Лейтенант сделал неприличный прощальный жест и возвратился в сторожку.

Дело о бобрищенском кладе официально закрыто не было. Однако после питерской неудачи начальство к нему окончательно охладело. И то сказать: столько времени и ресурсов было задействовано, а в чистом остатке шиш с маслом — одна монетка и труп местного забулдыги.

Труп гражданина Котова не взывал к начальству Антона, требуя справедливого возмездия. Родственников у бедолаги не нашлось, а сама личность дважды судимого гражданина не возбуждала у органов правопорядка излишнего энтузиазма.

Полковник Звонов, прямой начальник Антона выразился и вовсе категорично:

— Антоша, я знаю: ты малый упёртый. Пятно на репутации, честь мундира и всё такое… Ничего, отмоется пятно. Только вот что, хватит гонятся за призраками. На наш отдел за прошлый месяц ещё четыре трупа повесили. Так что, давай, родной, спускайся на землю, забудь об этом проклятом кладе и займись, наконец-то, делом.

Антон взял под козырёк и окунулся в будничную работу. Однако дело о бобрищенском кладе оставалось для него неизменно главным. Он всем своим существом сыщика чувствовал: развязка неминуемо приближается, и связана она, несомненно, с отъездом экспозиции музея в Париж. Это был исключительный шанс для преступника вывести за границу все сокровища махом.

Не полагаясь более на помощь начальства, Антон уповал теперь на глаза и уши лейтенанта Болтухина. Ах, как жаль, что укатил на лазурные крымские берега Никита Степанович, бобрищенский участковый. Антон звонил ему, приехав из Питера, но, увы, не застал. Обнадёживало лишь то, что Никита Степанович должен был днями возвратиться из отпуска.

«Хорошо бы, успел участковый к финалу пьесы, — уповал Антон. — Нам с лейтенантом подмога сейчас бы не помешала».

Лейтенант позвонил посреди ночи, и его голос был весьма взбудораженным:

— Кэп, — буквально крикнул он в трубку. — Вы были правы насчёт самогонки. Ровно в полночь этот халамидник рванул в деревню и вернулся с пузырём и двумя бабищами. Что делать, кэп? Эти фрау уже приняли по стакану и, похоже, предстоит римская оргия. Я тут выскочил на минутку, но, боюсь, долго мне не продержаться. Операция, кэп, на грани провала.

— Держись, лейтенант, я еду, — бросил Антон, нашаривая ногами тапочки.

Из трубки раздалось возбуждённое дыхание и прокуренный женский голос:

— Ах, вот ты где, пупсик! Иди же, я вся горю…

Послышалась короткая возня — и эфир затих.

Антон торопливо оделся, схватил с тумбочки наплечную кобуру с табельным стволом и буквально выскочил из квартиры. От подъезда до стоянки, где дремала в ночной прохладе его машина, Антон пронёсся, как спринтер. Его сейчас беспокоила не столько поруганная честь лейтенанта, сколько тот несомненный факт, что наблюдение и прослушка в таких условиях решительно невозможны. А именно ночью можно увидеть и услышать самое интересное.

Как ни торопился Антон, гоня машину сначала по пустым и сонным улицам Тулы, потом по гулкой ночной автостраде, рассвет нагнал его в дороге. Когда машина, шурша по гравию, скатила с автострады на просёлок, первые лучи уже весело били в лицо сквозь стекло кабины. Оставив машину за поворотом, Антон проделал тот же контрабандный путь, что и накануне на пару с лейтенантом.

Сторожка была настежь открыта, и оттуда доносились неясные стоны и храп. С упавшим сердцем Антон шагнул внутрь. Стонал лейтенант. Он лежал на полу, застеленном какой-то рогожей, и судорожно пытался встать, прикрываяс ладонью.

— Кэп, — прохрипел он, трагически воздев свободную руку. — Нападение на полицейского при исполнении. Статья 318.

Антон протянул руку и помог лейтенанту подняться. Ладонь лейтенанта была влажной и мелко дрожала.

— Это беспредел, кэп, — сказал лейтенант, ища глазами свою одежду. — Лёха принял стакан на грудь и сразу окуклился. — Он кивнул на охранника, который похрапывал, сидя за столом и обнимая пустую бутылку. — Бабы обе ко мне. Я им ксиву под нос и про моральный облик офицера толкую. Ноль эмоций. Мне бы бежать, кэп, да как пост оставишь?

