VIII

Эдмон Бартес. – Ненависть двух негодяев. – Рассказ Альбера. – Предатель. – Мольбы. – Заслуженное возмездие.

Бомба, влетевшая в окно и разорвавшаяся на глазах этих обуреваемых самыми разнообразными страстями людей, не произвела бы более ошеломляющего действия, чем появление Эдмона Бартеса. Он, осужденный, сосланный каторжник, бежавший с каторги, стоял тут перед ними с высоко поднятой головой и гордым лицом, со сверкающим взглядом и негодующим голосом, вызывая на бой своих обвинителей.

– Господин прокурор, – сказал Гроляр, – если не мои доказательства, то, быть может, слова господина Бартеса убедят вас в истине. Мне кажется, теперь вам должно быть ясно, где искать воров!

Но самоуверенный до предела и решившийся бороться до конца, Жюль Сеген смело заявил:

– Если и было хищение, то, во всяком случае, я здесь ни при чем; мой шурин Альбер один причастен к этому делу!

Но это было уже слишком большой наглостью, превосходившей всякие меры и возмутившей даже самого старика банкира.

– Так говори же! Говори! – воскликнул он, обращаясь к сыну. – Разве ты не слышишь, что тебя обвиняют?!

Мертвенно-бледный, дрожа всем телом, как осиновый лист, Альбер сделал несколько шагов по направлению к своему шурину и смерил его презрительным взглядом, полным невыразимого чувства гадливости.

– Подлый мерзавец! Жалкий мошенник, – крикнул он ему в самое лицо, – да ты во сто раз хуже меня! Если я, в минуту денежных затруднений, совершил подлог, подделав подпись моего отца, то ты украл эти деньги, ты собственноручно запрятал половину суммы под пол в комнате Бартеса! Да, это сделал ты, а не я; я только после узнал об этом!

Эти слова были настоящим откровением для большинства присутствующих. Между тем возбужденный своим собственным гневом и негодованием Альбер продолжал рассказывать подробно все выдающиеся моменты похищения денег.

– О-о, негодяй! Последний из негодяев! – воскликнул Бартес, не будучи в силах сдержать охвативший его порыв бешенства. – Какие казни, какие пытки следовало бы придумать для таких негодяев, как вы! Никакие муки не могут сравниться с тем, что я выстрадал из-за вас!

Взволнованный старик-банкир с трудом поднялся с кресла и сделал несколько шагов вперед.

– Здесь, у меня в доме, – сказал он дрожащим, прерывающимся голосом, – я все еще господин и хозяин… – И обернувшись к зятю и сыну, он взглянул на них и крикнул: – Воры, мошенники, негодяи. Если бы у меня хватило силы, я бы, кажется, раздавил вас, как гадин!

Затем добавил несколько спокойнее, обращаясь к своему племяннику:

– Господин прокурор, у меня похитили миллион франков, как вам известно. Исполните свой долг, как я исполняю свой. Я указываю вам на воров… один из них… мой сын, Альбер Прево-Лемер, другой – мой зять, муж моей дочери – Жюль Сеген.. Пусть их судят, как всяких других воров и мошенников, и пусть правосудие будет беспощадно к ним, чтобы они искупили свой проступок самыми тяжкими карами. Пусть их сошлют на каторгу, как они дали сослать на каторгу совершенного невиновного человека. Мое сердце не знает сожаления к ним…

Главный прокурор встал и серьезным, деловым тоном произнес

– Я принимаю вашу жалобу; завтра же приступят к разбору дела.

Окончательно пришибленные, Альбер и Жюль Сеген молчали. Тогда старик Прево-Лемер встал на колени перед Эдмоном Бартесом и сказал растроганным, полным слез голосом:

– Вы, имя которого было незаслуженно обесчещено; вы, испытавший все муки и страдания, унижения и клевету по вине моих близких, простите меня! Я хотел бы ценой всей моей жизни, ценой самого страшного искупления загладить прошлое, принять на себя все те муки и страдания, какие вынесли вы, искупить мое преступное ослепление.

