— Сплюнь! — одернул меня комиссар.
— А вы, товарищ Попель, в сознательность народных масс, похоже, не очень-то и верите? — прищурившись, перешел я в наступление. Не век же мне оправдываться! — Не доверяете трудовому крестьянству, вставшему на сторону Советской Власти?
— Как же я не доверяю? Доверяю! Но сперва победить надо, разобраться, кто есть кто! А как попало доверять — себе дороже!
— Ну так победили уже их. Да они, по совести говоря, не особо нам и сопротивлялись. Иначе б мы к Вильно так быстро не вышли. У меня здесь только сознательных тысяча двести человек! Кормить их задарма? Из каких таких запасов? Мне продовольствия строго на списочный состав отпускают и ни грамма больше! Что, пленных надо голодом уморить или сразу расстрелять, чтоб не мучились?
— В тыл отправь…
— Где он, тот тыл? До границы больше ста километров! И кто их конвоировать туда будет? Мои слесаря, сварщики и фрезеровщики? Я, между прочим, Кирпоносу о прибившихся ко мне людях докладывал, но ему видно недосуг! А раз так, то я своей волей направляю энергию масс в организованное и позитивное русло! Стрелкового оружия насобирали на два с лишним полка, одних французских винтовок МАС36 больше восьмисот штук, не говоря уж о, собственно, польских. Пулеметов — сотни! Любые! Шательро, Гочкиссы, Браунинги, станковые, ручные, даже два десятка крупнокалиберных! А еще у меня пушки и минометы есть! Значит, будут у меня свои охранные пулеметные роты. Одну уж, в пять взводов по тридцать человек и шесть станкачей, как видишь, сформировал. Как остальных пленных особый отдел проверит, тоже вооружу. Потому, как они у меня уже есть, просто на хозяйстве используются. Будет на каждый мой батальон по одному охранно-пулеметному. Командовать ротами мои ж военинженеры будут. По совместительству. И вообще, захваченными ресурсами штаб корпуса распоряжается нерационально, такое мое личное мнение.
— Ну, как знаешь, — махнул рукой, видя, что я закусил удила и давать украинцев в обиду не собираюсь, Попель. — Останусь у тебя до вечера и заночую. Посмотрю, как вы тут с пленными разбираетесь, поговорю с людьми.
Я повел Попеля по своему лагерю, растянувшемуся на полкилометра в длину и метров на двести в ширину, ограниченному с трех сторон оврагом, дорогой и рекой Вилейкой, четвертое направление которого, в сторону поля, было открыто. Периметр у нас был построен из обращенных выездами внутрь капониров и напоминал бастионный фронт стародавней фортеции. Роль куртин выполняли самодельные рогатки-заграждения и траншеи за ними, вырытые, чтоб люди бездельем не маялись и лишние мысли им в голову не лезли. Везде, на валах капониров и в траншеях были подготовлены и кое-где уже заняты, контролируя стволами все вокруг, пулеметные позиции. Как говорится, если людей нечем занять — совершенствуй оборону, это дело бесконечное. Если неделю простоим, у меня и противотанковые рвы и ДЗОТы здесь будут. До ближайшего леса километр всего.
Постепенно обойдя все подразделения и наши, и пленных, мы добрались до особистов, которые втроем, в присутствии моих комиссаров, опрашивали, вызывая к себе поодиночке украинцев. Видно было, что это им уже изрядно поднадоело и работа шла без интереса. Поглядев на всю эту мороку, я решил разрубить гордиев узел единым махом и, с благословения полкового комиссара, который сам уже достаточно насмотрелся и наговорился, приказал построить всех непроверенных. Обращение мое к ним было коротким.
— Солдаты Войска польского! Так как большинство из вас не является природными поляками, а угнетаемыми в панской Польше украинцами и белорусами, перенесшими множество обид от представителей и властей так называемой титульной нации, мы предоставляем вам возможность и право сражаться плечом к плечу с бойцами РККА за освобождение Украины и Белоруссии от польского ига! Польша будет разбита и очень скоро. Украина и Белоруссия будут свободными. Каждый из вас сейчас может сделать свой выбор. Или остаться военнопленным, за что вас никто не упрекнет, но и потом, когда вы станете гражданами СССР, не поблагодарит. Или вернуться домой освободителями, бойцами РККА. Имейте в виду, что с военнопленных взятки гладки, но тот, кто принес присягу в РККА, за нарушение ее карается сурово. К вам это относится вдвойне. Любое предательство, трусость, своеволие, неподчинение приказам командиров, грубое нарушение дисциплины — расстрел. Поэтому, кто в себе неуверен, останьтесь на месте. Желающие принести присягу и вступить в ряды РККА, пять шагов вперед!
