— Только на прокладки и хватает — аппетиты-то растут. Да и ассортимент продуктов длительного хранения расширяется, — вместо меня ответила Консуэллка. — Перловку, пшённую кашу и гречку матросы одобрили, а плов и овсянку забраковали. Совсем разбаловались, давно лабкаусом или потажем не лакомились. С мукой я сама ошиблась — нужно было зерно брать после обжарки, а перед употреблением молоть. Я вот думаю, а не закрывать ли нам в стеклянную тару и воду, что для питья и приготовления пищи? Все-таки портится она в деревянных бочках, как ни готовь её в дорогу.

— Вода и в бутылях сохранится, если пробку обмазать сверху этим вашим битумом, — возразил отец. — Но про остальные продукты ты права. С ними куда как спокойней, если уверен, что не протухнут. А тот свежий хлеб, которым ты угощала нас во время штиля, не показался мне плохим. Даже на берегу он бы не затерялся, а уж после сухарей…

— Тесто плохо поднималось, — вздохнула Консуэллка.

— Может, закваска подвела? — предположила бабушка.

— Может, и закваска, — пожала плечами сестрица. — Но без каучука очень трудно хоть что-то надолго сохранить. То есть без резины, которая из него делается.

— Насколько я понимаю, покупать его нам предстоит у местных жителей, — взял в свои руки нить разговора я. — А они — дети природы, мало в чём нуждаются, кроме как в том, чтобы их оставили в покое. Может быть, рыболовные крючки, бусы, лёгкие ткани, зеркальца, ножики.

— Чур, я делаю зеркальца, — воскликнула малышка Кэти. — Я знаю как. Только ещё ни разу не пробовала. Вы хоть что-нибудь из нормальных инструментов на куттере с собой привезли? Или мне на козлотокарном станке придётся валки обдирать? — обратила она пылающий взор на старших сестричек.

— Арчи кое-что прихватил. Покопаешься в его инструментальном ящике, — поспешила ответить Софочка.

— Бутылкой на стекле раскатаешь, — вступила в полемику Консуэллка. — А оконное стекло должно продаваться в Спаниш-Тауне. На крайняк в Порт-Роял сгонять недолго.

Слушая эту перепалку, я удивлялся тому, что школа, оказывается, приехала сюда, пусть и в урезанном составе. А родители и дедушка с бабушкой сидели и слушали. Похоже, серьёзный разговор закончен.

— Девочки, — наконец нашёл, куда вставить слово дедушка. — Вы ведь покажете нам всё, о чем сейчас толковали?

— Легко, — улыбнулась Кэти. — Как только найдём фунт свинца и оконное стекло.

— Можно расколотое, — добавила ясности Мэри.

Стекло с трещиной извлекли из оконной рамы — всё равно менять. Получили от деда горсть мушкетных пуль, и разбежались по комнатам, чтобы вернуться в парусиновых штанишках и блузках. Консуэлла принесла пару железных ёмкостей вроде ковшей, кажется, с кухни. В кулачке у Кэти был зажат кусочек серебришка из сундучка, который показал ей дед, и пустая винная бутылка. Мэри притаранила охапку нарубленного хвороста, а Софочка принесла пару настоящих каменных окатышей, что не так уж часто встречаются в этих краях, где повсюду сплошные известняки.

Вот как раз этими камнями замотавшиеся в платки девчата добили стекло, перед этим тщательно протёртое мокрой тряпкой, сложили в один из ковшей, добавили растолченный мел и поставили на огонь в имеющемся прямо в комнате камине. Не знаю, зачем на Ямайке отопление, но это оказалась не бутафория — дым в дымоход уходил, поскольку вооружившаяся веером Мэри поначалу загоняла его туда. Хотя, в основном, она раздувала пламя. Дальше — как по писанному. На расплавленный во втором ковшике свинец налили ставшего жидким стекла, вынесли из огня и, надёжно установив, дали остыть. Извлекли ровнёхонькое стёклышко и вернули ковш в пламя. А на самом стекле принялись бутылкой раскатывать отрезанный от самородка платины кусочек, который перед этим расплющили всё теми же камнями. Металл этот очень пластичен и, если не спешить, можно раскатать его в фольгу. К моменту, когда отлилось и затвердело второе стёклышко, кусочек фольги размером с детскую ладошку был готов. Да, давили на бутылку самые сильные — Мэри и Софи. Но справились. Хотя фольга вышла не чересчур тонкой.

