— Очень был бы признателен, — прижал ладони к груди директор. — Вещь исключительно оригинальная и представляет музейную ценность.

А вам удачи, Антон Васильевич. Надеюсь, найдёте того мерзавца.

Он ещё раз пожал руку Антона.

Пора было отправляться.

Спустившись к машине, оба, не сговариваясь, оглянулись, подняв головы вверх. Из эркера им махали сгрудившиеся сотрудники. И отчаяннее всех, обеими руками сразу — Даша.

— Я скоро вернусь, — крикнул девушке Костя, садясь в машину.

Антон включил зажигание и авто, шурша шинами по сухому гравию, покатило прочь от согретого солнцем особняка.

Конец первой части.

Пётр Канарский происходил из интеллигентной питерской семьи. Его дед был знаменитым тенором в Мариинке, отец — известным в городе адвокатом. Маленький Петя рос среди картин, фарфоровых и бронзовых статуэток, антикварных вещей. Особенно ему нравились шахматы. Его поражали вырезанные из слоновой кости величавые слоны, надменные ферзи, суровые пешки… Позже, когда Петя вырос и узнал, сколько стоят эти, купленные ещё прадедом шахматы, он проникся к ним уже другим, меркантильным трепетом.

Юный Канарский стал одержимым собирателем. Он коллекционировал всё подряд: почтовые марки, монеты, перочинные ножи, пивные крышки. Однако, если выпадал случай продать что-то из коллекции с хорошим наваром, он делал это незамедлительно.

К тридцати годам Пётр Канарский имел неплохую коллекцию старинных монет, бронзы и живописи, а также — завидные связи среди серьёзных коллекционеров. Понимая, что истинной мечтой перекупщика является вовсе не Россия, Канарский наладил выходы за границу. На этом он и погорел. Первый срок Пётр Канарский получил за попытку вывезти прижизненное издание сказок Пушкина. Подвела перекупщика банальная жадность. Сказки достались задёшево от известного в Питере домушника Васи Баламута. Их бы припрятать до поры да подождать, пока уляжется шмон после кражи. Но засвербело в пустом кармане — и поехал Канарский в Хельсинки, к знакомому по прошлым делам барыге. Взяли Петра Канарского на досмотре, и засиял ему первый срок.

В исправительном учреждении № 23 Канарский был закреплён на работы в пекарне, откуда и произросла впоследствии его кличка. Выйдя через полтора года на вольный воздух, Батон поумнел и впредь делал гешефт, озираясь на уголовный кодекс.

Однако и это не спасло от неумолимой Фемиды. Второй срок ему нарисовали за продажу поддельного Караваджо. Копия «Кающейся Магдалины» получилась чудо как хороша. Даже грудь кающейся грешницы была выписана куда пышнее и округлей оригинала. Покупатель, весьма высокопоставленный чинуша из бывших питерских бандюганов, остался весьма доволен, не заподозрив подделки. Да вот незадача: спившийся художник, что ваял копию, поставил, скотина, под Магдалиной свою подпись. Скандал. Суд. Колония.

После второй отсидки обиженный на отечество Пётр Канарский выехал за границу. Возвращался в Россию лишь изредка, когда наклёвывалось что-то серьёзное.

Дельце, ради которого он решился посетить Питер в этот раз, обещало быть вкусным. Шутка ли, десять царских империалов! Да ради одной такой монеты следовало пересечь границу. Тем более, что от Финляндии, где он обретался в последние годы, до Питера было рукой подать.

«Интересно, где это Ися Гройсман откопал такое богатство? По словам этого выжиги, империалы — двадцатипятирублёвики 1896 года. Их выпущено было всего-то сто семьдесят пять штук. Музеи и частные коллекционеры на аукционах за такие раритеты глотки друг другу рвут. А тут сразу десяток! Не иначе старинный клад», — примерно так размышлял Канарский, ступая с борта парома «Принцесса Анастасия» на гранит Санкт-Петербурга. Впрочем, на гранит отчизны сошёл вовсе не Пётр Канарский, а гражданин Финляндии Юхон Мякинен. Импозантный финн, немного полноватый, уже не молодой, но вовсе ещё не старый, не обременённый никаким багажом, прошёлся вдоль набережной, с удовольствием вдыхая душный июньский воздух. «Что ни говори, а дым отечества, действительно, сладок», — подумал фальшивый Мякинен, останавливаясь, чтобы взять такси.

