Мужчина проследил взглядом за раскидистыми деревьями, обступившими дорогу, словно черные стражи-скетелы с белыми накидками на плечах, что безмолвно следили за путниками, проезжавшими этим путем. В лесу было невероятно тихо благодаря снегу, скрадывающему все звуки, но эта тишина давила на Элжерона своей неловкостью, ведь Маргарет продолжала упрямо молчать. Подумав еще пару мгновений, граф решил завести хотя бы пустую светскую беседу, после чего, выяснив настрой девушки, узнать и причину ее поведения.

— Сегодня… — начал он.

— …прекрасная погода, Вы правы, — прервав, закончила за него баронесса. Томас тихо засмеялся, отчего Элжерон ощутил себя еще более стесненно.

— А Вы… — попытал он счастье вновь.

— …спала отлично до самого утра, благодарю, — Маргарет так же жестко завершила ответом его вопрос.

Элжерон недоуменно уставился на свою собеседницу. Она сидела в распахнутом пальто и сосредоточенно смотрела вперед, словно нарочно не хотела одаривать графа даже взглядом.

— А Вам… — произнес было он.

— …не холодно, можете не беспокоиться, — раздраженно процедила она сквозь зубы.

Томас снова тихо засмеялся в бороду, вызвав неодобрительный взгляд Элжерона, который тот, впрочем, не увидел.

— Мне кажется, или Вы чем-то рассержены с самого утра? — предположил граф, решив выяснить причину столь дерзкого поведения девушки.

— Ох, все дело в том, что мой день начался с крика, — начала повествование Маргарет, глядя перед собой. — Я проснулась под крики матушки, пришедшей ко мне в комнату. Совершила утренний туалет под крики. Оделась под крики. Уложила волосы под крики. Наспех позавтракала под все те же крики, благодаря которым кусок в горло не лез. Матушка сделала мое утро поистине громким. Она ни на мгновение не прекращала увещевать меня уехать отсюда. Иногда ее ворчание, переходящее в сногсшибающий вопль, как будто высасывает из меня все силы. К тому же, она постоянно заводит разговор о Вашей паучихе, словно я могу изменить тот факт, что это существо здесь живет, и ведет себя так, как ведет, надокучая ей и пугая ее!

Маргарет выдохнула, договорив, и переплела пальцы, лежащие на коленях. Судя по ее лицу, ей стало немного легче от того, что она выговорилась.

— Ну что ж… У каждого свои недостатки. Кто-то много ворчит, а кто-то — паук, — примирительно улыбнулся Элжерон, но в ответ на него обрушился неожиданный гнев.

— Кстати о Вашей паучихе. Она пыталась меня отравить! Отчего же Вы не сказали мне этого ночью, когда я проснулась?

— Отравить? Да бросьте, — засуетился граф, пряча глаза и неловко улыбаясь. — Франческа и мухи не обидит. То есть, мух она, конечно ест, но ей их мало, при ее-то размерах…

— Довольно о том, что она ест! Ваш питомец едва не отправил меня на тот свет! После того, как матушка поведала мне о том, что предшествовало моему обмороку, мне стало понятно, отчего Вы были столь учтивы и заботливы ночью!

— Если Вы так настаиваете на развитии этой темы, что ж, извольте обсудить со мной этот неприятный момент. — Элжерон скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу. — Франческа желала напугать Вашу матушку. Лишь припугнуть, испортив ей чай. А последняя отдала Вам этот чай, прекрасно зная, что огромный паук что-то с ним сделал. Теперь же, очевидно, она желает убедить Вас, что виноват во всем я, дабы склонить Вас к скорейшему отъезду из моего замка.

— А мне вот кажется, что она желает меня защитить! — Маргарет недовольно надула губы, напомнив Элжерону обиженного ребенка.

— Сэр, не всегда, если женщина ворчит, она действительно желает сделать то, о чем говорит, — подал голос Томас. — Ох, не знаете Вы женщин, совершенно не знаете… — его затылок скорбно покачался из стороны в сторону.

— Если Вы столь настойчиво будете твердить, что хотите уехать — так уезжайте! — вспылил Элжерон. — В конце концов, Вы повторяете эту мысль раз за разом. Вы запрыгнули ко мне в сани едва ли не на ходу оттого, что так сильно хотите покинуть меня? Уж не стоит пытаться убедить меня в этом. Я хорошо разбираюсь в людях, и могу легко увидеть, что Вы лишь хотите сбежать от своей мачехи, а меня начали использовать как способ излить все то напряжение, которое она в Вас вкладывает, изводя нравоучениями и криками изо дня в день.

