— Как мне лучше к вам обращаться?

— Можете называть меня Иоганном или просто герром Андреа.

— Зачем я вам, герр Андреа? И в чем заключается моя миссия?

Он вздохнул, словно разговор измотал его до крайности.

— Вы не святой, но кое-какие задачки вам придется решить. Прежде всего, спасти себя и свой род.

Иоганн Валентин Андреа закряхтел за ширмой, возможно, он тихо смеялся и потирал руки, а возможно, оправлялся в фарфоровый горшок. Чем дольше я общался с этим так называемым магистром, тем серьезнее он мне представлялся. Спецслужбами тут и не пахло. Весь стиль разговора с загадками и недомолвками совершенно не вписывался во вполне понятный, прагматичный, даже простоватый язык, свойственный оперативникам. И впрямь за ширмой сидел тот самый мужик в пейсах, падающих на гофрированный воротник, перебирал четки и наблюдал за моим выражением лица по телевизору (трубку никто не потрудился запрятать, она торчала под потолком).

Неожиданно его голос прорвался в тишину звонким фальцетом:

— Скажите, ради чего вы живете?

Вопрос застал меня врасплох,[115] правдиво ответить на него я не мог, а лгать не хотелось. Ляпнуть наугад? Ради великого Мекленбурга, распавшегося в самой красе своей? Ха-ха, нужно быть полным кретином, чтобы тратить свою жизнь на это пристанище жулья. Ради Идеи? Но она уже давно сгинула, как Атлантида, или превратилась в свою противоположность. Сын и жена? Самое время поразмазывать сопли, причитая: «Вся моя жизнь — в детях». Что тут греха таить, — жил я ради себя, любимого, ради того, чтобы жрать, пить и временами окучивать наседок.

— Не буду хитрить, но сейчас я не вижу предмета, ради которого можно потратить жизнь. Разумеется, я не имею в виду Бога…

— Разумеется. Это человек чувствует только в Индии. Точнее мог почувствовать. В Индии того времени, когда великая пустыня Гоби была морем, а исчезнувшая Атлантида составляла часть единого континента, который начинался с Гималаев и простирался вокруг Южной Индии, Цейлона, Явы, до далекой Тасмании. Впрочем, мы отвлеклись. А вам не хотелось бы пообщаться со своими родными?

— В Австралии? — Я сам почувствовал, что перебираю.

— Вы никак не можете распрощаться со своими монастырскими трюками. Я лично (он сделал многозначительную паузу), я лично (покряхтел) весьма заинтересован в одном генеалогическом расследовании. Расследование касается лично вас. Но для этого надо выехать в так называемую Австралию.

Разворот событий принял совершенно неожиданный характер. Скорее всего, мой собеседник темнил, цели его были совершенно другими, но разве Алекс совсем потерял голову? Согласиться. Если не подойдет, соскочить с поезда на ходу, не сломав шеи. Но до шеи еще далеко, пока вся работа выглядит туманной.

— Я согласен, — ответил я решительно.

— Похвально, поздравляю вас. Правда, вы рискуете. Вдруг я попрошу вас убить президента?

— Ценю ваш юмор. Однако, надеюсь, вы подробно посвятите меня в дело.

— Разумеется. Более того, вам придется прочитать мемуар своего отца, не забудьте захватить его в соседней комнате. Кроме того, я хотел бы попросить вас об одном одолжении. Мне нужна ваша расписка.

— Расписка в чем? — магистр не переставал меня удивлять. Может, я нахожусь в гестапо? Или в довоенном НКВД, где обожали вербовать направо и налево?

— Всего лишь в том, что вы готовы сотрудничать с Иоганном Валентином Андреа.

Заметим, что в Монастыре кадровые монахи давали не расписки, а излагали целые клятвы верности, так что опыт у меня был скудный, разве что в детстве я давал своему другу Шурику письменное обязательство вернуть ему два пирожка, заимствованные у него в обеденное время. Отказаться? Но какие будут последствия? А что, собственно, случится, если подписать? Я уже давно не монах, да и весь Монастырь полетел к чертям. Брыкаться не стоит, — подписать, а дальше время покажет: ведь вся жизнь — это сплошное нарушение обязательств (еще Учитель писал, что все обещания лишь корка пирога, которую следует сломать ради начинки, сколько муки потрачено зря!).