Несмотря на грозное предупреждение, на месте осталось не больше полутора сот человек, остальные вышли. Три взводных коробочки вообще, коротко пошептались, после чего из строя вышли капралы и скомандовали те самые пять шагов. Выбор сделан. Пленным — лопаты. Новым бойцам, после принесения присяги — оружие. Так как читать по-русски умели далеко не все, то повторяли, выходя поодиночке перед строем, за комиссаром, а расписывались уже сами. Так, в один день, я заимел себе шесть пулеметных рот, вооруженных, чтобы отличать по звуку выстрела, французскими винтовками МАС36 и ста восьмьюдесятью станкачами, двадцать четыре из которых — крупнокалиберные польские браунинги и таким же количеством ручников.
Насколько своевременным это было, показало уже утро девятого июля. Накануне вокруг Вильно загрохотало — дивизии 5-го ТК пошли на штурм города, который, с сильным гарнизоном, мы не могли оставить у себя в тылу. Передать блокаду тоже оказалось некому, поскольку 8-я армия шла южнее, а 10-я — севернее. В тот же день послышалась канонада на фронте 14-й танковой дивизии. Пошла на прорыв польская группировка из «литовского аппендикса». Ни та, ни другая сторона за день не достигли решительных результатов. Наши ворвались в городскую застройку, но до полной ликвидации обороняющихся было еще далеко. Появились у нас и подбитые танки и самоходки, легкие 122-миллиметровые и корпусные 107-миллиметровые, которые использовали прямой наводкой для разрушения баррикад. 14-я же дивизия, не имея танков для контратак, использовала свою противотанковую бригаду САУ, выдвигая ее на направления наметившегося прорыва и отражения его огнем, поэтому несколько отошла, сохранив, тем не менее, связность своего фронта.
На заре 9-го числа я, по своему обыкновению, делал зарядку, упражняясь сразу с двумя мечами, своим и японским подарком. Такое начало дня неизменно предавало мне бодрости до самой глубокой ночи, будто я получал инъекцию сильного энергетика от своих загадочных клинков. Но сегодня, танцуя с мечами на узком гребне вала капонира, чтобы потренировать интуитивную устойчивость на ограниченной поверхности, при очередном развороте я увидел в алых лучах зари какое-то шевеление у леса на севере между Мозейками и высотой 167. До него было больше километра и сразу разобрать, что это там движется, перетекая из одной формы в другую, я сразу не смог. Часовые же наши, дежурившие у пулеметов ниже, вообще, похоже, ничего не заметили. Как завороженный я смотрел, напрягая глаза, и понял, что это в полной тишине идет шагом, развернувшись лавой, конница.
— Тревога! В ружье!!! — заорал я, не разбираясь, наша она или польская, береженого, как известно, Бог бережет. В лагере спустя секунды раздались громкие, звонкие удары по железу и вскоре послышался топот сотен ног. В поле нам ответили горны и в алом свете первых лучей солнца блеснули вскинутые вверх клинки. Кавалерия перешла в галоп, давя грохотом копыт и стремительно сокращая дистанцию. Шестьсот метров, пятьсот, четыреста… Строй поляков из правильных шеренг, втягиваясь как в воронку между оврагом и Вилейкой, сбивался в плотную глубокую массу.
— Без команды огня не открывать! — заорал я, краем глаза видя, как мои бойцы занимают позиции и приводят в готовность оружие. Нет, я уже не сомневался, что передо мной враг, но видел, что он хотел взять нас тихо, без большого шума, холодным оружием в конном строю. Если мы будем палить сейчас, то поляки спешатся, бросив коней и тогда, в правильном бою, их слаженные, сбитые эскадроны, элита польской армии, могут одолеть моих ремонтников и вчерашних пленных. Возни с нами, конечно, будет достаточно и никуда они потом уже не уйдут, но мне от этого не легче. Бить надо наверняка. Двести метров, сто…