— О, я тоже, знаете ли, неплохо разбираюсь в людях! — неожиданно парировала Маргарет, поворачиваясь к графу. — Вы столь упрямо утверждаете, что любите одиночество, на самом деле скрывая за этим свой страх.

— Страх? Вот уж не припомню, чтобы слыл трусом, — хмыкнул на это замечание Элжерон.

— Однако же, Вы боитесь. Его, одиночества. Точнее того, что кто-то может его развеять, в следом исчезнуть по тысяче причин, и одиночество вернется, неся с собой пустоту. Потому Вы решили жить с этой пустотой непрерывно, отталкивая от себя людей, вещая им, что Вы слишком сложный и запутанный человек, которого интересуют только природа и его дела. Кроме того, Вы еще и пользуетесь какими-то непонятными техниками внушения, ведь Вы так успешно вчера избавились от нашего охранника. Матушка сказала, Вы умудрились сделать это одним прикосновением?

— Да, это была… необходимость, — граф неожиданно стушевался, не зная, на какое обвинение отвечать в первую очередь, дабы успокоить взвинченную девушку, заведенную, как пружину, умелой рукой мачехи-манипулятора.

— И что же, Вы и меня можете так… загипнотизировать? — Маргарет возмущенно взмахнула рукой.

— Могу, но это не то, что я делаю ради развлечения. Ваш охранник угрожал мне, и я был… вынужден… — пролепетал Элжерон, отдалившись мыслями от собственной реплики.

Отчего он ни разу не задумывался о том, что озвучила Маргарет? Одиночество, которым он дорожил, было лишь комфортной защитой от потрясений, что несло общение с людьми. Не оттого граф избегал его, что не нуждался, а потому, что боялся привыкнуть к тем приятным моментам, что оно влекло, и не суметь справиться с их исчезновением со временем. Ведь потерять себя, пусть и легко, но не так заметно и ощутимо, как когда теряешь близкого человека.

— … Вы слушаете меня, мистер МакЛавингтон? — донесся до него голос Маргарет, и он вынырнул из размышлений, осознав, что все то время, пока думал, смотрел пустым взглядом мимо своей собеседницы куда-то в лес.

— Прошу, зовите меня Элжерон, ни к чему эти формальности, — механически ответил он.

— Боже правый, да у Вашей паучихи в восьми глазах осознанности поболе, чем у Вас в двух! — проворчала юная баронесса. — В какой момент Вы перестали меня слушать и отчего? Это невежливо! Вы сами начали со мной беседу, а потом словно мысленно встали и ушли, оставив мне свою пустую оболочку!

— Я только могу сказать, что Вам стоит меньше слушать свою мачеху, которая, кроме всего прочего, не вызывает у меня доверия, и больше слушать саму себя. Иногда Вы говорите столь мудрые вещи…

— Иногда! — фыркнула Маргарет. — Вы мастер комплиментов. Это прозвучало примерно как "большую часть времени, дорогуша, Вы такая дурочка, но вот знаете, изредка я замечаю в Вас проблески разумности!"

Томас на козлах, похоже, не выдержал, и рассмеялся в голос.

— Уж поверьте старику, граф, ежели женщина решила кого-то доконать, она найдет способ раздуть из мухи слона, даже если он ей не был нужен!

— Томас, ты бы следил за дорогой! — одернул его Элжерон, краем глаза заметив, как Маргарет надулась. Он повернулся к ней и добавил: — Мы почти приехали. Я все же не знаю, ради чего Вы сели ко мне в сани и отправились в эту поездку, но теперь, пока я не закончу все свои дела, в замок Вы не вернетесь. И советую перестать делать то, что Вы в данный момент делаете. Сложно подобрать этому определение, но я бы рискнул сравнить это с попыткой выесть из меня всю душу вилкой для фондю! Кстати, — он наклонился ближе к возмущенной Маргарет, чтобы его не услышал Томас, — женскую истерию, насколько я слышал, успешно лечат, например, в Лондоне. Разве нет? — Граф ехидно улыбнулся и отодвинулся от девушки, которая начала задыхаться от негодования, по-видимому, не находясь, что ответить. — Однако, — не дал он ей произнести и слова, — вот и деревня. Вы можете наблюдать каменные ворота, точнее, их остатки, которые некогда были величественным сооружением, а ныне лишь отмечают въезд в селение, — граф указал на два широких столба из грубого камня, припорошенного снегом, и украшенных полукруглой белой шапкой, под которой не было видно арку.