— Нет, а на кой они там? — удивился охранник. — Камеры только в здании, у входа и на алее. А у пруда два раза за ночь мы обход делаем. Браконьеры замучили, спасу нет. Карпа зеркального ещё мальком из Голландии завезли. Теперь-то он подрос. Рыбины здоровенные, с рук едят. А они их, паразиты, бреднями. А то и пацаньё со своими нырётками. Если не уследить, изведут всю рыбу под корень за одно лето.

— Стало быть, в ваше дежурство обхода не было?

— Не было, — угрюмо вздохнул охранник.

Пока Кречетов совершал визит в сторожку, площадка перед особняком снова опустела. И художники, и зеваки, утолив творческий голод, отправились утолять голод телесный.

Антон зашёл попрощаться с директором перед отъездом, однако у кабинета Дольского его ожидали двое: пожилой импозантный мужчина европейской наружности и юная белокурая девушка с косой. Оба заметно волновались.

Мужчина отрекомендовался Луи Кастором, спутница представилась сама.

— Луиза Кастор. Дедушка плохо говорит по-русски. Я буду переводить.

Кречетов жестом пригласил их проследовать в кабинет и вошёл вслед за ними.

Кастор устало опустился в антикварное кресло, положил руки на трость и начал говорить. Луиза едва поспевала транслировать его сбивчивую, наполненную трагизмом речь.

— Это я, это я во всём виноват, — уверял Кастор, глядя на следователя исполненными раскаянья глазами. — Я скрыл от господина Дольского кражу.

— Кражу? Вы имеете в виду украденную картину?

— Нет, нет, господин комиссар, — покачал головой Кастор. — У меня украли письмо. Это случилось в день моего приезда.

— Вот как?! И отчего же вы не сообщили о краже?

— Об этом попросил господин Громов, он руководит фестивалем.

— Громов? Илья Евгеньевич?

— Да, да, он самый, — горячо подтвердил Кастор. — Этот господин убедил меня, что Дольский будет весьма огорчён кражей. К тому же, осталась электронная копия письма.

— Да, я с ним ознакомился, — кивнул Кречетов, делая очередную пометку в блокноте. — А как произошла кража?

— Это был человек в чёрном, — с готовностью ответил Кастор. — Он забрался в номер через балконную дверь.

— Так вы его видели?

— Увы, — печально вздохнул француз. — Было темно, и я различил лишь силуэт. К тому же, на ужине я выпил лишнего. «Севегное сияние», — произнёс он по-русски. — Шампанское и водка.

Луиза укоризненно посмотрела на дедушку, а Кречетов сочувственно кивнул.

— Какие-то ценности были похищены?

— Только письмо, — покачал головой Кастор. — И ещё, господин комиссар, — он нервно постучал тростью о пол. — Во Франции ко мне приходил человек с предложением продать ему это письмо. Предлагал две тысячи евро. Я отказался.

— Две тысячи за письмо?!

— Я подумал, что это какой-то сумасшедший, — развёл руками Кастор. — Во Франции много потомков русских эмигрантов, готовых потратиться на подобную редкость. Он также интересовался картиной.

— А почему вы решили, что он, непременно, русский?

— Акцент, господин комиссар, человек дурно говорил по-французски. И ещё, — Кастор подался вперёд и заговорил тише. — Я слышал этот голос здесь, в поместье, во время ужина. Самого говорящего я не видел, но голос был тот самый, я узнал его.

— Grand-père, tu as dû te tromper, — шепнула деду Луиза, — D’où vient cet homme de France?[7]

— Нет, нет, — горячо возразил Кастор, — это был именно тот голос.

— А вы смогли бы опознать этого человека?

— Тот, что хотел купить письмо, был с рыжими волосами и бородой. К тому же, на нём были тёмные очки. Здесь я таких не видел, — покачал головой француз.