Ни один мускул на лице Эдмона не дрогнул. Точно окаменевший, беспощадный и безжалостный, стоял он неподвижно, вспоминая свою страшную клятву, данную им в минуты безысходного отчаяния, и ужасная мысль о мщении овладела теперь всем его существом.

Госпожа Прево-Лемер и Стефания, обливаясь слезами, также упали на колени подле больного старика, и все вместе молили, простирая вперед руки:

– Простите! Простите нас!

Нервная судорога пробежала по бледному, окаменелому лицу молодого человека; это было признаком, что чувство человечности снова заговорило в нем. Да, эти две женщины всегда стояли за него – он это знал, но его гордость, вероятно, мешала ему смягчиться и поддаться сочувствию к ним.

В этот момент к нему подошел адмирал Ле Хелло.

– Бартес, – сказал он глубоко взволнованным голосом. – Неужели в вашем сердце не найдется ни капли сожаления?! Месть – это чувство, доступное самым мелким умам, но способность забыть и простить, умение быть великодушным в момент своего торжества – присущи только людям с великой душой, помните это!

Глухое рыдание вырвалось при этих словах из груди Эдмона, и слезы брызнули у него из глаз. Он был тронут слезами и мольбами этих женщин, страдавших за него все эти годы.

И в то время как присутствующие обступили больного, которому сделалось дурно, и двух женщин, близких к обмороку, Сеген подошел к жене и сказал:

– Мадам, я желал бы…

– Милостивый государь, – прервала его Стефания с нескрываемым презрением, – я не хочу слышать ваших желаний, вы не только украли деньги у моего отца, вы украли у него и меня!..

Уничтоженный и униженный даже своей женой, он отступил к портьере, завешивавшей окно, и, скрывшись за ней, прежде чем кто-либо из близстоящих успел догадаться о его намерении, выхватил из кармана револьвер, приставил дуло к виску и спустил курок.

При звуке выстрела все кинулись к окну, а Альбер, доведенный до полного отчаяния угрозой отца и преданием суду и обезумевший при виде этого неожиданного самоубийства, не выдержал и упал без чувств подле самоубийцы в сильнейшем нервном припадке.

Когда его привели в чувство, оказалось, что он лишился рассудка» Он громко хохотал, затем молил, чтобы его не отправляли на каторгу, смеялся, как дитя, и обещал вернуть украденные деньги.

– Ну, Бартес, неужели вы еще недостаточно отомщены? – обратился к нему адмирал Ле Хелло. – Я убежден, что вы сами никогда бы не довели до этого.

Молодой человек ничего не ответил.

– О Боже, вот он, день скорби и печали! – воскликнул старик Прево-Лемер.

– Вот он, день торжества и возмездия! – произнес Гроляр.

– Господа, – сказал главный прокурор, – мне кажется, теперь всякое судебное преследование становится ненужным: один из преступников покончил счеты с жизнью, а другой стал невменяем. Однако я не забываю, что есть еще и невиновный, честь которого должна быть восстановлена и которому общество должно вернуть его доброе имя, и я послужу этому делу всеми моими силами. Я обязуюсь это сделать в присутствии всех вас, а теперь прошу вас, господа, позвольте моим несчастным родственникам предаться их горю и не тревожьте их более своим присутствием.

Глубоко потрясенные этой развязкой, которой никто не ожидал, присутствующие один за другим незаметно удалились, исполненные невыразимой жалости к этому несчастному старику, столь жестоко пораженному горем, и к этим двум мужественным женщинам, на долю которых выпали теперь вдвойне тяжелые обязанности: ухаживать за двумя больными и утешать страждущих, молча перенося свое собственное горе и отчаяние.

Однако старик Жюль Прево-Лемер не умер. Интересы семьи и честь торговой фирмы, которую нужно было во что бы то ни стало спасти, помогли ему превозмочь и болезнь, и гора

Но как восстановить совершенно подорванный кредит фирмы? Для этого нужно было проявить незаурядную энергию, основательно изучить положение дел в торговом мире и сообразовать с ним все свои операции.

– Старый, больной, с подорванными силами, я не в состоянии буду сделать все это и спасти мою семью от позорного разорения, от нищенской сумы, – говорил старый банкир. – Это мог бы сделать только один человек. Но захочет ли он это сделать?