Третьего июля захватить с наскока Вильно не получилось. Разведбат 13-й танковой, наткнувшись в городе на части двух польских пехотных дивизий, изготовившихся к упорной обороне, понеся потери, отступил и занялся, в ожидании подхода главных сил КМГ Потапова, разведкой окрестностей, выслав дозоры в сторону литовской границы, Лиды и Гродно. Четвертого числа Вильно был окружен силами наших 13-й и 15-й танковых дивизий, 14-я была развернута фронтом на север на участке свыше 25 километров для обеспечения от группировки в «литовском аппендиксе», а кавкорпус наблюдал за южным направлением Лида-Гродно, перехватив все сколько-нибудь проходимые дороги. КМГ вела разведку и приводила в порядок свои части после форсированного марша. Я догнал основные силы только пятого числа, развернув АТРБ восточнее Новой Вильни, куда вскоре должен был подойти и ремонтный поезд. К счастью поляки сумели разрушить железнодорожные пути лишь на небольшом участке, проходившем через их главные позиции, который был быстро восстановлен нашими военными железнодорожниками, уже успевшими пропустить к нам на подмогу дивизион бронепоездов. Его техническое обеспечение также легло на мои плечи. В качестве презента в ознаменование нашего будущего боевого сотрудничества мы сбагрили военным железнодорожникам все 11 R35, поставив их на захваченные в Новой Вильне железнодорожные платформы. Эти трофейные танки за корпусом не то что своим ходом, даже на транспортерах поспевали с огромным трудом и, к тому же, жрали дефицитный, по нашим меркам, высокооктановый бензин, который на эти самые транспортеры и нужен был. Дивизион бронепоездов отдарился десятком нормальных цистерн образца 1908 года, бывших, и снова русских, с тем самым искомым бензином. Разлив одну из них по бакам, бочкам, сняли пустую с железнодорожной рамы и, установив на два связанных поперечинами продольных деревянных бруса, попробовали поднять ее на «Берлие». Получилось! Так путем переливания, монтажа-демонтажа, превратили десять транспортеров в топливозаправщики, которые при нужде можно было легко трансформировать в обратном порядке. Правда, заливать их под пробку было нельзя, только на две трети во избежание сильной перегрузки. Все равно, ста тонн топлива, которые они могли за раз поднять, трофейным машинам хватить должно надолго. Три оставшиеся «француза» были зарезервированы мной под перевозку на марше захваченных в одной из панских усадеб сельскохозяйственных тракторов Катерпиллар-60, тех самых, что в «эталонном» мире были у нас превращены в «Сталинцев». Три бульдозера и десять цистерн в нашей тыловой жизни много полезнее, нежели одиннадцать несуразных танков.

Простой народ от войны страдать не должен! Так считал я, так считали и мои подчиненные. Но вот всевозможных «эксплуататоров» раскулачить — святое дело! Поэтому в панских усадьбах мы брали не только трактора, но и продовольствие для прибившихся к нам полутора тысяч пленных. Именно прибившихся, а не захваченных. Те польские войска, которые попали под каток нашего 5-го танкового и Кубанского кавалерийского корпусов, были рассеяны, лишены организации и снабжения и небольшими группами шарахались сейчас по окрестностям. Так как это были второочередные дивизии, развернутые по мобилизации в восточных польских областях, то местные белорусы, с оружием и без, просто разбрелись по домам, даже и не думая воевать за Польшу. Другую часть личного состава польских войск составляли украинцы. Меньшая их часть, которой с советской властью было совсем не по пути, сбилась в банды и занялась грабежом и резней. Страдали не только поляки, но и местные жители, литовцы, белорусы, евреи. Просто потому, что бандитам очень хотелось жрать. А уж если им в руки попадали польские военные, тем паче — офицеры, то они могли только пожалеть, что дожили до этого момента. Одну такую банду, грабившую хутор, накрыла на горячем разведрота 652-го мотострелкового полка 14-й танковой дивизии и, после короткого боя, захватила десяток грабителей, которых прилюдно повесили по приговору военного трибунала в Новой Вильне. Случай способствовал тому, что и так немало помогавшие нам местные жители фактически стали лучшими нашими разведчиками, не только сообщая о появлении групп окруженцев, но и выслеживая их, работая проводниками. Большая же часть украинцев, связав либо перебив в своих подразделениях поляков, просто выходила к нашим войскам, выбирая именно тыловиков, наподобие нас. Понятно, подальше от войны, поближе к кухне. Точно так же поступали и выжившие в лесу польские офицеры и подофицеры, которым смерть грозила отовсюду, но от нас в наименьшей степени. Только-только оказавшись в плену, пане офицеры, коих набралось около трехсот человек, сразу же стали качать права, требуя, чтоб мои бойцы им чуть ли не прислуживали и с негодованием отказываясь выполнять любую работу. Пришлось взять их на пушку, построив и объявив, что раз они мне бесполезны, в отличие от рядовых, то я отправляю их в тыл под конвоем их же бывших подчиненных, перешедших на сторону Красной Армии, поскольку своих бойцов выделить не могу. Поляки резко сбледнули с лица, осознав перспективу, и чуть ли не на коленях умоляли меня оставить их при АТРБ, божась, что будут паиньками. Пришлось поверить. И действительно, шипя на нас втихомолку по-польски, тем не менее, комсостав разбитой нами армии, набивая кровавые мозоли, махал лопатами на отрывке капониров под машины не только не хуже украинцев, но и оставляя их по объему перемещенного грунта далеко позади.

