Потом они лежали на сбившейся простыне, она положила голову ему на плечо, он обнял ее свободной рукой и закурил.

И Машка поняла, что счастье где-то очень близко…

— Знаешь, — сказал он вдруг, выпуская колечко дыма, — я очень по ней скучаю. Очень-очень, я все время о ней думаю — как она там?

— Олежек, ты о чем? — улыбнулась своим мыслям ничего не понимающая Машка.

— О жене… — задумчиво ответил он, подвинул Машку, повернулся, приподнялся на локте и посмотрел на нее, — не знаю, что мне делать…

Маша села и уставилась на него.

— О жене? — тупо переспросила она, все еще не особо понимая, о чем речь.

Он тоже сел. Напротив.

— Ну да. Вот ничего не могу сделать, скучаю по ней. Нет, ты понимаешь, поругались мы, и я ушел, а теперь скучаю…

Машка замолчала.

Они сидели голые, друг напротив друга, спустя десять минут после страстного секса.

Шкала идиотизма ситуации резко пошла вверх.

— Нууу… — нечленораздельно промычала ошарашенная Машка, — это… пройдет…

— Нет, нет, ты знаешь, не проходит, — он подскочил и натянул трусы, — идем на кухню, кофе выпьем.

И Машка поплелась за ним.

— Ты классная, — сказал он, размешивая в чашках коричневую жижу, — мне с тобой хорошо, но я не знаю, что мне делать. Вот скажи, что мне делать?

Машка, бросившая курить месяц назад, потянулась за сигаретой.

— Мы с ней шесть лет прожили, сын у меня, опять же… нет, она, конечно, не права, ей не надо было со мной так разговаривать… черт, — он запустил пятерню в волосы, — понимаешь, любить я ее — не люблю уже, наверное, но вот скучаю же… Мы, знаешь, как жили…

И в следующий час Машка много курила и слушала душещипательную историю семейных разборок своего ненаглядного Олеженьки.

Ей хотелось уйти или хотя бы что-то ему сказать, что-то такое резкое, чтоб он прекратил, но… вежливость, хорошее воспитание и собственная легкая влюбленность, вкупе с типично женской способностью сострадать, не позволили ей послать его ко всем чертям сразу.

Он, судя по всему, душевных терзаний Машки совсем не замечал.

Ему нужно было излить душу, и неважно, что момент он выбрал, мягко говоря, неподходящий.

Утром он отвез ее на работу, в офис, и Машка принялась с размахом переживать о своей неудавшейся любви.

Ну да, когда мужчина после секса принимается столь показательно страдать по бывшей, тут психического иммунитета и нервной стойкости надо — ого-го! У Машки не было ни того ни другого.

Накрывало Машку дня два подряд. Ровно до того момента, пока его голос не ожил в телефоне:

— Привет, малышка, как у тебя дела? Ты знаешь, я так соскучился, я очень хочу тебя увидеть…

И Машка…

Ну да, бабы — дуры. Не потому, что дуры, а потому, что бабы.

…И Машка пошла на свидание.

Он расцеловал ее при встрече, был безупречен и галантен и, пока они сидели в уютном ресторанчике, ни словом не обмолвился о бывшей. Машка поняла: он, наверное, наконец-то осознал, что с женщиной вот так о бывших нельзя.

К ночи они оказались у него. Секс был еще лучше прежнего.

…А через час он, закуривая, обнял Машку и сказал:

— Помоги мне с этим справиться…

— С чем? — не поняла Машка.

— С этим… — неопределенно сказал он, — мне надо ее забыть.

И, подумав, добавил:

— Это все в прошлом, я решил, точно в прошлом. А ты мне нравишься.

И Машка растаяла. Потому что бабы — что?.. Ну вот да.

Потом они снова занимались сексом, но еще не раз он нет-нет да и рассказывал о чем-то из прошлого.

Машке было больно, жутко больно, но все то же типично женское сострадание и способность ставить интересы другого человека выше собственных не позволили ей сказать ему, чтоб он заткнулся. Машка слушала, слушала, слушала, внутренне страдала сама, внешне сочувствовала и утешала, а он, теперь уже лежа у нее на плече, к утру восхищенно сказал:

— Ты такая… замечательная… Знаешь, давай начнем сначала. Не хочу больше ничего вспоминать. Я понял, что хочу быть с тобой.

Утром он отвез ее домой. Следующие дни они перебрасывались милыми нежными эсэмэсками, и Машка оживала и влюблялась все больше.

