— Товарищ Ворошилов, товарищ Любимов наметил себе такой фронт работ, что, наверное, придётся оставить его в Ленинграде, — сказал Сталин, когда я окончательно выдохся. — Как вы считаете?

— Пусть остаётся, если командарм Рокоссовский не возражает. С Мерецковым из-за своей недисциплинированности дивинженер Любимов всё равно уже отношения испортил, — развёл руками маршал.

— А вы что скажете, товарищ Рокоссовский?

— Фронтовое управление укомплектовано и у меня уже есть начальник инженерно-технической службы, — явно насторожившись, уклончиво ответил Константин Константинович.

— Товарищу Любимову из Петрозаводска будет трудно контролировать военные приготовления на ленинградских заводах, за которые он уже взял на себя личную ответственность, не зная, что управление Ленинградского военного округа преобразуется в управление Карельского фронта и переезжает. Ставить товарища Любимова в заведомо невыгодные условия будет с нашей стороны нечестно, — как бы рассуждая сам с собой, встав со своего места и пройдясь по кабинету, сказал Сталин. — Пусть остаётся в Ленинграде со своими подчинёнными. А вашу, товарищ Рокоссовский, инженерно-техническую службу, вы уступите товарищу Мерецкову, — вынес он своё окончательное решение.

Командарму ничего не оставалось, кроме как смириться, хотя по моим наблюдениям за ним, он был от такой перспективы не в восторге, хоть и старался этого не показывать. На этом совещание закончилось и Предсовнаркома отпустил всех, кроме меня и Кирова, попросив Рокоссовского задержаться до моего выхода в приёмной. Не зная о чём пойдёт речь, я напрягся. Да, у меня с самого начала были опасения, что наша размолвка с Иосифом Виссарионовичем помешает общему делу, но в ходе совещания, когда любые мои заявления принимались к рассмотрению и вся атмосфера в целом была исключительно, как сказали бы в «эталонном мире», деловой, без эмоций, амбиций и прочих помех, я успокоился. А теперь видно настало время расставлять точки над «зю».

— Товарищ Любимов, тут у нас случилось небольшое недоразумение. Командующий Балтфлотом товарищ Кожанов предложил дать имя десантной операции. Операция «Ла-Манш». Но этого ему показалось мало, поэтому наступления на перешейке и через Карелию он окрестил «Мажино» и «Арденны», пояснив, что точно также, как в обход перешейка, можно обойти и линию Мажино. Правда, показать на карте, как конкретно это сделать, и вообще, найти эти Арденны, не смог. Понятно, он же моряк, — улыбнулся в усы Сталин. — Однако, Генштаб РККА проверил его заявления и дал ответ, что линию Мажино наши танковые войска, окажись они на французской границе, через Арденнские горы, а вовсе не «город Арденны», как полагал товарищ Кожанов, действительно могли бы обойти и нанести удар во фланг и тыл обороняющей её армии. В Маньчжурии наши танки преодолевали и более серьёзные горы. Нам с товарищем Кировым, товарищам в Генштабе, понятно, кто на самом деле из вас двоих выдвинул это предложение насчёт названия операций. Поэтому мы хотели бы услышать ваши пояснения по этому вопросу касательно целей и предполагаемых вами последствий такой явной провокации Антанты.

Ах, вот оно что! Зациклившись на себе, я не смог раскусить Предсовнаркома, который, по-прежнему, подчёркнуто придерживался в нашем общении только практических вопросов.

— Я, товарищи, полагаю, что назвав операции против финнов таким образом, кроме очевидного идеологического прикрытия привлечения в действующую армию любых имеющихся сил, о котором, наверное, уже говорил флагман флота первого ранга Кожанов, мы подтолкнём немцев и Антанту к реальным боевым действиям друг против друга, вместо идущей сейчас «странной войны», которая может, очень некстати, вдруг завершиться. На их месте, стоя перед линией Мажино или Западным валом и не зная как их преодолеть, я бы тоже не спешил на рожон лезть. Тем более, имея опыт позиционных сражений Мировой войны. Так давайте подскажем им, где можно пролезть в обход! Как минимум, это посеет в Антанте сомнения насчёт неуязвимости их положения и заставит укреплять свои силы, а не вооружать поляков и прочих финнов, чем они, кстати, сейчас энергично занимаются. Что касается последствий, то хуже чем сейчас, у нас с Англией уже не будет, а французы полностью подпали под влияние Лондона. Реально Антанта сделать ничего не в силах, пока связана Германией. А мы как раз плеснём керосинчика в костёр.

— Хорошо, товарищ Любимов, ваша позиция по этому вопросу понятна, — спокойно кивнул мне Сталин и отпустил. — Можете идти. На Ленинградском вокзале стоит литерный поезд с фронтовым управлением товарища Рокоссовского. Отправляйтесь с ним и организуйте на месте те мероприятия, что мы здесь наметили.

