Большая часть из нас поставлена провидением в среду общечеловеческих, невыдающиеся, скромных обязанностей, которые очень сходны с тридцатью годами Его уединения. Жизнь Его в течение этого времени должна служить нам примером. Нельзя не заметить, что Его не чудесные дела были сами по себе чудом. Потому что вся жизнь Его была тайной. Насколько могущественны были Его деяния, настолько же могущественно Его молчание, Его бездействие и уединение. Великий учитель, который явился для научения всем добродетелям, для указания пути жизни, начал свою благодетельную жизненную деятельность с ранней юности: Он явился поучать, но своим, чудесным, непостижимым и тогда еще неслыханным способом.

Одно Его присутствие в доме Его детства делало счастливым все, что Его окружало. Еще не наступило время битвы, время оружия, когда многие в Израиле должны были восстать и пасть из-за Него; когда мысли многих сердец откроют я; когда небесное царство подвергнется усиленному исканию и смелый возмет его силой. Для семейного кружка достаточно кроткого влияния одной любящей души, чтобы все вокруг дышало невыразимым спокойствием. Ничто простонародное, тираническое, буйное не могло устоять против Его благодетельного влияния; никакая бранная ссора не могла сломить Его кротости. Но и дом Иисуса не был обыкновенным домом. Под руководством и с помощью Иосифа, при святости и ласках Марии, при освещении молодого Иисуса истинным светом небесным, мы можем справедливо заключать, что это был дом истинного благочестия, ангельской чистоты и невозмутимого спокойствия. Легенды древних христиан передают нам, что когда ходил и когда спал Иисус, над Ним сияло вокруг светлое облако: может быть, это так и было, но только облако, невидимое простыми глазами, а красота святости и мир Божий.

8. Обращаясь к разрешению вопроса относительно количества всего семейства Иосифова, жившего в Назарете, и читая в Евангелии от Луки[79], что Мария родила сына первенца; в Евангелии Иоанна[80], что Иисус пришел в Капернаум, Сам и Матерь Его, и братья Его, и ученики Его; от Матфея[81], что когда Он еще говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним, мы встречаемся с вопросом: кто были братья Иисусовы? Много трактатов писано было об этом предмете, много споров за происхождение, равно как за имена: но все эти споры основывались только на догадках или на различных противоположных друг другу преданиях[82].

9. Кроме этих неважных недоразумений, не касающихся впрочем личности Спасителя, невозможно найти ни одного темного облачка, которое заслоняло бы собой чисто небесную юность Иисуса в маленьком галилейском городе. Он вместе с братьями и отцом занимался одинаковым с ними ремеслом и жил с ними под одним и тем же смиренным кровом; но можно быть вполне уверенным в том, что Он предпочитал одиночество, отыскивая уединения в зеленых горах, под фиговыми и оливовыми деревьями, во время полдневного жара и при звездах ночи. Были времена, даже во время учения Иисусова, когда Он отсылал от Себя самых верных Ему и самых любимых людей, для того чтобы остаться наедине.

Посещая в Палестине Сихем и поворот на дорогу из Вифании через Елеонскую гору, откуда в первый раз открывается вид на Иерусалим, невольным образом рождается какая-то нравственная уверенность, что Иисус посещал эти места. Но к ним можно присоединить и вершину холма, на котором стоит Назарет. Хотя эта вершина в настоящее время замечательна, по несчастью, не христианским памятником, но высокой разваленной и рассыпавшейся молельней неважного мохаммеданского святого Неби-Измаила.

