Граф обвел взглядом лошадей, но не почувствовал присутствия болезни в воздухе, или какой-то очевидной проблемы. Все 8 животных также были на месте, а их стойла выглядели целыми. Элжерон упер руки в бока и вздохнул.

— Итак, Томас, для чего мы здесь? Как по мне, все в порядке.

— Сэр, посмотрите на Нерона, — взволнованно ответил конюх, и граф подошел с ним к указанному животному. — Вот, глядите, — он указал на шею коня, — здесь прорез.

— Ничего себе… — пораженно выдохнул Элжерон, протягивая к Нерону ладонь. Тот приветственно фыркнул и ткнулся в нее колючей теплой мордой. Граф осторожно нагнулся, рассматривая длинную кровавую полосу на его шее сбоку, покрытую запекшейся кровью. — Бедный, откуда у тебя это? Сюда пробрался какой-то зверь?

Элжерон провел свободной ладонью по шее коня, заживляя рану. Нерон, ударил копытом по земле и закивал головой, пытаясь ткнуться мордой графу в лицо, радуясь его присутствию и исчезновению боли.

— Нет, сэр, звери так не делают, — нервно ответил Томас. — Я почти уверен, что это было сделано ножом.

— Ножом?! — воскликнул Элжерон, все же сдаваясь под напором Нерона и обнимая его за шею. Тот тут же положил ему на плечо тяжелую голову и фыркнул в ухо горячим влажным дыханием. — Кто же мог так поступить с ним? Когда появился этот порез?

— Простите, я не знаю… Я не видел с утра, все ли с конями в порядке, я вывел Августа рано, когда было еще темно.

— Ты не осматривал других лошадей? — задал вопрос Элжерон, уже зная ответ заранее. Он отпустил Нерона и прошел вдоль обоих стойл, критически осматривая животных и прислушиваясь к ним, пытаясь уловить малейший признак боли, исходящий от их тел. Граф остановился возле Тиберия: крупного коня вороной масти, с крутым нравом, который могла усмирить только крошечная белоснежная кобылка Марта, живущая рядом с ним. — Вот, кто-то пытался порезать и Тиберия, но, похоже, не сумел, — Элжерон коснулся его под подбородком, просто ощутив, где находился крошечный порез, чтобы заживить его. — Что, ты смог отбиться от нападающего? Молодец, настоящей боец, верно? — граф крепко похлопал его по шее, и Тиберий щелкнул на него зубами, недовольный тем, что кто-то смеет проявлять в его адрес ласку. Элжерон повернулся к притихшему виноватому Томасу. — Я бы мог подумать, что это твой ученик, Вебстер, неудачно причесал лошадей, оцарапав их. Но при всем желании у него бы не вышло так резануть их шкуру, и после этого выжить. Особенно с Тиберием. Так что, похоже, ты прав, и у нас в замке завелся недоброжелатель, осмелившийся напасть на моих животных. — Элжерон гневно скрипнул зубами, на что Томас тихо икнул и отвел глаза.

— Прошу, граф, не гневайтесь. Это точно не Вебстер, он добрый и безобидный малый, и лошади к нему хорошо относятся, позволяют за собой ухаживать. Я не знаю, кто мог бы это сделать и когда.

Элжерон медленно вышел на улицу в тихую стужу. Томас подошел к нему и едва слышно спросил:

— Я могу пойти заниматься своими делами? Еще нужно их покормить…

— Да, иди, Томас, — жестко ответил Элжерон.

Он пошел обратно в замок, на ходу прокручивая в голове события предыдущих дней. В замке не могло быть предателей. Каждый человек, которого он принимал на работу, был проверен им лично, граф общался с каждым, слушая их мотивы и отношение к нему, и никто не проявлял враждебность. Элжерон зашел обратно в замок через боковой вход для прислуги, что располагался ближе к конюшне, и отправился к лестнице, проходя мимо кухни. Оттуда до него донесся голос кухарки, как всегда о чем-то сетующей, и граф невольно прислушался к ее словам.

— Ну куда ж ты подевался… — распиналась она так, словно потеряла единственного сына. — Как же я теперь без тебя буду! Как без рук весь день, право слово!

Граф вздохнул, стягивая с себя шапку, и свернул на кухню, решив по пути разрешить хотя бы эту проблему. Он устало сел за длинный стол из темного дерева и обратился к полной женщине в возрасте около пятидесяти лет с белым чепцом на голове, которая хлопотала у плиты.

