Народ принял весть о перемене правителя с полным равнодушием и без особого удивления, – для него, в сущности, было все равно, кому из двух повиноваться, так как Ланжале и при Гро-Ляре I был таким же повелителем их судеб, как если бы он сам был королем. А так как предстоящие по случаю коронации нового монарха торжества, пиршества и увеселения были весьма желательными для народа, то он и приветствовал нового короля громкими криками радости и восторга.

Но в Книге Судеб было написано, что Ланжале не суждено занять места в истории народов и стать завоевателем и покровителем всего острова, как он мечтал.

Едва только окончились коронационные торжества, как молодой король был разбужен поутру громкими криками и. шумом, заставившим его предположить, что во дворце и в народе вспыхнула революция. В тот момент, когда он, соскочив с постели в одной рубашке, схватился за револьвер, в его комнату вошел Гроляр, сияющий, поющий и приплясывающий, как человек, внезапно помешавшийся.

– Что такое случилось? – спросил Ланжале, удивленный свыше всякой меры.

– Фрегат! Паровой фрегат пришел в наш залив! – радостно пояснил бывший сыщик.

– Фрегат, говоришь ты?

– Да, взгляни в окно своей спальни!

– В самом деле, фрегат! – сказал Ланжале, который в первый момент не мог скрыть своего разочарования и досады.

– Можно подумать, что ты недоволен, – заметил Гроляр, – а ведь это наше спасение! Это – конец нашего изгнания. Поверь у этих дикарей ты сделал бы не больше меня; никому не дано опережать время; мозги этих мокиссов не созрели еще для культуры; они не доросли еще до тех реформ, какие мы с тобой наметили для них. И не будучи в состоянии поднять и возвысить их до себя, мы вынуждены были бы спуститься до их уровня. Том Пауэлл это отлично понял и потому сам сделался мокиссом создал себе мокисскую семью и решил жить среди них как один из них до тех пор, пока ему не представится случай отправить в Англию образцы местных природных богатств и предложить своему правительству завладеть этим островом.

Будь уверен, что в данном случае мы имели дело с одним из тысячи подобных ему агентов английского правительства, полумиссионерских, полуполитических, преследующих одновременно обе цели и рассеянных по всему лицу земли с целью подготовить присоединение новых колоний к британской короне.

– Весьма возможно, что ты прав, и, быть может, этот фрегат… Ах, если бы я мог быть в этом уверен, славную бы я сыграл с ними шутку!

– Ты скоро будешь иметь возможность убедиться, насколько вероятны твои предположения! Вот они спустили шлюпку и направляются к берегу; в ней сидит офицер в полной форме, а на корме поднят белый флаг, который всегда и везде означает миролюбивые намерения. Очевидно, они хотят испросить аудиенции у короля!

– Весьма вероятно». В таком случае предоставь мне их принять! Я приму их так, что у нас будет повод посмеяться, а у них навсегда останется в памяти воспоминание о здешних дикарях!

– Только, Бога ради, не лишай нас возможности уехать отсюда! – взмолился Гроляр. – Надеюсь, ты даже вопреки принятым тобой обязательствам не пожелаешь остаться здесь после моего отъезда.

– Не бойся ничего, я прекрасно знаю свои обязательства! Я хочу просто немного позабавиться: ты увидишь, что мы уедем отсюда с царским почетом и возвратимся во Францию или куда нам будет угодно (это будет зависеть от известий, которые мы получим в первой цивилизованной стране). Но вместо того чтобы уехать отсюда жалкими, потерпевшими крушение, безымянными пассажирами, которых бесплатно водворяют на родину, мы сделаем так, чтобы с нами во все время пути обращались как с царственными особами, с полным почетом, подобающим монархам.

– Что же ты задумал сделать?

– У меня есть свой план!

– Но какой, в чем он состоит?

– Позволь мне не говорить этого, пусть это будет для тебя сюрпризом. Впрочем, и самый план мой еще не вполне созрел; дай мне время хорошенько обдумать его.

