Но у него было иное, особое, исполненное надежд призвание, — назначение быть провозвестником грядущего Мессии. Для себя он не требовал никакой славы, кроме славы Предтечи; для своего крещения никакого значения, кроме посвящения в тайны царства, которое наступает. Когда депутация от синедриона спрашивала его, кто он; когда весь народ задумывался о том, Христос ли он или нет, — Иоанн, не колеблясь ни на минуту, отвечал, что он не Христос, не Илия, ни другой из пророков. Он есть голос в пустыне, и ничего более. А голос этот возвещал пораженному величием истины народу, что вслед за ним идет Тот, который стал впереди его, потому что был прежде его, у которого он не достоин развязать ремень у обуви Его[90], кто будет крестить — не водою, а Духом Святым и огнем[91]; у кого лопата Его в руке Его и Он очистит гумно свое; кто соберет пшеницу свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым[92]. Время внезапного пришествия.

Покаяние и царство небесное были двумя исходными пунктами проповеди Иоанновой и, хотя он не удостоверял своего посланничества никакими чудесами, однако грозил притворству обличением, дерзости — низложением; обещал кающемуся прощение, чистому сердцем — царство небесное. Два великих положения, вынесенные им из пустыни, содержали два главных откровения, к которым стремится все Евангелие; закон и пророчество; обличение греха и обещание прощения, — пламя, которое сжигает, и свет, который утешает.

К этой проповеди, к этому крещению пришел Иисус из Галилеи, когда Ему минуло тридцать лет. Иоанн был Ему родственником, но обстоятельства жизни разлучили их далеко друг от друга. Иоанн провел детство в доме праведного священника, своего отца, в Ютте, находившейся далеко на юге в колене Иудином; Иисус жил в глубоком уединении в мастерской отца своего в долине Галилейской. Когда Иисус в первый раз явился на берегу Иорданском, — великий Предтеча, согласно собственного, дважды выразительно повторенного признания, не знал Его[93]. Иисус не был еще заявлен Мессией своему пророку-провозвестнику, но было у него нечто во взоре, нечто в безгрешной красоте Его, нечто в торжественном величии Его вида, что увлекло и поразило душу Иоаннову. Для других Иоанн был непогрешимый пророк, смело возражавший царям, с негодованием обличавший фарисеев; но, в присутствии Иисуса все его высокие дарования были ничтожны. С детской покорностью и робостью остановился грозный пророк пустыни пред величием внутреннего спокойствия, пред чистотою безгрешной жизни. Боевая сила, которую не остановишь легионами, высокое мужество, перед которым бледнеют князья и трепещут иерархи, — укрощаются сами собой, подчиняются, благоговеют перед нравственной силой, которая, будучи слаба по наружности, вооружена невидимой броней. Иоанн склонился, по вдохновению, перед человеком, прежде чем узнал божественное Его призвание. Он почтительно пытался отклонить Иисуса от Его намерения. Исповедовавший других, теперь сам со смирением и почтением исповедуется Иисусу: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?[94]

На вопрос: вследствие чего же Господь желал принять крещение из рук раба? — мы находим ответ в Его собственных словах: так надлежит нам исполнить всякую правду.[95] Он делал это для того, чтобы исполнить всякое требование, согласное с божественной волей. Видя обращение с Ним Иоанна, даже признания за Христа, нельзя ни на минуту усомниться, что Иисус принял крещение не как последствие покаяния, потому что был безгрешен, но что тут был лишь исключительный случай. Он принял крещение для подтверждения в Иоанне значения своего великого Предтечи, — последнего и величайшего из сынов Ветхого и первого провозвестника Нового Завета. Следовательно, Он принял его как лучший символ нравственного очищения и как смиренное посвящение себя на служение, которое явилось не для нарушения, а для исполнения закона. Возражение Иисусово исключает всякую возможность к иному толкованию: оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду.

Когда Иисус вышел из воды, тогда дан был ясный знак, что это был Тот, Который должен был прийти. И се отверзлись Ему небеса, и увидел Духа Божия, который сходил как голубь, и опускался на Него. И се глас с небес глаголющий: Сей^сть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение[96].

Слабый человеческий состав, возмущенный сильными ощущениями при предыдущих событиях, требовал успокоения. Для приготовления себя к великому подвигу искупления и для беседы с Богом Иисус искал уединения. И вот с вод Иордана Он взят был или, как говорит св. Марко, уведен Духом в пустыню[97].

Предание, не из древних, а относящееся к временам крестовых походов, представляет, что событие искушения происходило на горе, которая стоит к востоку от Иерихона и, по сорокадневному посту, названа Карантания. Обнаженная от всякой растительности, действительно как бы проклятая гора, она восстает стремниной на выжженной солнцем, пустынной равнине, глядясь в неподвижные, сернистые воды Содомитского озера и представляет резкий контраст с дивной горой Блаженств над прозрачным кристаллом озера Геннисаретского. Вследствие чего воображение крестоносцев приняло Карантанию за притон сатанинский, — за такое место, где, по выражению пророков, живут совы и совершают свои пляски демоны.

Там Он был со зверями, говорит св. евангелист Марко[98], и они не сделали Ему вреда. На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и дракона, восклицает боговдохновенный пророк[99], и обещание исполнилось, как на Христе, так и на многих верных сынах Его. Да не смущаются же при этом те, чья робкая вера сторонится от всего, что походит на чудо. Жестокое преследование дикими животными их властелина, человека, или робкое их бегство от него — дело неестественное. Страх и злоба животных, хотя и продолжаются вследствие наследственного инстинкта, но не были довечны и начались вследствие жестоких и напрасных нападений. В истории нет недостатка в примерах, что людская доброта, присутствие духа и кротость побеждали бешенство самых лютых зверей. Нет никакой справедливой причины отвергать единодушное верование древних веков, что дикие звери Фиваиды ходили свободно между святыми отшельниками, не нанося им вреда, и что самые злобные из зверей были тихи и кротки с Франциском Ассизским. Кто не знает таких людей, присутствие которых не пугает птиц, — которые без всякой опасности подходят к злобным собакам? Мы лучше хотим думать, что не чудесная сила, а просто человеческое влияние безгрешной личности Спасителя сохраняло Его от всякой опасности. На катакомбах и других древних памятниках первых христиан Он часто изображался восхищающим зверей своим пением. Все, что было истинного и прекрасного в древних легендах, было преобразованием Его жизни и деяний.

Он пробыл в пустыне сорок дней, — число, которое встречается в Св. Писании очень часто и всегда при искушениях или наказаниях. Ясно, что оно было священное и знаменательное. Сорок дней оставался Моисей на горе Синайской, сорок дней Илия в пустыне. В течение всего этого времени, по словам св. евангелиста Луки: Он был искушаем от диавола и ничего не ел в сии дни; а по прошествии их на последок взалкал[100], и наступило время искушения. В минуты сильных душевных движений и тяжелых дум обыкновенные телесные нужды умеряются, а иногда и забываются совсем. В это время человек вообще может выносить без утомления невероятный труд; воин — сражаться целый день, не чувствуя своих ран или забывая об них. Но когда энтузиазм пройдет; когда восторженность охладеет; когда огонь станет угасать; когда природа, уставши и надсадившись, войдет в свои права; одним словом, когда кончится реакция и человек почувствует, что он истомлен, измучен и потерял присутствие духа: тогда настает час крайней опасности и бывало немало примеров, что в эти минуты люди становились жертвами коварной приманки или смелого нападения. В такую-то минуту Спаситель начал битву с силой злобы и одержал победу.