Сев в подъехавшую машину, Канарский бросил шофёру:

— В «Старое зеркало», милейший.

Пётр Канарский предпочитал этот отель остальным по двум основным причинам: отель был обустроен в старинном доме на Невском без излишней современной ажитации и, что немаловажно, в нём редко селились финны. К своим новым соотечественникам Канарский относился без особых родственных чувств.

Такси весело покатило в сторону центра. За окном замелькали милые сердцу питерские улицы, и Пётр Канарский вглядывался в их величавые черты с сыновней чувственностью. Но если бы блудный сын обернулся, то, наверное, заметил бы, что в сотне метрах позади такси пристроился неприметный седан.

Питерские сыщики, сев на «хвост» гражданину Канарскому, плотно вели его до отеля.

Питерские коллеги забронировали для Антона номер в том же отеле, где поселился и Пётр Канарский. Косте пришлось довольствоваться хостелом в двух кварталах от «Старого зеркала», но он, казалось, был счастлив и этим. Питер восхитил парня, и он, как только заселился в крохотную комнатку, отправился бродить по набережным Невы.

Антона в номере ожидали. Курчавый юноша с внешностью рэпера пружинисто поднялся с дивана. Если бы Антон не ожидал этой встречи, он бы подумал, что в номер забрался вор.

— Добро пожаловать в Питер, товарищ капитан, — произнёс юноша, широко улыбаясь и пританцовывая на месте. Если бы юноша добавил «йо!» и воздел к потолку средний палец, как это заведено в рэперской среде, Антон вряд ли бы удивился.

— Вас в школе милиции учили так одеваться? — поинтересовался Антон, кивая на болтающуюся на худых плечах парня чёрную футболку с оскаленным черепом и рваные на коленях джинсы.

— Это, типа, для маскировки, — ещё шире улыбнулся парень. — А так, по жизни, я лейтенант. Лейтенант Болтухин. Погоняло: Болт.

— А как твоё имя, лейтенант? Чисто по жизни?

— Имя у меня простое, беспонтовое: Кирилл, — представился лейтенант, всё так же лучезарно улыбаясь.

— А меня зовут Антон Васильевич, — Кречетов протянул руку.

— Да я, в теме, кэп, — лейтенант крепко и надёжно пожал протянутую ему руку.

Антон сделал приглашающий жест, и они присели на край дивана.

— Какие новости о Канарском? — спросил Антон, переходя к сути дела.

— Прибыл вчера. Поселился в 312-м «люксе». Сидит тихо, как пацифист, — коротко доложил лейтенант. — Никаких гостей, никаких тёлок. В настоящий момент гуляет по набережной, кормит голубей. На хвосте у него двое наших. С его трубы зафиксировано два звонка: заказал столик в «Северянине» на вечер и побалакал с неким Гройсманом Исааком Марковичем.

— О чём договорились?

— Забились на стрелку в «Северянине».

— Хороший ресторан?

— Тю, — присвистнул лейтенант. — С разбегу видно, что вы не питерский. В «Северянин» ходят только депутаты и авторитетные воры. Там цены — космос. Я как-то раз туда свою скво водил. Чисто приколоться. Все мои понты закончились на кофе с пироженкой.

— Придётся прогуляться туда ещё раз.

— Вы, кэп, часом не внебрачный сын Абрамовича? Внешнее сходство, вроде, есть.

— Закажи столик на то же время, что и Канарский, — проигнорировал шпильку Антон. — И еще, лейтенант Болтухин, переоденься к вечеру во что-то приличное. Пойдёшь в ресторан со мной.

— Из шмоток я, пожалуй, найду что-нибудь архаичное, — задумчиво взъерошил шевелюру лейтенант. — А вот в плане капиталов я чистый люмпен.