– Ты, наверное, выкинешь какое-нибудь безумие!

– Не беспокойся, можешь на меня положиться; все мои мечты рассеялись в прах с того момента, как я увидел это судно… Теперь меня ужасно интересует, какой стране оно принадлежит…

– А вот смотри! Видишь, на шлюпке подняли флаг… Это английский!

– Тем лучше! – сказал Ланжале, и на губах его мелькнула насмешливая улыбка, всегда означавшая, что он задумал шутку в духе парижских гаменов, все особенности и способности которых так глубоко укоренились в Ланжале, что он никогда не мог вполне отрешиться от них.

Не получая никакого специального образования, дитя Парижа, дитя улицы постоянно сталкивается со всеми сторонами многообразной жизни больших городов; оно ловит на лету все, что поражает его слух и внимание, останавливается перед витринами книжных магазинов, перед выставками эстампов и старых гравюр, слышит чужие шутки и остроты, вглядывается в забавные карикатурные рисунки, втирается в вестибюли театров с афишами, которые он навязывает посетителям, пробирается на сцену с пудрой, шпильками и сигарами для забывчивых артистов и артисток, охотно исполняет для них всякие поручения и становится тут, как и везде, своим человеком. В целом Париже нет ничего такого, чего бы этот гражданин мировой столицы, этот парижский гамен не повидал хоть раз. Он все видел, все слышал, все знает, он ко всему относится добродушно-презрительно и добродушно-насмешливо; он побывал и на заседаниях ученых обществ, и в сотнях кинематографов, и на уличных представлениях, равно как и на симфонических концертах величайших виртуозов. И из всей этой смеси самых разнообразных впечатлений складывается его мировоззрение, его оригинальная речь, своеобразный склад ума.

Этот уличный тип Парижа, без всякого серьезного образования, нередко удивляет вас своими многосторонними познаниями во всех областях жизни, поражает вас чуткостью и тонкой деликатностью своих чувств. Словом, он является как бы конгломератом всего того лучшего и худшего, что заключается в умах, в сердцах и в проявлениях многотысячной, разнокалиберной толпы большого города, и путем особого рода атавизма улицы наследует и воспринимает все, чем живет и чем обладает эта уличная толпа, все это население большого города, эта французская толпа, о которой было сказано, что она умнее самого Вольтера.

Впоследствии такой парижской гамен, в какие бы условия он ни был поставлен жизнью, вечно останется тем, что называется истый парижанин.

XXIII

Урок. – Ряженые. – Пассажиры «Виктории». – Наряд Ланжале. – Посещение короля мокиссов. – Королевская аудиенция.

Все вышесказанное было необходимо для того, чтобы та шутка, которую намеревался разыграть Ланжале, не показалась выше способностей Парижанина. Правда, и легковерие, с каким английские гости поддались обману, в значительной степени усилило конец этой сцены.

Заручившись обещанием Гроляра беспрекословно подчиняться ему во всем, Ланжале первым делом заявил своему приятелю, что желает разговаривать со своими гостями не иначе как через переводчика, и таковым должен ему служить Гроляр, который должен был говорить с английскими офицерами на своем родном языке, который все моряки прекрасно знают.

Чтобы объяснить европейцам свое знакомство с французским языком, Гроляр должен рассказать, что свое детство и молодость он провел в Пондишери, а затем, соскучившись по своему родному острову, добрался опять сюда после долгого скитания по разным островам архипелага.

Запомнить это было нетрудно, но теперь следовало преобразиться в настоящего дикаря, и Ланжале подал пример своему приятелю, который сначала не решался подвергнуться этой процедуре, необходимой для успеха задуманного Парижанином плана.

Церемониймейстер призвал королевских татуировщиков и приказал им разукрасить короля и его друга по образцу древних королей мокиссов, когда они снаряжались для войны, заменив только настоящую татуировку соответствующим рисунком, исполненным живописью.