– Нет, нет, – живо возразила де Круссоль, – мы говорим совершенно приватно! Вы находитесь среди друзей.

Терзи заметил, как мгновенно насторожился Абетц, но тотчас же восстановил беззаботную, игривую улыбку.

– Я не могу ни в чем отказать интересной женщине. Извольте. Если в Европе вспыхнет война, я сомневаюсь, ввяжутся ли в нее Соединенные Штаты. Об этом я уже говорил на открытии памятника американскому солдату в Пуэнт де Грав. Во всяком случае, сенат разъехался на каникулы, уклонившись от рассмотрения вопроса об американском нейтралитете. Сенатская комиссия решила вернуться к этому вопросу только в январе, не раньше. Мы не хотим вмешиваться в дела Европы. Что же касается востока, – Буллит понизил голос, – вы знаете мое отношение к русским. Нас не интересует, что произойдет на востоке.

– А что вы думаете об этом, господин премьер?

– Напишите то, что вы слышали. Это будет полезно знать вашим читателям.

Появление хозяйки прервало разговор.

– Господа, я надеюсь, вы останетесь ужинать? – Де Шатинье сказала это достаточно тихо, чтобы ее слышали только те, кого она приглашала.

Встретившись глазами с Жюлем, она сделала знак и отошла. Жюль пошел за ней следом.

– Простите меня, Жюль, вам лучше не оставаться на ужин. Не надо афишировать наши отношения. А завтра я жду вас на Елисейских полях. Помните, где мы встречались? Будь умником, Жюль!

Бенуа скрыл поднявшуюся обиду.

– Конечно, Маро, я понимаю, но предварительно позвоню. Я не уверен, что буду свободен…

Вечер подходил к концу. Менее именитые топтались в залах, стараясь попасть на глаза хозяйке и заручиться приглашением к ужину, но де Шатинье будто не замечала взглядов. Она была непреклонна. Не дождавшись приглашения, многие начали разъезжаться.

Жюль вышел вместе с Терзи. Леон неуверенно стоял на ногах.

– Хотите, я вас подвезу? – сказал Бенуа, у него тоже немного кружилась голова. – У меня здесь машина.

– Везите, – безразлично ответил Терзи.

Они прошли в переулок. Жюль открыл кабину, натянул перчатки и сел за руль. Машина помчалась вдоль набережной Сены.

– Значит, будет война, – немного помолчав, сказал Терзи. Шляпа его сползла на затылок.

– Откуда вы взяли? Наоборот.

– А вот и не наоборот! Разве вы не поняли, что говорил Буллит? Американцы дают карт-бланш Гитлеру. Абетц сегодня же сообщит об этом в Берлин. Такие разговоры приближают войну… Да, я, кажется, перепил…

– Меня это не волнует. Пусть Гитлер воюет с поляками. Из-за этого мне не будут платить меньше за мои статьи.

– Вы коммерсант, Жюль.

– А вы анархист. Вы ничему не верите и не признаете авторитетов. Всюду ищете грязь.

– Бросьте ханжествовать, Жюль! Грязь искать нечего, она выпирает всюду. – Терзи пьяно мотнул головой. Его стало разбирать еще больше. – Вы говорите, я анархист. Это я? Нет, мне только противно глядеть, как проходимцы и жулики рядятся в патриотов. А вообще я Свидетель. Свидетель с большой буквы… Я, Жюль, очень много знаю. Вы бы сгорели от зависти, если б… Кстати, знаете, почему Боннэ так рьяно выступает за дружбу с Гитлером?

– И не хочу знать! Дружить с Гитлером – значит отвести от себя войну.

– Жюль, не будьте страусом! – Терзи опустил ладонь на плечо Бенуа, почти ударил его. – Нет, не поймете. Но я скажу. Все равно… Мне иногда нужно говорить самому с собой. Слушайте! Боннэ врет. Помните сказку про лгуна: когда он начинает врать, у него растет нос. Это Боннэ. Сегодня нос у него стал еще длиннее. Министр запутался в банковских спекуляциях, а господин Абетц все знает, он его шантажирует. Боннэ ходит на задних лапках перед Берлином, иначе его разоблачат…

Жюль заерзал на сиденье. Ему не нравилось направление, которое принимал разговор.

– Значит, дурак. Надо чище работать.

– Не чище, а честнее.

– Это условность.

– Хорошо, но при чем здесь патриотизм, которым хвастается Боннэ?

– Не знаю. Что значит патриотизм? Это условность…

– Мы, кажется, поссоримся, Жюль. Впрочем, зачем, не надо! Вы такой же лавочник и обыватель. Кругом грязь и предательство. Иногда мне бы хотелось быть таким, как вы…

– То есть?

