Сначала с подружками в Болгарию, а потом и в одиночку — откуда у подружек столько денег, чтобы несколько раз в год мотаться по заграницам?

Берлин, Мюнхен, Кельн, Париж, Прага, Вена, Краков — перед глазами был весь мир.

В Афинах Даша познакомилась с греком — ах, каким был тот грек! Голубоглазый, накачанный. Аполлон, не иначе. Только достоинство у него было далеко не аполлонское. Лучше, лучше! С ним-то у Даши и случился первый раз.

И Даша поняла, что много в жизни упустила.

В Париже — французы, в Кракове — поляки, потом венгры, шведы, датчане…

Новая страна — новый мужчина. Везде Даша наметанным уже глазом вырывала из толпы того самого — ненавязчивого хорошего любовника, яркого, да что яркого — самого лучшего представителя своей страны. Дорвалась до того, чего всю жизнь была лишена.

И правда, а то б познакомилась с таким в семнадцать, да замуж бы вышла, родила б — и какие уж тут путешествия.

Но в семнадцать познакомиться не дал отец. В семнадцать, в двадцать, в двадцать пять… Каждого, кто претендовал на сердце или хоть на вечер в кино с дочерью, папа отметал за непригодностью. Не для того свою кровиночку растил.

А вышло, что для фюреров да лягушатников.

И Даша поняла вдруг, что, чем дальше она от дома, тем больше там любви и меньше опеки. К тому моменту Даше исполнилось двадцать девять. И тут подружка позвала в Египет.

Даша взяла отпуск и поехала. Солнце ударило в голову, вокруг были мужчины, молодые, много. Свежие, накачанные, с мускулистыми руками и смуглой кожей.

Гуляй — не хочу.

Она и погуляла. Вечер — с одним, вечер — с другим, а вскоре встретила Ваэля.

Высокий черноглазый художник из Хургады, он покорил ее сердце сразу и, похоже, навсегда. И случилось то, что должно было случиться: она стала ездить к нему каждые две недели, хватая на работе то больничные, то отпуска.

В один из таких визитов Ваэль сказал ей, что они — люди взрослые, что жизнь он без нее не представляет, а потому отчего бы ей не переехать? И нарожать ему детей.

Даша была человеком неглупым (три языка, кандидатская и почти дописанная докторская — это не хухры-мухры), детей не планировала, да и жить в египетской деревне в ее планы как-то не входило, а потому она поклялась Ваэлю в вечной любви, но решительно сказала, что пообещала родителям: если замуж, то в России. Какая ж свадьба без любимой бабушки?

Ваэль поник, но смирился.

А Дашка вскоре поняла, что критические дни она упустила еще полтора-два месяца назад. Стала вспоминать, когда они были, да так и не вспомнила.

Доктор сказал: быть мамой.

Рожать, не рожать? Даша долго мучалась вопросом.

Но жизнь подсказала: рожать. Да и когда, если не сейчас.

Ваэль был рад и дико счастлив. Вновь предложил ей кров, стол и свекровь в парандже. Ребенку был нужен отец, но в Египет совсем не хотелось. И Даша позвала Ваэля в Питер.

Справки, бумажки, инстанции. Даша оформляла приглашение. Родители глотали валерьянку, но положение дочки уже стало слишком очевидным.

Инстанции, бумажки, справки. Даша оформляла ипотеку. Новостройка, 64 метра, Купчино.

Счастливое время: впереди — вся жизнь, отдельно от родителей, с любимым мужем и ребенком.

В аэропорту Ваэля встречали всей семьей. Бывший военный скептически осматривал новоявленного зятя и молчал, поджав губы. Мама-врач нашла в себе силы хотя бы поздороваться.

Свадьбу сыграли скромно.

Вскоре родилась Анечка. Чудесная девочка с черными, как у папы, глазами.

— А зачем жить в новой квартире, когда семейный дом стоит пустой? Молодоженам жить с нами, только с нами! — кричал папа.

— Мы и с ребеночком поможем, — визжала рядом мама.

— Квартиру новую сдавать, и точка, — не успокаивался папа.

— А то Даша в декрете, кто ж будет на семью зарабатывать? — поддакивала мама.

— Ваэля еще русскому языку научить нужно, чтобы мог тут работать, — уточнял папа.

Ваэль попробовал участвовать в дебатах, но ему сложно было переспорить папу, плохо зная язык.

