Каждое свое свидание с китайцами он заключал следующими словами, сказанными сначала по-китайски, а потом по-французски:

– Вы не хотите ни понимать меня, ни отвечать, но я вас предупреждаю, что вы напрасно ломаете комедию. Я знаю ваш язык не меньше своего и никогда не имел нужды в переводчике, путешествуя по окрестностям Пекина.

Мне известно, кроме того, из депеш, полученных касательно вас, что один из вас, а именно Фо, в совершенстве говорит по-французски, и вы прибыли в Европу без всякого переводчика, что парижская полиция тотчас же заметила, когда вы ходили и разъезжали по Парижу без обычного в таких случаях чичероне.

Известно также, что у вас были сообщники или доверенные лица, которые, конечно, находились недалеко от вас в тот самый день, когда вас наконец арестовали, застав при выполнении проекта, с которым вы приехали во Францию.

Словом, вам хорошо известно, чего требуют от вас, и вы не вырветесь из заключения до тех пор, пока не дадите нам полных и обстоятельных показаний, хотя бы из-за этого вам пришлось просидеть тут всю вашу жизнь.

Во время всех свиданий эти люди аккуратно выслушивали одно и то же, постоянно отвечая на это своей неизменной наивной улыбкой.

Пренебрежительное поведение желтолицых. – Таинственная надпись. – «Товарищи» четырех китайцев. – Вечерние разговоры. – Отзывы «товарищей» о поведении их косоглазых подопечных.

Те, кто знали почти пуританскую строгость генерального прокурора, немало были бы удивлены, если бы им довелось присутствовать при его объяснениях с китайцами, где он бесполезно тратил сокровища терпения и светской мягкости, тогда как сыны Небесной Империи нисколько не стеснялись доводить это терпение до крайних пределов.

Они, как мы уже знаем, входили к нему в кабинет в сандалиях, что по китайским понятиям считается такой же невежливостью, как если бы у нас подчиненный вошел к своему начальнику в шляпе. Но этим не ограничивались знаки неуважения, которое они открыто выказывали по отношению к председателю судебной палаты всякий раз, как являлись к нему по его требованию. Кодекс китайской вежливости очень обширен и полон множества мелких замечаний и формул на всевозможные случаи жизни; он опутывает своими предписаниями все классы китайской иерархии, начиная от императора и кончая последним нищим-чернорабочим. Наши четверо заключенных, помимо своей манеры пренебрежительно держать себя в присутствии генерального прокурора, тщетно пытавшегося заставить их говорить, старались еще показать, что считают его не выше простого комиссионера на доках в Кантоне, – и прокурор не показывал даже вида, что замечает подобное отношение к себе.

Раз, впрочем, он не выдержал и решился выйти из границ своей обычной сдержанности: увидев случайно на кольце Фо какую-то надпись, сделанную старыми китайскими иероглифами, он захотел взять у китайца кольцо, чтобы прочесть эту надпись; но последний решительно воспротивился его намерению опасаясь ли за свою драгоценность или не желая удовлетворить его любопытство. Тогда генеральный прокурор, кликнув конвойных солдат, приказал им схватить китайца и снять с него кольцо. Затем он принялся с трудом разбирать надпись, заключавшуюся всего в одном слове, смысл которого, однако, был ему совершенно непонятен: это слово было «Кванг».

Услышав это слово из уст генерального прокурора, который произнес его громко, китайцы вздрогнули и обменялись между собой странными, загадочными взглядами, но в ту же секунду их лица опять приобрели флегматичное и равнодушное выражение. Во всяком случае настойчивость генерального прокурора, которой на этот раз они должны были уступить, произвела на четырех заключенных глубокое впечатление, так что после этого свидания они ушли без своих обычных улыбок и оскорбительных поклонов.

А генеральный прокурор между тем думал: «Эти люди, несмотря на восточный фатализм, внушающий им равнодушие к жизни, вероятно, уступили бы пыткам и другим средствам, еще до сих пор употребляемым в их отечестве. С предписаниями же, данными мне, от них ничего не добьешься. Впрочем, я думаю, что и там, откуда идут эти предписания, не отказались бы от более энергичных мер, если бы только убедились, что обыкновенные средства ни к чему не ведут. К сожалению, я не могу поступать так, как мне кажется в данное время нужным, – я не должен выходить за рамки данной мне инструкции».