10. Не найдется в Назарете ни одного десятилетнего ребенка, как бы он туп и нечувствителен не был, который бы не посещал часто этой местности. И конечно не было в Назарете ни одного мальчика в древнее время, который бы не увлекся общечеловеческим инстинктом, не взобрался на эти покрытые тмином скаты к превосходному с удобными всходами месту, откуда открывается вид на всю округу. Холм возвышается почти на шесть сот футов над уровнем моря. На четырех или пятистах футах внизу расстилается красивая долина. Вид с этого места, по красоте и разнообразию, можно назвать необыкновенным. Но он принимает неописанную прелесть вследствие нашей уверенности, что здесь, среди горных цветов, при тихом дуновении ветра, развевавшего Его волосы, Иисус нередко наблюдал за носившимися в безоблачной синеве орлами; оглядывался назад при шуме над головой крыльев длинной линии пеликанов, перелетавших с потока Кисонского на Галилейское озеро. А что за вид представлял Его взорам в весеннее время усеянный тмином луг! Каждое поле, каждое фиговое дерево, каждый дом и синагога, конечно, были Ему вполне знакомы, но милее всех плоскокрышных домов было для Его взоров небольшое жилище сельского плотника. К северу, углубившись книзу, лежала узкая и плодоносная равнина Асохис, с которой начинался покрытый лесом горный хребет Нафтали, а за ними на отдаленном горизонте Ермон, возвышающий в небесную синеву блестящие колоссальные рамена свои, покрытые почти что всегдашним снегом. На восточной стороне, в расстоянии нескольких верст поднималась зеленая, округлая вершина Фавора, заросшая дубами и соснами. На западе сквозь прозрачный воздух мог Он видеть пурпуровую вершину Кармила, среди лесов которого Илия нашел себе пристанище, — Гаифу, Акру и длинную линию белых песков, окаймляющих воды Средиземного моря с разбросанными там и сям парусами кораблей из Хиттима. К югу, с небольшим перерывом красивых очертаний Малого Ермона и Гелвуи, расстилалась вся долина Есдрелонская, или Иезреельская, замечательная не только в Палестинской, но и в всемирной истории, потому что поперек нее тянулась южная дорога к тому городу, который некогда избил всех пророков, и где, может быть, даже тогда в тусклом очертании пророческой прозорливости, Он предчувствовал уже душевное томление в саду, насмешки, бичевания, крест и венец терновый.

Местность, открывавшаяся пред глазами юного Иисуса, была центральной в мире, который Он пришел спасти. Она находилась в самом сердце земли Израильской, а вокруг нее теснились отделенные только узким рубежом гор и потоков прилежащие к ней Финикия, Сирия, Аравия, Вавилония и Египет. Острова язычников и все славные страны Европы были по большей части видимы за светлыми водами Восточного моря. Римское знамя развевалось пред Ним на равнине; греческая речь слышалась в городах понизовых. И хотя все это, по-видимому, было мирно, зеленело своей изумрудной настилкой, блистало живыми лучами солнца, оттенялось пурпуром от пронесшегося над ним дождевого облака, но эта местность искони была полем народной битвы. Фараоны и Птоломеи, Эмиры и Арсахиды, судьи и консулы производили войны на этом улыбающемся пути. На нем сверкали копья амаликитян; он стонал под колесницами Сезостриса; он повторял эхом свист луков Сенна-Херима; он был утоптан македонскими фалангами; на нем бряцали мечи римлян; он предназначен был впоследствии быть оглашенным криком крестоносцев, слышать пушечные громы новейших народов. В этой Есдрелонской долине, казалось, встретились друг с другом Европа и Азия, иудейство и идолопоклонство, варварство и цивилизация, Старый и Новый Завет, — история прошедшего и надежды настоящего. Ни одна Палестинская местность не имела такого глубокого значения для судьбы человечества; ни одна больше ее не могла привлекать к себе взоров молодого Иисуса.

Таким образом в смиренном послушании и святом молчании проходило отрочество, юность и первое время возмужалости Иисуса, пока Ему не минуло тридцати лет[83]. Этот великий урок для людей всякого звания и всех веков, заключающийся в продолжительном труде и тридцатилетней неизвестности, поучает нас более, чем может научить простое слово. Время Его учения, время великого дела искупления еще не наступало. Он открывал пути спасения только примером, а не откровением и смертью.