Чтобы, во избежание, не вставать постоем у обывателей, лагерь я приказал разбить в поле у дороги на правом берегу Вилейки, между Мичкунами, стоявшими на левом, и деревней Мозейки, у проходившей в двух с небольшим километрах западнее железной дороги. До Вильно отсюда было около двенадцати километров, что гарантировало от артобстрела. Пленных, кроме природных поляков, мы совсем не охраняли. Да и за теми приглядывали получившие оружие их бывшие подчиненные. Покидать же общий лагерь, обозначенный отрытыми под технику капонирами, без приказа или разрешения не разрешалось никому, ни пленным, ни бойцам РККА.

— Что у тебя здесь происходит?! — недовольно ворчал приехавший к следующему вечеру навестить меня и моих бойцов полковой комиссар Попель. — Пленные с оружием ходят, красный флаг, как парус у фрегата вывесил на мачте! Врученный где?

— Не пленные, товарищ полковой комиссар, — а бойцы вспомогательных рот из сознательных элементов разбитого Войска польского, перешедшие добровольно на сторону РККА. Между прочим, пропущенные через особый отдел и не вызвавшие подозрений. Большинство — уроженцы западной Украины. И не ходят, а несут охрану периметра лагеря автотанковой базы. Что касается флага, то на наших летунов цветных дымов не напасешься себя обозначать. Носятся, как мухи над фекалиями, того и гляди на наш табор, который с виду вообще не понять чей, советский или польский, бомбы сбросят. Бомбардировщики-то ладно, привычные, ученые, есть надежда, что разберутся. Но сейчас, в связи с отсутствие противника в воздухе, и истребители с бомбами летают! У этих же соколов реакция вперед мысли, моргнуть не успеешь, как угостят.

— Самовольничаешь, — продолжал ворчать Попель. — Зачем тебе эти пленные сдались? Своих бойцов нет?

— Свои бойцы — все как один мастера и при деле, трофеи ремонтируют. Коли уж вы так воюете, что нам работы нет. А безделье — прямой путь к разложению.

— А ну, как перебьют они вас?

— С чего бы? Мужики в переплет попали, так что и деваться-то им некуда. Или к нам или в банды. Они в банды не пошли и уже этим располагают. И зуб у них на поляков вырос огромный. А слышал бы ты, как они меж собой про СССР говорят, как про землю обетованную! — стал я горячо заступаться за уже своих новоявленных бойцов, пусть пока и в польской форме с красными повязками на рукавах, но вдруг запнулся и резко сменил тему. — А в Гражданскую как воевали? Из Белой в Красную армию не переходили ли? Вот и здесь один к одному. И вообще, — усмехнулся я и пропел куплет из «Сентиментального марша» Булата Окуджавы: