Кошмар! — восклицает моя соседка. — Ты шьёшь, готовишь, работаешь, и в придачу к этому такой жуткий муж!

— Ужасно, — вторит ей другая. — Как же он так тебя обманул?

— Такой урод отвратительный! — стонет третья.

— Да ещё изгнанник! — напоминает четвёртая.

— Небось и денег нет, потому тебе и приходится работать, — предполагает пятая.

Я изо всех сил сжимаю зубы в надежде, что сейчас они заткнутся хоть на секунду и дадут мне вставить по возможности вежливое слово. Как бы не так.

— Мерзкий, гадкий мужик, мало того, что женился обманом, так ещё и наживается за твой счёт!

— Вот паразит! Да таким, как он вообще размножаться нельзя!

— Не даром от него родной отец отрёкся!

Это становится последней каплей. Я непослушной рукой заталкиваю вязание в корзинку и встаю.

— Прошу прощения, — говорю сквозь стиснутые зубы, — но если вам так неприятно со мной общаться, вы могли бы мне об этом прямо сказать. Совершенно необязательно поливать дерьмом моего мужа!

Я всё-таки срываюсь на крик, что плохо, потому что я и так говорю с акцентом и ошибками.

Они замирают в недоумении настолько искреннем, что я даже не выскакиваю из клуба, хлопнув дверью, как только что собиралась.

— Ты что, обиделась? — догадывается старшая.

— Нет, знаете, я просто в восторге! — отвечаю ядовито, и тут же об этом жалею. Могут ведь и не просечь иронии…

Немая сцена продолжается, когда вдруг одна из дам охает, хлопает в ладоши и привлекает всеобщее внимание. Другие склоняются к ней, она что-то шепчет, я не разбираю, но, кажется, там мелькает имя Алтонгирела. Только этого не хватало мне для полного счастья!

Старшая с подозрением что-то переспрашивает, потом откашливается и обращается ко мне:

— Ты… не любишь, когда о твоём муже плохо говорят?

На сей раз я нахожу в себе силы ответить чётко и ясно.

— Да, я этого очень не люблю. Мне удивительно, что вы вообще об этом спрашиваете.

Они снова переглядываются.

— Не обижайся, — говорит мне старшая дама. — Мы просто хотели тебя подбодрить.

— Тебе надо поговорить об этом с духовником, — советует моя соседка.

Вы хотите мне сказать, что это — тоже культурная фишка? Ребят, да я же тут загнусь… Ладно, поговорить с кем-нибудь вменяемым надо обязательно, а оставаться здесь решительно невозможно.

— Обязательно поговорю, — отвечаю. — Доброй ночи.

Домой я приплелась в подавленном состоянии. По-хорошему, надо было им всем в рожи плюнуть, но после моей выходки на боях Алтонгирел уже трижды мне мозги компостировал, чтобы держала себя в руках. Унгуц, правда, кажется, считал, что так этому старому хрену и надо, да и ничего особенно ужасного я не сделала. Ну вернула ему бормол. Я так понимаю, это значит примерно «я тебя ненавижу». Ну прилюдно — значит, унизительно. Его авторитет от этого сильно пострадал, особенно после того, как распространилась весть, что я и есть та самая девочка, про которую он всем уши прожужжал. И что, хотите сказать, он этого не заслужил? Да идите вы.

Но дело было не в Алтонгиреле, конечно. Покидая наш дом вместе с Оривой, Унгуц мне строго указал, чтобы я объяснила мужу, что там произошло вчера, пока он получал награды. Дескать, поступила-то ты, может, и правильно, но и расхлёбывать это тоже тебе. И не хватало ещё, чтобы Азамат от кого другого узнал. Можно подумать, я сама всего этого не понимала… хотя хорошо, что Унгуц на меня надавил, а то бы ещё не знаю сколько оттягивала момент.

В общем, в тот же вечер выложила я Азамату свою нехитрую историю.

На известие, что я и есть та самая девочка, он отреагировал на удивление спокойно.

— Ты знаешь, я даже что-то такое подозревал, — ухмыляется, смотрит ласково. — Ты же не думаешь, что я могу счесть тебя виноватой в моих несчастьях?

— Да я, в общем-то, никаким боком туда, но в принципе неприятный осадок остаться может…

— Ну что ты! — и тянется обнять.

— Подожди, — говорю, — это ещё не всё.

А вот то, что я прилюдно поругалась с его папенькой, Азамата огорчило даже больше, чем я ожидала. Я понимала, что он не обрадуется. Даже когда я направлялась наперерез Аравату, заготавливая гневную тираду, я прекрасно понимала, что делаю это не для Азамата, а для себя. Он бы, конечно, предпочёл, чтобы все жили в мире друг с другом. Но есть вещи, которых я не могу. Не то чтобы я была особенно принципиальной. Скорее я просто слишком импульсивна. Если бы Арават мне попался хотя бы через день после того, как я узнала о своей роли в истории Азамата, я бы по крайней мере поговорила с ним наедине. Не потому, что он этого заслуживает, а потому, что Азамат всё ещё его уважает. Но что сделано, то сделано.

— Ну, Лиза… — Азамат морщится и отворачивается. Надолго замолкает. Вздыхает. Я жду. Я просто вижу, как он хочет меня обругать, как он бесится внутри, но не даёт этому выхода, потому что боится меня обидеть. А я ему хочу сказать… ох, что я ему хочу сказать! И внезапно я очень ясно вижу, что мне с этим человеком предстоит прожить много долгих сложных лет, и я не смогу всё это время молчать, и он не сможет. И в какой-то момент, когда мы поругаемся из-за ерунды, это всплывёт, и будет очень страшно. Потому что когда понимаешь, что человек давно на тебя обижается, начинаешь сомневаться в искренности всего хорошего, что он тебе говорил и делал.

Сейчас тоже страшно. Но надо, надо.

— Он сволочь и заслужил это. Вернее, это так, фигня, заслужил он гораздо больше!

— Ты его не знаешь…

— И поэтому могу судить объективно.

— Но ведь без него ты не смогла бы увести корабль!

— Да, и мне очень обидно, что внешне хороший человек оказался такой дрянной личностью.

— Лиза, перестань, пожалуйста! — он чуть повышает голос.