Затем, после нескольких минут размышления, он прибавил:

«Ба! Если бы я получил желаемый результат, то, ввиду важности его, кто бы стал там справляться о средствах, с помощью которых я его добился? Важно ведь одно – иметь успех в этом деле, а все прочее – вещь второстепенная».

С этого дня генеральный прокурор очень редко призывал к себе китайцев, делая вид, что исполняет лишь предписанную ему формальность, и, казалось, потерял даже всякий интерес к этому загадочному делу…

Так прошло немало дней и месяцев, не принеся с собой ничего нового. Китайцы вели уединенную жизнь в пенитенциарном заведении острова Ну, под наблюдением четырех ссыльных, которых дали им как бы в товарищи, а на самом деле – чтобы препятствовать им сноситься друг с другом.

Эти «товарищи» были сосланы не за обычные преступления, как, например, убийство или воровство, а за проступки против военной дисциплины. Так, один из них, осужденный на три года, был сослан за «оскорбление действием» армейского капитана, которого он всякий раз, упоминая о причине своей ссылки, величал «собакой». Фамилия этого ссыльного была Порник из Дуарнене2; он состоял «товарищем» пожилого Фо, владельца кольца с надписью и, по всем признакам, главного в таинственной банде. Второй и третий, жившие один с Лу, а другой с Киангом, были приговорены к еще большему сроку наказания за избиение четырех жандармов, пытавшихся остановить их, когда они затеяли какой-то невообразимый уличный скандал. Им, может быть, не удалось бы одолеть блюстителей порядка, если бы к ним случайно не присоединился некто Ланжале, прозываемый Парижанином, а также Прекрасным Сердцем, – профессор бокса и всякого мордобития в своем полку. Он как раз проходил в тот момент мимо места, где происходила схватка с жандармами, и не замедлил принять в ней самое горячее участие, «вступившись за честь флота», как он выражался. В короткое время они общими силами так отделали бедных жандармов, что когда к ним на выручку подоспела полиция, то физиономии их оказались похожими на истоптанные и вываленные в пыли яблоки, а мундиры представляли собой клочки сукна. Тут же, кроме того, победители жандармов публично обругали начальника полицейского отряда, покрыв его тучей самых смешных и обидных прозвищ, за что в совокупности и были потом приговорены к пятилетней ссылке и к каторжным работам.

Короче, все четыре «товарища» заключенных китайцев представляли собой замечательные типы людей, способных на все дурное, чрезвычайно ловких, находчивых, ничем не затруднявшихся и ничего не боявшихся. Таких людей может создавать только долговременная служебная лямка во французском флоте, и потому надо сознаться, что генеральный прокурор сделал не особенно удачный выбор, остановив на них свое внимание и назначив их в «товарищи» к своим заключенным.

Китайцы, как и следовало ожидать, очень скоро сдружились со своими «товарищами», которые относились к ним, как равные к равным, за что те были им, понятно, очень благодарны. Спустя некоторое время после прибытия на остров Ну они получили двадцать тысяч пиастров от одного банкира в колонии, и эти деньги им разрешено было употреблять на свое пропитание и прочие нужды. Генеральный прокурор немедленно установил их недельный бюджет, точно определив все, что должно было им выдаваться, – из опасения, конечно, чтобы деньги, при отсутствии определенных статей расхода, не шли на тайный подкуп начальников караулов.

«Товарищи» сами ходили за провизией для своих китайцев и, надо сказать правду, обнаруживали в выборе ее большие гастрономические познания: деликатесные вина, мясо всяких высших сортов, всевозможная дичь, рис первого сорта, изысканные кофе и сигары – таковы были обычные предметы их потребления, которые не всегда мог позволить себе и свободный колонист с приличным годовым доходом! Порник обыкновенно говорил, что если бы и всегда было так, как теперь, то он согласился бы до конца дней своих не разлучаться с «Фошенькой» – ласкательное имя, данное им обладателю перстня с загадочной надписью.