Это означало лишь одно — бой Аларии проигран.
Еще несколько минут, и ее окружат, возьмут в кольцо, направят на нее оружие, ее просто расстреляют, если она вздумает шевельнуть хотя бы пальцем, но…
Но женщина продолжала сражаться, как одержимая, оружие мелькало в ее умелых руках, отражая атаки джедая, и казалось, для нее не существует ни шаттлов, опаляющих землю своим огненным дыханием, ни всего мира вообще.
"Мы будем вместе!"
Эти слова звучали в ее голове, стирая все остальное, превращаясь в смысл ее существования, и Алария видела лишь одну цель — ее корабль, который доставит ее к императорскому дворцу, где она сделает то, после чего ее настигнут пустота и смерть.
А потом не будет ничего, потом будет покой и похрустывающее свежее белье и пробуждение светлым-светлым утром.
Потом они будут вместе…
Одним ударом Люк вышиб из руки женщины яростно взвизгнувший и потухший навсегда сайбер, и она отшатнулась, лишенная оружия, тяжело дыша и отступая от джедая, медленно приближающегося к ней.
— Как же я ненавижу вас, — прошипела Алария, усмехаясь каким-то своим мыслям. Но Люк понял, о чем она говорит, насилу справляясь с накатывающим на него приступом ярости. В неверном свете, в мелькании огней, растрепанный ветром, он на мгновение стал похож на Вейдера так, что Алария могла поклясться, что это его пальцы тянулись к горлу Амидалы там, на Мустафаре.
— Я ненавижу вас, Скайуокеры, — повторила Алария, отступая еще на шаг, вглядываясь в эти суровые глаза, в упрямый рот, в сдвинутые брови.
— Сдавайся, — хрипло произнес Люк, — и я оставлю тебе жизнь.
— Никогда, — яростно произнесла Алария, и ее глаза заалели на перекошенном от злобы лице.
Вся мощь Повелителя Ужаса, что только помещалась в ее хрупком теле, опустилась на голову Люка, ввергая его разум в кошмар, взрывая мир перед его глазами.
Это был жестокий и продуманный удар, от которого Люк на мгновение потерялся, и перед ним возникла не сражающаяся яростная леди-ситх, а испуганная жалкая женщина, отступающая от страшного мужчины, собирающегося ее убить.
Затравленная и маленькая, она рыдала, не стесняясь своих слез и слабости, мотала головой, выкрикивая — нет, нет, не надо! — и в ее голове мелькали какие-то неуместно яркие цветные воспоминания, в которых она улыбалась и подкидывала к небу светловолосого хохочущего малыша.
"Монстр, чудовище, убийца матери", — мерзкими скользкими голосами кричал ему этот ненастоящий мир, и страшные видения, от которых не сошел бы с ума только безумный кровосос, наслаждающийся мучениями живых существ, смешивались с сознанием Люка. Он погружался в них так глубоко, что почти верил, что уже сделал это, ощущая на губах привкус крови и вдыхая отвратительный запах паленой плоти.
В ушах его звенели отчаянные страшные надсадные вопли истязаемой женщины — кажется, его отравленный разум рисовал ему картину того, как он своими руками сдирал, срезал с нее лоскуты кожи, и пылающее пламя тут же присушивало освежеванное алое мясо на ее спине.
Она звала его по имени, умоляя прекратить, а он — наслаждаясь ее агонией, погружаясь во мрак так стремительно, что, казалось, это падение выпивало, стирало с его лица краски жизни, — вминал в ее освежеванный бок раскаленное тавро, пропаливая плоть до костей и ломая на ее забившемся теле ребра…
И он практически поверил, что он — такой, а вся его прошлая жизнь давно изменилась, и все забыто… все…
— Давай же, — кричала и хохотала Алария наяву, наблюдая, как черты молодого джедая искажаются, наполняясь выражением садистского удовольствия, как дрожат в ненормальной ухмылке его губы, как вспыхивают жаждой чужой боли светлые глаза, — убей свою мать! Убей, изуродуй, изувечь! Вырви глаза, разорви рот, налей раскаленного металла в глотку! Переломай все кости! Ты увидишь — это легко! Это так легко и так приятно! Это власть, абсолютная власть над другим человеком! — ноздри джедая хищно дрогнули, словно он жадно принюхивался к вони потного окровавленного тела, испачканного собственными испражнениями. — А если убить императора? Если сесть на его трон самому, то будет больше людей, больше жизней, и больше смертей… Возьми свой сайбер и убей меня. Насладись моей агонией. А ее — ее можно убить голыми руками… даже оружия не надо, она такая маленькая и хрупкая. Дети страдают и кричат слаще, чем взрослые. Они кричат и плачут от одного вида мучителя, они верещат от самого незначительного повреждения, они полны ужаса настолько, что в нем можно утонуть, захлебнуться, пресытиться сполна, до пьяна, досыта… Они такие вкусные, Люк… Убей, Люк. Убей меня. А потом ее. Убей свою мать. А потом ее. А потом все и всё станет твоим.
