Сергей Яковлевич улыбнулся. Ему было приятно наблюдать за теми, кто стал его родителями, друзьями, детьми — его прошлым и будущим. Ему было приятно, что появилась надежда.

— Он сказал, что ему все равно, кто мы, но он хочет доказать, что не дурак, и сам собрал транслятор.

— Значит, он нам не доверяет и пусть сидит, пока нам не понадобится! — отсек Погон.

— Вася, я тебя очень прошу, — оторвавшись от своего монитора и подняв очки, сказал Юрий Викторович, — ты рассуждай, я уже свыкся, с тем, что ты не воспитан и не соблюдаешь субординацию. Но очень тебя прошу, не озвучивай свои решения, как приказы!

— Юрий Викторович, — Погон тоже поднял взгляд от монитора и посмотрел на Батю, — я ...

Сделал паузу словно взвешивая напряжение и договорил:

— Осознал. Был не прав! — и снова занялся трехмерной клавиатурой.

Никто не понял, говорит он серьезно, как подчинённый или просто, чтобы сгладить конфликт.

В лабораторию вошли Антон и Костя.

— Юрий Викторович, — обратился Сыч к Бате, — вы должны на это посмотреть!

Все оставили свои занятия и вопросительно смотрели на вошедших. Антон кивнул Косте и тот стал снимать с себя рубашку, бросив ее на пол, отошел в сторону, закрыл глаза и раскинул руки. Так он простоял пару минут в абсолютной тишине.

— Я даже не догадываюсь, — шепотом спросил Юрий Викторович у Антона, — а на что нам стоит обратить внимание?

Костя опустил руки и открыв глаза осмотрел всех взглядом полным надежды, но поняв, что ничего особенного присутствующие не заметили сник.

— Мы стояли у входа, курили, — стал объяснять Сычев, — Костя мне сказал, что может создать экран силой своего поля, его этому научил Петрович. Только раньше у него это не получалось, а сегодня проснувшись, он увидел перед собой экран. Я попросил его продемонстрировать. И я видел экран!

— Интересно! — отозвался из дальнего угла лаборатории Федор Игоревич, — значит, говоришь на входе и на спальном месте Костяна.

Что-то прикинув в уме попросил Погона:

— Вася, дай мне план здания.

Погон подал пожелтевшую карту биологу, тот передал дальше.

Федора склонился над картой и что-то быстро набрал на клавиатуре. Глядя в монитор тихо констатировал:

— Толщина внешней оболочки на входе соответствует по массе и толщине над спальным местом Кости.

Бегло переглянувшись, без лишних разговоров все направились к выходу.

— Идем в спальню, так надежнее, — сказал Юрий Викторович.

Костя, лег на низкую раскладушку, раскинув руки постарался успокоить дыханье. Остальные молча наблюдали. Батя ближе всех к лежащему, держа руки в кармане, Погон сложив руки на груди, Сыч — сжав рубаху Костяна, Федора подперев подбородок левой рукой и облокотив ее на правую, Сергей потирал затылок и морщил лоб.

Присутствующие хорошо знали — великие открытия очень часто зависят от случайностей и относились с особым вниманием и неким уважением к различным мелочам, которым не придают внимание многие в повседневной жизни. Прагматики ученые способные любой процесс подвести с математической точностью к четким законам и теоремам отличаются не меньшим суеверием, чем их коллеги спортсмены. И те, и другие достигают цели лишь собственными силами, но взаимно тренированные до филигранности, каждый в своей узкой специальности, доверяют каким-то вселенским мелочам. Лишь истинно сильный способен признать силу соперника. Напряжение росло, но все старались не спугнуть удачу, словно сама синяя птица пожаловала в их бункер.

Когда дыханье Кости стало спокойным, он выдохнул, как если бы ставил точку в конце обыденной дневниковой записи. Вместе со вдохом перпендикулярно груди лежащего появилась серая полоса. Через минуту она увеличилась и стала похожа на монитор с округлыми углами и гранями.

Испытуемый медленно приоткрыл глаза, и легкая улыбка коснулась его губ.

