В последнем сомнений у меня не было: после пенсии я явственно почувствовал, что нахожусь в активнейшей разработке, квартира прослушивалась, и всю мою жизнь контролировало наружное наблюдение.
— Все, что вы предсказали, — ужасная правда, — продолжал Андропов. — Этот процесс необратим, еще Лев Давидович Троцкий предвидел разложение партии и термидор. Наша с вами стратегическая задача — восстановить истинный социализм, избавившись ото всех наслоений прошлого.
— А вы уверены, что он нужен нашему народу, Юрий Владимирович? — позволил я себе некоторую идеологическую дерзость.
— Я убежден в том, что эта страна создана для коллективного общежития. Большинство народа может жить не иначе как за счет энергичного и талантливого меньшинства. Эту массу невозможно заставить работать, более того, она сразу начинает бунтовать. Какой выход? Уничтожить почти весь народ? Но это сталинщина! Остается единственное: создать новое общество.
— Извините меня за откровенность, Юрий Владимирович, но ваши первые шаги на ниве генсека, на мой взгляд, не ведут ни в малейшей степени к этому. Неужели вы думаете, что, ловя на улице бездельников, и строго учитывая время прихода на работу, мы подвигнем людей на строительство социализма? А ваше решение о снижении цены на водку, завоевавшее популярность в народе…
— Цинично? — спросил Андропов, улыбаясь.
— Да! — воспалился я.
— Вы уяснили нашу стратегическую задачу, но пока не поняли пути ее достижения. Система умерла, и восстановить ее невозможно, да и не надо, зачем нам нужен живой труп? Задача состоит в том, чтобы окончательно уничтожить ее и построить на ее месте истинный социализм, который поддерживал бы весь народ! Весь народ, причем на свободных выборах!
— Признаться, Юрий Владимирович, я не совсем вас понимаю. Не будет ли это опасной маниловщиной — поверить в социалистический энтузиазм народа?
— Вот тут мы и переходим к сути операции. Любовь к социализму вырастет у нас из ненависти к капитализму. Поэтому вам поручается составить план внедрения капитализма в СССР, причем не мягкого, шведского социал-демократического типа. Мы должны ввергнуть страну в дикий, необузданный капитализм, где царит закон джунглей.
Председатель внимательно посмотрел на меня.
— Я все понял, Юрий Владимирович. Но не слишком ли это будет большим испытанием для нашего народа?
— Конечно, невероятно большим, но иного пути нет! Неужели вы считаете, что наша жалкая пропаганда может пробудить ненависть к капитализму? Только собственная практика. Для того чтобы прочувствовать пирог, его нужно съесть — это еще папаша Фридрих[88] писал. В ваше распоряжение я передаю все свои личные шифры и право полностью использовать и наше наружное наблюдение, и подслушивание, и необходимую агентуру. Естественно, счета и здесь, и в западных банках. Вы так и останетесь в тени, прикрытия будете выбирать себе сами в зависимости от обстоятельств… Вам не нравятся мои любимые сушки, Михаил Петрович? Что-то вы ничего не едите… — Юрий Владимирович пристально смотрел на меня сквозь очки.
— Да мои мозги уже закрутились, как все это лучше организовать… Для приличия я взял сушку и немного погрыз ее.
— Пусть они покрутятся, а через месяц ровно в девять вечера я буду ожидать вас здесь с первыми наметками по операции.
Юрий Владимирович обнял меня за плечи (такого не бывало никогда) и повел вниз по лестнице.
— Что интересного у нас в культуре? — спросил он по ходу движения, видимо, желая избавить нашу беседу от некоторой профессиональной зацикленности.
— Только что смотрел «Фронт в тылу врага», — заметил я. — По роману Семена Кузьмича.[89] Тихонов там очень хорош.
— За «Фронт…» Вячеслав получил специальную премию на 15-м Всесоюзном кинофестивале в Таллинне. Мы там дали призы и Габриловичу с Юткевичем за воплощение на экране ленинской темы. Как парадоксально устроен мир: и Штирлиц, и Ленин на экране — полная фикция! Ничего подобного в жизни не было! Вот и цена всей системы!