Голубой луч, направленный на Аларию, чуть подрагивал, Люк смотрел на женщину, но не видел ее.
До его сознания, переполненного мраком и призрачными криками мучимых людей, не сразу дошло, на что уговаривает его Алария, кого она уговаривает убить, чье имя в его мозгу она пытается слить, спаять со своим, чье убийство она пытается приравнять к собственному.
Убей мать, убей Энию.
— Она будет кричать, она наполнит тебя властью…
Люк почти верил, что все это уже позади, что крики и писк маленькой девочки, растерзанной на куски, уже стих, и погасло пламя, облизывающее маленькое тельце…
Убей мать, убей Энию…
Люк, покачиваясь, как пьяный, припомнил светлые кудряшки на маленькой головенке, вспомнил заливистый смех маленькой принцессы, и отер дрожащее лицо рукой, на которой обман разума рисовал ему запекшуюся, темную кровь.
Он слишком хорошо знал, как плачет Эния.
Малышка росла шумной, бойкой, и иногда поднимала ужасный рев, споткнувшись и ткнувшись пухлыми ладошками в пол.
Эния громко и самозабвенно ревела, задрав круглое личико кверху и разинув ротик, по кругленьким щечкам тогда ползли крупные прозрачные капли самых чистых, детских слез, а маленький носик краснел и блестел.
Этот образ, настоящий, пережитый, много раз повторившийся в его жизни, внезапно встряхнул сознание Люка, и он словно проснулся, вынырнул из кошмарного сна, выплыл из засасывающей его тьмы.
Его безумные глаза приобрели осмысленное выражение, и голубой луч качнулся в опасной близости от головы Аларии.
— Ты, — сурово сопя, выдохнул Люк, окончательно приходя в себя и наблюдая, как злоба и разочарование искажают лицо Аларии, превращая его в уродливую маску, — не моя мать.
— Паршивец! — рявкнула Алария, понимая, что джедаю каким-то образом удалось сбросить с себя ее власть. Но в его глазах все еще оставался отблеск кровавого безумия, тлеющая искра Темной стороны, и Алария всем сердцем хотела раздуть ее. — Трусливый мозгляк, ты всегда будешь мальчиком на побегушках! Ты ни на что не способен!
Рука Люка дрогнула, и его дрожащие пальцы, затянутые в черную перчатку, против его воли потянулись к женщине, насмехающейся над ним, и ее голос захлебнулся, когда путы Силы обвили ее горло.
Этот мощный захват, казалось, подхватил и вздернул Аларию в воздух, и ее ноги беспомощно заскребли по земле, касаясь ее лишь кончиками пальцев, а руки раздирали задыхающееся горло в кровь.
— Щенок, — шипела Алария, извиваясь. Ее глаза покраснели и наливались слезами, и так же стремительно Люк вновь погружался во тьму, чувствуя под своими пальцами биение ее жизни. — Ты не сможешь… не посмеешь…
В синих глазах Люка промелькнуло страшное, жестокое выражение, его пальцы хищно дрогнули, словно пронзая жертву. Но чья-то крепкая ладонь, до боли сжав запястье, раздирая кожу там, где живые ткани соединялись с металлом протеза, рывком отвела нацеленную на Аларию руку, и женщина, освобожденная от пут Силы, кулем свалилась на землю, надсадно кашляя.
Чтобы справиться с озверевшим Скайуокером, Инквизитору пришлось приложить немалые усилия, его тело вытянулось в струну, а в пальцы, обхватившие запястье джедая, до боли впился металл. Настырно отводя подрагивающую от напряжения руку Люка прочь от его цели, Инквизитор прямо и с каким-то холодным любопытством смотрел в глаза молодому человеку, в которых медленно растворялось, исчезало темное безумие.