Быть может, все могло быть по-другому. Но Даша сдалась. Беременность и роды не оставили ей сил сопротивляться. 64 метра заняла молодая пара с ребенком — они могли себе позволить жить отдельно. Даша — нет.

Срок действия приглашения кончился через три месяца. Ваэля временно отправили на родину, для того, чтобы снова начать бумажную волокиту.

Его новый приезд затянулся. В той далекой и жаркой стране заболела мать, начались проблемы у отца, да и внезапно подкинули работу.

Он все реже появлялся в скайпе, смотрел виновато, улыбался смущенно.

Даша поняла почти сразу: там, в Египте, снова сезон, снова новые туристки, яркие, без проблем, без маленьких детей, без растяжек и сумасшедших родителей.

Ане исполнился год, когда Ваэль снова приехал. И снова три месяца, и снова лететь, и снова Дашка осталась одна.

Она попыталась вернуться на работу. Отец заорал, чтобы сидела дома. Даша не нашла сил спорить.

— У ребенка должна быть мать! — как всегда, поддакнула ему Дашина мама.

Слишком быстро забыли они, как когда-то соглашались сидеть с внучкой «если что».

Ваэль пишет одну эсэмэску в неделю. Там всегда одно и то же: «Люблю — не могу, приеду как только, так сразу». В скайп он давно не выходит.

Даша сидит дома и растит дочь. Варит борщи по рецепту матери и под ее присмотром. Убирает квартиру, плохо спит ночами, хочет на свободу, но не имеет сил хотя бы поругаться, хоть и бурлит внутри, видя, как отец — бывший военный — объясняет маленькой и еще ничего не понимающей Анечке, что на завтрак отводится не больше пятнадцати минут.

Во всем должна быть дисциплина.

В соседней комнате спит Анина бабушка — не менее авторитарный врач, который лучше знает, как надо прожить жизнь, и хочет быть в курсе каждого чиха внучки.

В Дашиной новостройке в Купчино до сих пор живет все та же пара. Они крепкой любящей семьей растят свое ненаглядное чадо.

Даша сидит у меня на кухне — дома ее ждет скандал — ушла гулять с ребенком на час, а прошло уже больше двух. Я завариваю чай, и Дашка говорит вдруг:

— У меня не получилось, Кать. А знаешь, так теперь, наверное, будет всегда.

Староста в институте. Главред студенческой газеты. Высшее образование. Красный диплом. Защищенная кандидатская и так и не дописанная докторская…

Вот-вот, бдсм, бдсм, «возьми меня покрепче, детка», все дела.

А я смеюсь — остановиться не могу. Как вспомню — так и хихикаю.

Потому что нарочно не придумаешь. Нет, ну я понимаю, секс веселый бывает. Но так, чтоб еще и другие смеялись — это исхитриться надо.

Короче, не буду я долго мыслью по древу растекаться.

Сходила, в общем, к парикмахерше. Пора было, пора.

Юля — худенькая, маленькая, почти прозрачненькая. Девочка-нежный-цветочек.

Все бы ничего, но…

Поскольку с Юлечкой знакомы мы давненько, то я посвящена в некоторые подробности ее личной жизни.

Я вот не знаю — то ли харизма у меня какая, то ли что, но люди со мной не стесняются. Не стесняется и Юленька. Однажды мы разговорились, и, слово за слово, узнала я пикантную подробность из ее постельной жизни.

Этот нежный цветок любит, чтоб покрепче.

Ну там, покрепче взял, поплотнее вставил, опять же, иногда чтоб по личику ладошкой.

В смысле, его, мужской, ладошкой.

Нежный цветок это заводит. Нежный цветок от этого тащится.

Ну, что поделать — ну такая.

Вчера Юленька была, как всегда, нежна, воздушна и мила. И все бы ничего, но даже под искусственным светом салона Юленька была в не слишком черных, но все же темных очках.

Я села, она стрижет.

Я говорю, мол, Юль, я понимаю, мода, все дела, но солнца тут нет, сними очки-то, а то ж явно неудобно.

Юлечка хихикнула нервно, помялась, потом, видимо, решила, что передо мной — можно.

И сняла.

Под левым глазом Юленьки красовался старательно замазанный, почти сошедший, но все еще хорошо заметный желто-зеленый синяк.