Я достал из пиджака ручку и блокнот и вырвал листок.

— Диктуйте, пожалуйста, я готов.

— Хотелось бы кровью…

(Удивительно, что в подкрепление этой просьбы из-за ширмы не высунулось огромное плотоядное жало Змея-Горыныча.) Все это напоминало бред, однако лишь на первый взгляд. Разве мое освобождение, метания по Лондону, поездка в шекспировские места и знакомство с герром Андреа выглядели бредовыми?

— Вы тонко шутите, но ведь я не Фауст, а вы не Мефистофель, — ни вида, ни запаха крови я не переносил. Даже разбитый нос вгонял меня в транс, из которого я с трудом выкарабкивался.

— Откуда вы знаете? Может, вы и есть тот самый Мефистофель, правда, по странной причине осознающий себя Фаустом. В ящике столика лежит бритва и гусиное перо. Надрежьте палец.

Я открыл ящичек и выложил оба предмета на стол.

— Вырвите еще листочек, капайте на него, пусть это будет кустарная чернильница, — указания следовали четко, словно мастер Андреа штамповал расписки кровью каждый день. Вся эта чертовщина не столько напугала меня, сколько неимоверно удивила. Я быстро резанул лезвием по пальцу, и очень удачно, ибо на бумаге сразу образовалась большая капля. Я макнул в нее перо и, преодолевая полуобморочное состояние от вида крови, приготовился слушать.

— «Я, Алекс Уилки, — начал он медленно, — настоящим свидетельствую, что буду помогать герру Иоганну Валентину Андреа. Подпись». Вот и все. Если расписывать, то у вас не хватит крови. Большое спасибо. Успешного вам путешествия!

Я встал, направился к двери, но сделал вид, что споткнулся, потерял равновесие и схватился за ширму — она приотворилась, и я увидел лишь кожаный пуф, на котором блаженствовала карманная собачка (впопыхах я не разглядел породы), она обрадовалась моему появлению и призывно завертела хвостиком. Никаких магистров, никаких Андреа в пейсах! (Если только он срочно не превратился в собачку, такие трюки любил проделывать фон Мефистофель — о, эта расписка кровью!)

— Я ожидал от вас очередного экспромта и потому принял меры, — раздалось уже откуда-то сверху — Это некрасиво, я с вами — с открытой душой, а вы… Впрочем, у меня еще один вопрос: вы не боитесь возвращаться на родину?

— А собственно, чего мне опасаться? Я честно исполнял свой долг и с радостью увижусь со своими родными и с коллегами. — Если бы сейчас грянул гимн, я бы не удивился.

— В таком случае желаю вам счастья. Полагайтесь на волю судьбы!

Я закрыл дверь, сердце вырывалось из груди. Ни Артура, ни души, никого. Правда, на столике лежал конверт, который я тут же вскрыл. Рукопись, почерк отца. Значит, это не сон… Впрочем, не нахожусь ли я под гипнотическим воздействием? В любом случае нельзя ни секунды оставаться в этом доме!

Лошадка «рено» стояла на месте, я без особого труда выехал из городка и встал на автостраду, ведущую в Лондон.

Отель «Ambassadors» за истекший всеми немыслимыми дождями период не переместился на небо (от старого еврея Андреа можно было ожидать любой подлости), правда, двери уже закрыли, пришлось дернуть за старомодный шнур звонка, придав физиономии усталость, свойственную бездельникам и гулякам, выдающих себя за вкалывающих тружеников. Швейцар еще витал во снах, но вежливо пропустил меня внутрь. Рукопись отца не давала мне покоя, я достал ее из конверта, впился в первую страницу, зевнул и открыл глаза только рано утром.