Юрий Владимирович открыл дверь и выпустил меня на улицу.
Да простит меня читатель, но по соображениям этического порядка я вынужден воздержаться от упоминания истинных имен агентуры и уж, естественно, не распространяться о некоторых сугубо профессиональных технологиях работы.
Секретные встречи с Юрием Владимировичем я имел до его кончины воистину самого печального дня в моей жизни, — операция детально прорабатывалась, план был подписан им незадолго до смерти.
План операции под кодовым названием «Голгофа» распадался на четыре части: 1) системный развал существующего политико-экономического устройства страны; 2) переворот и форсированное внедрение капиталистической системы «дикого типа»; 3) направленное пролонгирование хаоса и неразберихи как средства мобилизации озверевших масс на борьбу с властью под социалистическими лозунгами; 4) социалистическая революция, поддержанная всем народом, радикальная аннигиляция компрадорской буржуазии и связанных с нею политико-экономических структур.
— Конечно, я мог бы уже сейчас раскидать всех уважаемых динозавров: и Черненко, и Гришина, и Соломенцева, и Щербицкого с Кунаевым, однако наш план должен иметь некоторый налет идиотизма. В любом случае на первом этапе следует сохранить в руководстве этих милых старичков, это разожжет в народе страсть к реформам, мы его словно подержим в туалете, где кто-то уже порядком постарался. Вообще, первый этап в каком-то смысле является самым ответственным, ибо мы должны пробудить к жизни силы, которые сейчас загнаны в глубокое подполье. По сути дела, чем отличается социализм от капитализма? Капитализм, провозглашая свободу и демократию, дает волю всем самым темным человеческим инстинктам, а гомо сапиенс, уважаемый Михаил Петрович, к нашему общему несчастью, корыстен, эгоистичен, подл и совершенно не способен к коллективному общежитию. В нынешней системе мы жестко и крайне неумело зажали мерзкую душонку гомо сапиенс в тисках — поэтому, поверьте мне, стоит нам лишь немного открыть шлюзы, как все дерьмо тут же вырвется на самый верх!
— Но кто же все-таки возглавит первый этап? — спросил я Юрия Владимировича, хотя уже, тщательно просмотрев строго секретные «персоналии» из АСУ ЦК, примерно представлял тех лошадок, на которых он будет ставить.
— Какое счастье, что в нашей системе практически нет образованных политиков и экономистов, преподавание во всех вузах политэкономии социализма, которого, как вам хорошо известно, у нас нет, полностью деформировало мозги даже наших выдающихся академиков вроде Аганбегяна или Шаталина — потребуется целое поколение, чтобы понять смысл экономики вообще и рынка в частности. Политики в нашей стране тоже нет, политикой считаются некие аппаратные закулисные игры. Итак, во главе первого этапа встанет Горбачев, которого я уже давно готовлю на эту роль, человек сравнительно молодой и честолюбивый (заметьте, что я вообще терпеть не могу солдат, которые не мечтают стать генералами, таким не место в политике!), с очень привлекательными идеями типа «социализма с человеческим лицом» Дубчека кстати, помните, как мы с вами славно придушили эту «пражскую весну»? У Горбачева много критиков, которые утверждают, что он многословен и нерешителен. По поводу первого возражу: а разве Цицерон не был многоречив? разве это мешало его политической популярности? Да что Цицерон, возьмите нашего Ильича! За свои сравнительно недолгие годы он наговорил и написал с три короба! Наоборот, вся история показывает, что народ обожает говорунов, обещающих молочные реки и кисельные берега. Что касается нерешительности, то это тоже поклеп: просто Михаил Сергеевич смотрит на политику как на бесконечное лавирование между различными группировками, вполне естественно для политика советской закалки.
— Согласен, Юрий Владимирович. Кроме того, Горбачев — это единственный человек в нашей колоде козырей, которого может принять Запад. У него прекрасные манеры, он всегда по-европейски одет, пожалуй, единственный недостаток — бесконечное «тыканье» всем подчиненным…