Консуэллка попросила у мамы перстенёк, камушком которого придала второму стеклу прямоугольную форму, процарапав и отломив лишнее. Вот к нему, после обшаркивания теми же камнями острых кромок, и приклеили фольгу на обычную воду.

— Его ещё нужно будет в деревянную рамку вставить, — объяснила Кэти, подавая изделие деду. — И на культурных валках, а не бутылкой, даже у меня бы хватило сил фольгу раскатать.

— Ты это видела, Агата? — воскликнула бабушка, показывая зеркало дочери. — Лучше, чем привезённые из Европы. Ни капли не искажают изображения.

— Ох, мам! Я и не такое за последние годы видела. Надо вам наши корабли показать — вот где размах, — горделиво улыбнулась маменька. — А вы, мелкие, марш спать! Завтра докуёте.

— А можно послать человека в Порт-Роял? На "Энтони" к мастеру Арчи. Пусть спросит валки. А то я всего три раза на шкафу подтягиваюсь, хотя в мои годы должна семь, — заканючила Кэти.

— Утром вместе съездим. Верхом. И не отпирайся — знаю, что мальчишки уже научили тебя скакать на лошадке. А теперь идите спать, я сказала, нам тут еще посекретничать требуется.

Утром в город отправилась все дамы, кроме Консуэллы. У капитана-мэм Корн и лейтенанта-мэм Коллинз были обязанности — некоторые работы, проводимые на куттере, требовали их присутствия. Дело было в обрастании днища водорослями и ракушками. Пропитка древесины машинным маслом спасала от этой напасти на какое-то время, но сейчас это благостное время истекло — вода постепенно вымыла пропитку, отчего выделяющееся масло перестало служить отравой для стремящихся закрепиться на днище растений и корабельных червей, которые вообще-то моллюски — даже раковина есть, хоть и странная.

Остававшиеся на судне плотник, боцман и механик уже приготовили из толстых брёвен подходящие для нашего корпуса подпорки и осмотрели катки слипа, имевшегося в порту. Нанять работников для перемещения тяжестей было нетрудно, потому что другие суда из Европы пока не появлялись, люд портовый бездельничал и жаждал заработка — два десятка тонн камней балласта они повытаскивали на берег за два дня.

В максимум прилива ночью без лишних глаз обеими якорными лебёдками провели операцию по извлечению куттера на сушу и немедленно сняли винт — незачем посторонним знать о нём. Экипаж папиного флейта подстраховывал малолеток, перемещающих стотонную махину, даже просился покрутить ручки лебёдок, которые положено называть брашпилями, удивляясь лёгкости, с которой неторопливо тянулось вверх по наклонной плоскости тело судна.

Потом было много работы. Не только на обшивке — железные детали наших лебёдок начали ржаветь, несмотря на то, что мы их регулярно смазывали. Не в одних лишь узлах трения, а вообще для защиты. Причём машинным маслом с растворённым в нём парафином, чтобы образовывал плёнку. Помогало, конечно, но вездесущая влага добиралась до самых неожиданных мест. И до ожиданных тоже.

Дорогущей масляной краской далеко не всё покроешь, да и солёная морская вода успела местами её полностью смыть. А местами не полностью. Хорошо хоть набор нигде не расшатало — так мы в серьёзную трёпку и не попадали ещё. Пока мы, изнывая от жары и с завистью вспоминая о режиме, в котором трудятся дедушкины рабы, приводили судно в порядок, "Агата" поправляла такелаж, чинила рангоут и вообще — чистила пёрышки. А мы заново натянули внутренние ванты мачт, немного ослабшие в дороге.

На воду экс-куттер спустили аж через две недели. От дедушки вернулась Консуэллка с новыми банками консервов и целым обозом, доставившим нам в качестве жидкого топлива бочки тростниковой самогонки. Мы снова были готовы уходить в рейс. Наутро наведаемся с реципиенткой в ближайшие кабаки, поищем фрахт. Она просто рвётся в море, но выходить без определённой цели считает "не по-взрослому". Дитя ещё, хоть и капитан.