— Берта, что у тебя стряслось на этот раз?

Кухарка вздрогнула и повернулась к графу, бросив нарезать какие-то овощи.

— Добрый день, сэр, — взволнованно заулыбалась она. — Да ничего особенного, просто разговариваю сама с собой, режу салат. Вы уже обедали? Кажется, Вы только вернулись из поездки, что ж Алиса не сказала мне накрыть стол… — она вновь начала суетиться, но Элжерон взмахнул рукой, привлекая к себе внимание.

— Ты что-то потеряла? Что-то важное?

— О, вовсе нет. Это всего лишь маленький нож, которым я обычно пользуюсь, знаете, из тех вещей, которые вроде старые, и никто не обращает на них внимание, но тебе так сильно нравится, что не можешь от него избавиться. Это был такой складной ножик, я всегда хранила его под рукой, вот прямо здесь, в верхнем ящике стола, — Берта указала на ящик. — А тут прихожу утром готовить — а его и нет!

— Нож… — повторил за ней Элжерон, вспоминая порез на шее Нерона. — Он был очень острый?

— О, еще какой! Я всегда его тщательно затачиваю! Под ним овощи будто сами распадаются на аккуратные кусочки! А тут такая незадача, — женщина разочарованно всплеснула руками. Граф поднялся со своего места и снял пальто, бросив его на спинку стула.

— И когда он пропал? Сегодня?

— Да кто ж его знает. Вечером вчера был, я точно помню, я же им пользовалась. А утром — уже и нет. Домовой, может, утащил.

— Боюсь, не домовой, — прорычал Элжерон, отчего Берта тихо икнула. — Ты не знаешь, где сейчас Филиппина, наша гостья?

— Алиса относила ей чай в гостиную не так давно, — протараторила кухарка. — Полагаю, она все еще там.

— Отлично, — произнес граф, отправляясь в указанную ему комнату.

Элжерон сдернул с себя шарф, не сразу заметив, что так и не снял его с себя, и бросил на пол по пути в гостиную, зная, что прислуга уберет его, едва заметив, и, скорее всего, еще до того, как граф побеседует со своей гостьей. Дойдя до нужной двери, граф на мгновение замер, взявшись за ручку. Что если Филиппина все же не была виновна в произошедшем? Но ведь он видел ее предыдущей ночью на кухне, вспугнул ее, и она что-то прятала подальше от его глаз. Женщине однозначно было, что скрывать от графа. И если ее тайна была как-то связана с болезнью Маргарет, то Филиппине не поздоровится. Однако, нельзя было вести себя агрессивно и вызывающе, иначе женщина наверняка сразу же замкнется и не позволит Элжерону что-либо о себе узнать. Граф мысленно успокоился и, приосанившись и напустив на себя маску безразличия, открыл дверь.

— Добрый день, граф, — лениво потянула с кушетки Филиппина, не отрываясь от чтения какой-то книги и даже не подняв на него взгляда. — Вы вернули мою беглянку?

— Да, мы неплохо проехались до деревни и обратно, — сдержанно кивнул Элжерон, садясь в кресло напротив женщины. На ней до сих пор было это ужасное пышное платье белого цвета. На столике перед ней стоял новый чайный сервиз, а над чашкой поднимался чуть заметный ароматный чайный пар. — Немного поговорили, я показал ей окрестности.

— И как, есть какие-либо подвижки по поводу ее хвори? — полюбопытствовала Филиппина, хотя тон ее не выразил особой заинтересованности.

— Пока, к сожалению нет. Однако, Маргарет поведала мне, что ее отец, барон Кинсрайт, умер от болезни?

— Нет, что Вы. Он спрыгнул с крыши, — Филиппина тоскливо вздохнула. — Бедняга, мой Генри… А ведь у него всего лишь была горячка. Мы толком не успели начать его лечить, но разум его внезапно помутнился — и… он сделал то, что сделал. — Филиппина воздела глаза к потолку и перекрестилась, — Упокой, господи, его душу. Надеюсь, бог миловал его за сие малодушие и устроил его туда, где ему хорошо.

— Маргарет говорила, что его лихорадка не была типичной. И не поддавалась лечению, — возразил граф.

— О, Вы ее больше слушайте, — махнула рукой женщина. — Неужто Вы еще не поняли, что она вся в отца? Сколько ей что ни говори, она будет настаивать на своем, пусть это и будет глупостью.