Петров лежал на кушетке в маленькой изолированной комнатке больше похожей на кубрик. Это сравнение вызывали компактность, надежные крепления, крохотная дверь и то, что комната находилась на самом нижнем этаже лаборатории ФСБ, словно во чреве гигантского лайнера.

Понимание того, что и за бортом нет спасения и кубрик часть системы наказания, давило. Сжимало растревоженную душу так, что казалось все три надземных этажа лаборатории и два подвальных, упирались Петрову в грудь и ребра вот-вот затрещат.

Майор ФСБ не сомневался — в «кубрике» есть камера и ведется непрерывная видеосъемка. Хотелось встать и пройтись, но как оценят это те, кто смотрят в монитор? Как нервозность?! Как более лучшее состояние, чем должно быть?!

Глубокое знание предмета, давало множество предположений, поэтому Петров, считал более надежным оставаться неподвижным и ждать. Ждать результата исследований крови и кожи. Ждать решения. Ждать для чего откроется эта дверь — для того, чтобы навсегда изменить его жизнь или для того, чтобы эту жизнь закончить.

Прошло два часа. За это время Петров запомнил наизусть, что в этой комнате две камеры, бетонные стены окрашены фосфолипидной краской, двадцать четыре болта во всех креплениях, два литых кронштейна, шумоизоляция, прессовый потолок и отсутствие вентиляции.

Дверь открылась бесшумно. Лежа с закрытыми глазами, Петров понял, что выход свободен по порции кондиционированного воздуха.

— Он так и лежит, как мы его оставили. Хотя, могу сказать, что этот препарат не дает такого эффекта, он должен быть бодр, и чувствовать себя, как ни в чем не бывало! — женский голос говорил с интонацией, которой пытаются сказать: «он врет, а я права!».

— Спасибо, Жанна Викторовна! — Петров узнал голос Матвеевича и открыл глаза, но более не сделал движений.

В камере повисла едкая тишина.

«А потолок постоянно подкрашивают», — думал Петров глядя на основание желто — розового поршня.

— Подъем. Уходим! — сухо по-солдатски сказал генерал.

Петров услышал глухой звук удаляющихся по коридору шагов и понял, что ребра ему еще пригодятся на свободе.

«Ну, что», — бывший заключенный обратился мысленно к потолку, — «Наша близкая встреча откладывается».

На выходе обернулся и пробормотал:

— Надеюсь, навсегда...

Ехали быстро — по направлению к дому. Это радовало. Хотя, это могла быть квартира самого Петрова, а могла быть и квартира генерала, который сидел рядом и ни разу не то, что не произнес слова, а даже не взглянул на Александра.

Свернули на проспект Космонавтов.

«Значит к Матвеевичу,» — размышлял Петров, жадно поглощая картинки за окном автомобиля.

Город пульсировал. Вызывающе горели неоновые рекламы — корча рожи и дрожа лапами мутантов повторяли свои искаженные отражения на влажном асфальте. Передвигались люди. Кто, выставляя себя напоказ, кто, старясь не привлекать внимания, кто в длинном, кто в коротком, цветном или безликом... Поодиночке, парами или группами; в движении или общении, в вакууме или открыто — люди копошились в городском бетоне, и он оживал и казался привлекательным, как теплый воск на горящей свече, для озябших мошек. Казалось, что это их единственное предназначение — вляпаться в смерть и дать ей жизнь. Петрову вдруг захотелось стать одним из горожан и не знать, что незначительная ошибка может стоить смерти всей жизни, а не только твоей мотыльковой, барахтающейся в вязком бетоне.

Резкий поворот, машину слегка занесло и новые мысли, новыми знаниями легли в основание этого длинного дня:

«Кто-то из этих серых человечков проводил ТО автомобиля рассекающего тела мутантов. Могла ли незначительная ошибка, например, вон того сутулого работяги стоить жизни сидящим внутри авто и стоящим на остановке лысым курсантам?! Тогда они никогда не смогли повторить мою ошибку или совершить свою...»

Опытный водитель выровнял автомобиль. Людные улицы сменила длинная тополиная аллея, на которой пики деревьев чередовались с высокими фонарями. Еще поворот — литые ворота, несколько сот метров по особому звукопоглощающему покрытию, имитирующему асфальт.