«Рыжие волосы, борода и очки, конечно же, камуфляж, — понял Кречетов. — Но какая нацеленность на результат! Не вышло во Франции, завладел письмом здесь, в России. Пошёл на кражу. Неужели, клад, действительно, существует? Если это так, тогда мотив ночного убийства налицо. А вдруг, клад уже найден и извлечён из пруда? Тогда убийцу найти будет гораздо труднее. Придётся попридержать фестивальную публику, пока не разбежались, как тараканы. И особенно господина Громова. Уж больно подозрительно он скрыл кражу письма. И ещё вопрос: не был ли этот персонаж в последнее время во Франции?»

Эту мысль Кречетов занёс в свой блокнот и, поблагодарив Касторов, отпустил их из кабинета.

После аперитива заговорили о происшествии.

— Как хотите, господа, но здесь не обошлось без потустороннего, — заявил драматург Шалапутников, наливая в опустевший стаканчик самогона, подкрашенного клюквенным морсом. — Сами посудите: ночь, графские сокровища, дама в белом, вышедшая из пучины, и окровавленный труп! Каков типаж, господа! Каков нерв события! Нет, нет, я обязательно возьмусь за перо.

— А я уверена, что это преступление страсти, — томным шёпотом произнесла Кутеева. — Не забывайте, что труп найден у Поцелуева камня. Убийца выследил своего соперника и поразил в сердце. Как это волнует, как возбуждает! Я бы безропотно отдалась тому, кто готов бы был на подобную дерзость. Глаза Кутеевой мечтательно затуманились, и она стала декламировать, покачиваясь на стуле:

— Это Игорь Северянин? — робко поинтересовался Веня Романов.

— Нет, деточка, это из нынешних, — усмехнулась Кутеева, с интересом разглядывая восторженную физиономию Вени. — Если хочешь, я познакомлю тебя с творчеством этого автора в более куртуазной обстановке.

При этом она как бы ненароком провела пальцем по краю обширного декольте.

— Этот ваш декаданс — мещанство и пережиток, — звонким голосом заявила Маша Жиганова. — Мы с Беном предпочитаем другую поэзию.

Маша положила на руку юноши свою ладонь.

— Верно я говорю, Бен? — требовательно спросила она.

Веня рассеянно кивнул, с трудом отнимая взгляд от примечательного бюста поэтессы.

— А я думаю, банальная бытовуха, — раздался бесшабашный голос Хвастова. — Повздорили мужики. Слова за слово, сначала по мордасам, а потом и до багра дело дошло.

— А как же привидение? — возразил Шелапутников. — Говорят, видели его недалеко от места преступления. — Нет, нет. Тут, господа, непременно тайна.

— А ну вас с вашими приведениями, — отмахнулся Хвастов, наливая третий стаканчик аперитива. — А не соорудить ли нам, братцы, банчишко, пока горячее не принесли? По маленькой, на желания.

Желающих не нашлось. Все помнили печальный опыт Апашина, дефилирующего голышом по ночным деревенским улицам.

— А кто видел нашего сюзерена Илью Евгеньевича? — неожиданно спросил Карамазов.

— Он ещё после обеда куда-то подорвался. Прыгнул в машину и укатил. Спешил, точно на пожар.

— Стая осталась без вожака, — весело констатировал Хвастов. — Предстоит ночь наслаждений. Я требую вина и порочных женщин! Братцы, как у нас с горячительным?

— Литра три самогона, мой генерал, — по-военному доложил Шелапутников. — Кроме того, имеется портвейн и сливовица в размере шести бутылок. Для настоящей оргии маловато.

— Портвейн и прочее баловство выдать куртизанкам, — скомандовал захмелевший Хвастов. — После ужина идём в набег на деревню. Будем добывать самогон, как менестрели — пением и силой таланта.

— Побьют, — возразил Апашин. — Они ещё в прошлый раз грозились.

— Тебя, Аркаша, оставим в лагере оберегать целомудрие женщин и боеприпасы, — бросил ему Хвастов. — Твоё второе явление может вызвать крестьянский бунт.

Предвкушая нескучную ночь, художники и литераторы наполнили опустевшие стаканчики и выпили кроваво-красный самогон.

Утром следующего за убийством дня на почту Кречетова пришёл отчёт из лаборатории.