И всё! Надо ли говорить, что вышел я из кабинета с ощущением полного непонимания, что вокруг меня происходит? Приготовившись «дать бой» и даже начав его, я провалился в пустоту на первом же ударе, а потом и вовсе понял, что против меня никто не дерётся. Наоборот, меня всячески обнадёжили, поддержали, практически во всём, и отправили выполнять. Это было… непривычно. Не надо никого убеждать, доказывать, ломать, хитрить, добиваясь своего. В чём подвох?

— Прибыл в ваше распоряжение, — доложил я ожидавшему меня Рокоссовскому.

— Товарищ дивинженер, обязан предупредить, что сработаемся мы лишь в том случае, если вы будете уважать устав, воинскую дисциплину и субординацию, — сразу же мягко предупредил меня новый командир. — А не прыгать через голову начальника, жалуясь сразу в ЦК. Если у вас возникнут какие-то вопросы — приходите ко мне. Решим. А если это будет выше наших с вами полномочий, я сам буду обращаться в вышестоящие инстанции.

— Так точно, товарищ командарм 2-го ранга! Тем более, что судя по прошедшему совещанию, неразрешимых проблем более не возникнет, — ответил я.

— Надеюсь. Но имейте в виду, товарищ Киров только что обещал мне, что если вы к нему снова придёте, то он первым делом спросит о том, что решил комфронта, — хитро улыбнулся Константин Константинович.

— Вижу, уже вся РККА, даже дальневосточники, знает, что я с Генсеком в обход всех прямых начальников говорил… — вздохнул я с искренним сожалением, понимая, за что меня так невзлюбил Мерецков.

— Да уж, с конспирацией вы прокололись. Надо ж додуматься, лично на квартиру прийти! К вечеру уж весь дом от вахты знал, где и у кого вы были. Не говоря уж о том, что у товарищей Кирова и Мехлиса квартиры на одной площадке. Дураков нет, чтобы не понять, почему уже в понедельник товарищ Киров резко изменил своё мнение в отношении финнов. Впрочем, несмотря на то, что вы наплевали на субординацию, чего я не могу одобрить, всё же должен вас поблагодарить, что меня перебросили на активное направление. Боюсь, если бы у вас не нашлось пороху так поступить, никто бы не стал возражать против весьма и весьма сомнительного плана войны.

— Наш девиз — слабоумие и отвага! — пошутил я самокритично, понимая, как коряво я выполнил свою комбинацию с Миронычем. Да ещё и с Кожановым прокололся. Хотя… Откуда ж мне знать, что тот в европейской географии двоечник? Всё равно, значит, инструктировать надо было подробнее. А то привык в Спецотделе НКВД людьми, порой лучше меня самого разбирающимися в деле, командовать, в мелочи не углубляясь.

— Солдату — смелость, офицеру — храбрость, генералу — мужество, писал в «Науке побеждать» Суворов. А вы, стало быть его труд хотите дополнить, в соответствии с техническим прогрессом? Инженеру — слабоумие и отвага?

— Выходи так, но профессиональной сферы это не касается.

— Значит, в своём поступке не раскаиваетесь?

— Ничуть. Главное — не с голым задом на мороз и финские ДОТы. Раз уж у советских командармов мужества не хватает ЦК партии возражать…

— Я вас предупредил. Надеюсь — сработаемся, — прекратил Рокоссовский нашу с ним шуточную пикировку и дальше разговор пошёл уже о конкретных делах в округе. Командарм выспрашивал меня обо всём моём хозяйстве, в основном о людях, с которыми я, к своему стыду, даже не успел толком познакомиться, за что и получил от нового командующего заслуженное замечание. А ещё Константина Константиновича очень интересовало моё общее впечатление от 19-го СК. Конечно, учений корпуса я не видел толком, как войска действуют не знаю, но командарм спрашивал вовсе не об этом. Порой он вникал в такие подробности, что я только диву давался. Как строем ходят, какие песни поют, есть ли в полках и дивизиях оркестры. Как командиры службу несут, не бывало ли «гвардейских загулов» среди них, всё-таки старая столица со своими традициями и обычаями. Беседуя так, мы добрались до ждавшего только нас эшелона, который был отправлен сразу же, как только мы вошли в вагон. Там Рокоссовский представил меня своему штабу, в первую очередь его начальнику, комкору Колпакчи. Причём, рокировку инженерно-технических отделов со штабом Мерецкова он объяснил очень корректно, сказав, что я лучше знаком с ленинградской промышленностью, с которой инженерно-технической службе придётся взаимодействовать, а дивинженер Сухотин, его «родной», со своим отделом имеет богатый опыт Маньчжурской кампании по организации технического обеспечения в условиях труднодоступной местности, на которой предстоит действовать нашим войскам в Карелии. В общем, сделал всё, чтобы обошлось без обид.