Болтухин торопливо натянул найденные в дальнем углу трусы и джинсы.

— Надеюсь, лейтенант, ты не уронил гордого имени питерского полицейского? — с горькой усмешкой спросил Антон.

— Никак нет, кэп, — заверил лейтенант. — Можно сказать, дважды не уронил.

Оставив лейтенанта приводить себя в должный порядок, Антон подошёл к мерцающим мониторам. Вовремя. На одном из экранов чётко виднелся сгорбленный силуэт, волокущий за собой что-то громадное. Антон сразу узнал Костю и порученные ему каминные часы. Антон посмотрел на время. 5.45. Не рановато ли для подобных занятий? Монитор показывал фойе особняка. Костя пересёк фойе и скрылся из видимости камер. Однако нетрудно было понять, что направляется он к запасникам. Там камер не было, и можно было уповать только на оставленного в помещении «жука».

Включенный приёмник «жука» и крохотные наушники лежали на столике возле пульта. Должно быть, до появления в сторожке дам лейтенант и в самом деле усердно слушал эфир. Антон поднёс наушник к уху и сразу же различил глухие шаркающие звуки и невнятные голоса. Разобрать, кому они принадлежат, было решительно невозможно. Слова звучали гулко, как из преисподней.

— Ближе, ближе к стене, — раздался первый голос. Он был властный, требовательный, но, совершенно непонятно, мужской или женский. Ваза, в которой находился «жук» радикально изменяла акустику.

После скрежета и пыхтения второй голос произнёс:

— Убрал, что смог, но места мало: на всё не хватит.

— Ерунда, главное, чтобы «девочка» влезла, — ответил первый голос. — Мелочёвку и стёкла запихнём в «дядю».

В этот момент раздался оглушительный колокольный звон. Такой громкий, что Антон машинально убрал наушник от уха. Когда он снова вернул его на место, первый голос произнёс возмущённо:

— Какого чёрта! Они что так и будут трезвонить?

— Только раз в три часа, — заверил первый голос. — Там до шестерёнки невозможно добраться.

Дальше стал слышен лишь невнятный лепет. Должно быть, говорящие удалились от ящика с вазой. Антон обернулся. Лейтенант был уже при полном параде и вопросительно смотрел на напарника.

— О чём базарят? — спросил он, подойдя ближе.

Антон слово в слово пересказал услышанный диалог.

— Про «дядю» я тоже слышал, — с серьёзным видом сообщил лейтенант. — Его куда-то перенести надо было. Я ещё подумал, что это чей-то родственник парализованный.

— Сам ты, лейтенант, парализованный, — в сердцах бросил Антон. — Вместо того, чтобы слушать в три уха, повёлся на баб.

— Это, Антон Васильевич, самые что ни на есть форс-мажорные обстоятельства, — виновато заметил лейтенант. — То есть, обстоятельства непреодолимой силы.

Только теперь Антон заметил на шее лейтенанта свежую размашистую царапину.

— Это они тебя? — спросил он немного смягчаясь.

— Вы ещё со спины не видели. У них ногти, кэп, как у птеродактилей. Можно сказать, изранен при исполнении.

— Вот что, жертва насилия, пожрать у вас тут ничего не осталось? — спросил Антон, ощущая могучий голод. — Сейчас бы кофе с каким-нибудь бутербродом.

— Пусто, — уныло сообщил Болтухин. — Эти лахудры под самогонку всё смели подчистую.

Антон снова посмотрел на часы. Половина седьмого.

— Мне пора, — сказал он, вставая. — В восемь планёрка в отделе. Как только раскидаю дела, привезу тебе что-нибудь похавать. Но раньше обеда даже не жди.

— А мне что, манной питаться? — возмутился Болтухин.

— Ничего, компенсируешь плотские излишества желудочным воздержанием, — сказал Антон, устремляясь к двери. — И постарайся выяснить, не та ли это «девочка», что упоминалась в письме Кастора и кто такой этот самый «дядя». Да, и вот ещё что. Скоро явится сменщик этого охламона, — Антон кивнул на спящего за столом охранника. — Передай ему тело коллеги и вели помалкивать о нашем присутствии.