И, когда у них обоих выдалось свободное время, она не пошла, а полетела.

Все было прекрасно, как всегда: поцелуи, объятия, его холостяцкая квартира, простыни, страсть, милые нежности и… Когда где-то в коридоре, пробиваясь через романтическую музыку, зазвонил телефон, Машка даже и не поняла, что происходит.

Ее любовник остановился, прислушался, напрягся, быстро слез с Машки и понесся в коридор.

Машка лежала, прислушиваясь к обрывкам разговора:

— …нет, один. Что? Зачем? Что, сейчас? Может, завтра?.. Да, да… хорошо, ладно, через сорок минут буду…

Он вошел в комнату, сконфуженно посмотрел на голую Машу и пролепетал:

— Ты знаешь, мне надо… вот… В общем, я тебя сейчас домой завезу, ладно? Ну малыыыш, не обижайся, пожалуйста, — он погладил ее, обалдевшую, по щеке, — все будет хорошо, я тебя отвезу куда скажешь, ладно?

— Жена звонила? — ровно поинтересовалась интуитивно почуявшая пи*дец Машка.

— Ну… да. Поговорить хочет… Я вот… я ей предлагал завтра… ну, сейчас хочет… Блин, я поеду, да? Узнаю, чего хочет…

Они молча оделись и вышли. Машка позвонила мне, мы перебросились парой слов.

— Отвези меня к подруге, — безучастно сказала она, садясь в его машину. И назвала мой адрес.

Я привычна к гостям в виде подружек среди ночи.

Всю дорогу ехали молча, он заметно нервничал. Когда до моего дома оставалось полквартала, Машка сухо сказала:

— Останови.

Он остановил, странно посмотрел на нее, потянулся, погладил по голове и со вздохом сказал:

— Малыш, ну не обижайся, ладно? Ты же мне нужна, а с ней мне надо поговорить, просто расставить точки над «i»… Я тебе позвоню завтра, расскажу, как все прошло.

— Знаешь, милый, — снимая его руку со своей головы, наконец-то озверела Маша, — не надо мне звонить. И вообще, милый, иди ты на хрен вместе со своими рассказами и своей женой!

И пока он, явно не ожидавший такого, смотрел на нее круглыми глазами, вылезла из машины.

— Маааш! Ну Мааш! Ну малыш, ну че ты? — кричал он ей из-за опущенного стекла.

— На хрен, сказала, иди! — гаркнула Машка в ночной воздух и быстро пошла к моему дому. Ей надо было пройтись в одиночестве.

И только когда он отъехал, Машу, наконец, одолел настоящий потоп слез. Ко мне она завалилась не в лучшем своем виде…

— Кать, ну как так можно, ну скажи, а? — затравленно спрашивала она меня, пытаясь влить в себя воду и успокоиться. — Вот скажи, он что, не понимал, как мне это все неприятно?

— Ой, понимал — не понимал, — раздражалась я, — да ему пофиг, он вообще о тебе не думал, так, уши свободные нашел… Мудак! А ты тоже хороша! Да сразу, как это началось, еще в первый раз валить надо было!

Маш, в таких ситуациях никогда нельзя мужчину слушать! Вот как только началось такое — все, не слушай, обрывай и уходи.

— Я хотела, — Машка как-то странно посмотрела на меня, — а потом подумала, что он же обидится, и нехорошо вот так с человеком, он мне рассказывает, а я…

— Нехорошо — это на тебя всю эту дрянь выливать! — перебила я ее. — Понимаешь, как только ты начинаешь это выслушивать, да еще и, не дай бог, сочувствовать, ты превращаешься из женщины в носовой платок. А носовые платки никто не хочет, понимаешь, Маш? Их используют и выбрасывают. Ты понимаешь, даже если бы он со временем переболел и успокоился, ты у него всегда ассоциировалась бы с тем периодом жизни, когда ему было плохо.

И в итоге он от тебя все равно бы ушел и нашел бы свеженькую, с которой можно будет сначала.

Просто поверь мне. Ну, не знаю, считай, что это — закон жанра…

…Истории так просто не кончаются. Уж не знаю, то ли дело в способности иных людей снова, с особым мазохизмом, наступать на те же грабли, то ли в чем…

Но Машка сидела на моей кухне, и ее трясло. Впрочем, на этот раз обошлось без осадков. Время было — два часа ночи.