– Не утруждать себя мыслями.

– Вы пьяны, Леон. Но я не хочу обижаться.

– В этом я уверен. На обиды вы не способны. Потом – я иногда бываю вам нужен. Вам невыгодно обижаться… Да! – Терзи вдруг перешел на «ты». – Почему тебя любовница не пригласила на ужин? Почему ты на нее не обиделся?

– Откуда вы знаете? Она не любовница…

– Ну, бывшая… Я видел твою растерянную физиономию, как у моей таксы, нагадившей в комнате.

– Слушайте, Терзи, не злоупотребляйте гостеприимством! Вы едете в моей машине.

– Черт с вами, могу выйти. Из-за карьеры вы кого не возьмете в наложницы… Но я не осуждаю. Без подлости у нас не пробиться. А сегодня я удружил вам – вы приобрели врага на всю жизнь! – Терзи пьяно засмеялся.

– Кого?

– Я рассказал графине де Порт, как вы у нее из-под носа увели Абетца, и увели по просьбе маркизы.

– Ну и глупо!

– А мне наплевать! Вы здесь ни при чем, я хотел разъярить этих великосветских девок. Никакие они не аристократки, – одна дочь фабриканта, другая тоже из семьи удачливых обывателей. Выскочили замуж и навешали себе титулы рогатых мужей. Пусть подерутся! Может, из-за них сменится еще один кабинет. Я люблю наблюдать, Жюль, и подливать масла в огонь. Говорю вам, я Свидетель. Я еще напишу мемуары.

– Тогда езжайте в Варшаву, наблюдайте, как Гитлер управляется с Польшей.

– Лень… Я это увижу в Париже из окна собственной спальни. Увидите, как он заберет нас голыми руками. Вытащит, точно форель из сачка… Вы ловите рыбу?.. Впрочем, нет, если начнется война, я уеду куда-нибудь в Центральную Африку, поселюсь среди зулусов или племени банту, отсижусь там. Буду писать мемуары.

– Этого не может быть! Не болтайте чего не надо!

– Не может? А хотите, посмотрим! На бутылку вина из подвалов вашего тестя. Ну? Ну, давай!

– Идет!

Бенуа согласился, чтобы только отвязаться. Терзи вконец развезло.

– Черт возьми! – пьяно пробормотал он. – Остановите машину, теперь я пойду пешком.

– Но вы совершенно пьяны.

– Не ваше дело. Бутылку я заработал. Остановите!

Они были около Лувра. Жюль остановил машину на углу Рю де Риволи. Терзи вышел и, покачиваясь, пошел вдоль тротуара.

– Куда вы? Я довезу! – крикнул Жюль…

– Убирайтесь к черту! Я ненавижу вас…

Терзи прислонился спиной к стене, осторожно повернулся, удерживая равновесие, и, заплетая ногами, повернул за угол.

«А, черт с ним, наплевать! – решил Бенуа и тронул машину.

Но потом передумал – Терзи действительно может ему пригодиться. – Заберу к себе, проспит в кабинете». Жюль нагнал Леона и втащил его в машину.

Терзи плохо соображал, что с ним происходит.

В конце концов все перепуталось! Просто нельзя разобрать, что происходит. Если подумать, Западная Европа превратилась в какой-то сумасшедший дом: Данциг, Москва, Лондон, Варшава, договоры, переговоры, ультиматумы, пакты, еще что-то, еще и еще… Голова идет кругом! А все из-за русских. Если бы не они, все стояло бы на своих местах. Совершенно точно…

Жюль испытывал чувство какой-то личной обиды, которую нанесли ему русские. Они заключили договор с Гитлером. Как так? Он, Бенуа, сам писал, что Германия Гитлера лучший барьер против распространения большевизма, а военный конфликт может возникнуть только между Германией и Россией. Все шло к этому, а тут вдруг бац, договор о ненападении…

Ну, хорошо, сам он мог что-то напутать, так бывало, но ведь мысли-то, которые он высказывал в обозрениях, были не его мысли, Жюлю подсказывали их люди, стоящие у власти. Конечно, ему подсказывали гораздо яснее, откровеннее – не все напишешь в газетах. Долгое время схема была одна, над ней не приходилось думать: Гитлер стремится на восток, там у него свои интересы, он ненавидит большевиков. Ну и пусть стремится, пусть ненавидит. Если немцы и русские столкнутся лбами, тогда Запад останется в стороне. Все ясно. Конечно, писать надо намеками, недомолвками. Кому нужно – поймут. В борьбе с русскими Гитлер тоже измотает себя, обессилит, станет сговорчивее. Что тут непонятного? Жюль Бенуа резво строчил такие статьи, уверенный сам, что так все и будет.