Когда русские войска десятого апреля вступили в город, сильно пострадавший со времени осады 1941 года, он был разрушен на семьдесят пять процентов. Из десяти тысяч советских партизан, вышедших навстречу своим войскам, свыше половины были оснащены оружием немецкого и румынского производства».

Товарищ Григорий, улыбнувшись, захлопнул книгу.

— По поводу разрушений Типпельскирх здесь сильно преувеличил. Ну как не вспомнить здесь Ивана Гавриловича Гаркушу, который так напугал румынскую сигуранцу своими рассказами. Мы не позволили противнику разрушить город перед уходом, но дело не в этом. Как видите, германские военные авторитеты до сих пор считают, что в катакомбах действительно было не меньше десяти тысяч партизан и разведчиков.

— Ну, а на самом деле?

— На самом деле гораздо меньше. В бадаевском отряде насчитывалось около сорока человек, против них оккупанты бросали временами до шестнадцати тысяч солдат. Получается один к четыремстам…

Меня интересовала судьба подпольщиков, судьба других людей, и я спросил об этом товарища Григория.

Григорий задумался, стиснув рукой подбородок.

— Конечно, — сказал он, — среди нас были и Глушковы и Федоровичи. Федорович, скажу прямо, имел очень отдаленное отношение к органам безопасности: нечестный торгаш, заведующий магазином. Но были Молодцовы, Межигурские, Шестаковы, Зелинские, Гордиенко и многие другие… Помните Константина Зелинского — парторга из Нерубайскпх шахт? Он мог бы спокойно убежать от пьяных жандармов, которые вели его из сигуранцы в тюрьму, но его предупредили: «Сбежишь — всех расстреляем». Зелинский не ушел, боялся погубить товарищей. Позже их всех расстреляли. Но я говорю о другом — о чистоте подвига.

А Черноморец… Настоящая его фамилия Авдеев, Василий Авдеев. Чекист старшего поколения. Как он погиб, вы знаете…

Вас, вероятно, интересует и судьба Гласова, — продолжал Григорий, — в подполье он назывался Самсоном. Час назад он сидел здесь, на вашем месте… Да, не удивляйтесь! Теперь он на пенсии, несколько лет назад у него был тяжелый инфаркт — переработал. У нас ведь часто приходится работать на износ… Благодаря Молодцову Николай Гласов выбрался из дальницких катакомб, его переправили туда, где он должен был быть. Конец войны Гласов провел великолепно. О нем ходили легенды. Но пока можно только сказать, что он жив и не совсем здоров.

Как видите, о нас говорят мало. Если говорят, то чаще о героической смерти, чем о делах.

В разговоре мы снова вернулись к событиям, происходившим в оккупированной Одессе. Я спросил:

— В деле «Операция „Форт“ довольно глухо говорится о румыно-германской акции „Пламя“, попытке уничтожить Одессу. Как удалось сохранить город?

— Если вы помните, — ответил Григорий, — на первых страницах дела «Операция „Форт“ есть короткая радиограмма Киру — Владимиру Молодцову. На него возложили более широкие обязанности, чем намечалось раньше. Он должен был оказать помощь Самсону и руководить закрытой, или молчащей сетью. Вот отсюда все и идет. Пока мы вели игру с румынской и немецкой разведками, пока отвлекали внимание противника переговорами по радио, будто бы принимая за чистую монету фальшивки Шиндлера, наши люди тем временем работали. Это было продолжение „Операции «Форт“.

Товарищ Григорий напомнил мне показания генерала Кристеску — начальника жандармского управления. Он взял со стола папку, нашел нужный лист его показаний и прочитал:

— «Мы так и не могли ликвидировать советского подполья в Транснистрии. Мы не смогли узнать даже фамилии или хотя бы псевдонима Полковника из советской разведки, который противостоял нам в Одессе.

Гестапо и сигуранца оказались бессильны в борьбе с советской разведкой, предупредившей полное уничтожение города. Ее усилиями операция «Пламя» была сорвана. Это надо признать».

Вот видите, — продолжал Григорий, — наш «Форт» выстоял против «Пламени»… В этом заслуга Молодцова, его молчащая сеть под конец сказала решающее слово. Помните Олега Николаевича? Я о нем как раз и говорю.

Что же касается наших противников, многие из них далеко не ушли. Их арестовали за пределами нашей страны. Этому мы обязаны успехам Советской Армии. Курерару, Аргира, Жоржеску, Харитона доставили в Одессу и там судили как военных преступников.

Ганса Шиндлера задержать не удалось, он скрылся где-то в Западной Германии. Так что нам еще хватает работы оберегать страну от всевозможной нечисти…

Гербиха из группы «Мертвая голова» мы взяли в плен. Он все недоумевал и сокрушался, как советская разведка могла их перехитрить.

О предателях вы уже знаете. Глушкова доставили в Одессу издалека, достали, что называется, из-под земли. Судили и расстреляли. То же и с Федоровичем. Предательство у нас никогда не остается безнаказанным. Помните — так думал и Яша Гордиенко. Из него бы вырос прекрасный чекист. Он прав — предатели и провокаторы не умирают своей смертью.

Мне захотелось задать товарищу Григорию еще один вопрос.

— А судьба Полковника, который после Молодцова руководил подпольем? Он уцелел в войне? — спросил я.

— Это меня называли Полковником, — улыбнулся Григорий. — В сигуранце, так же как и в гестапо, обо мне больше ничего не узнали.

— Ну, а теперь, через много лет, в книге можно назвать ваше настоящее имя?

— Нет, называть меня пока не время. Для нашей профессии двадцать лет — не такой уж большой срок…

Горели архивы, умирали люди — и все для того, чтобы сохранились тайны… Он старался идти прямо, военным шагом, каким ходил всю жизнь, но плечи опускались сами, будто под непосильным грузом, и деревянные гета едва отрывались от мостовой. Он выглядел совсем дряхлым в своей церемониальной одежде, которую надел по такому необычайному поводу. Ему было страшно. Он шел умирать…

Когда-то Хондзио мечтал умереть за императора — потомка богов, — то было в юности, теперь он стар и у него нет желания уходить из жизни. Но он должен умереть, потому что так решил клан, к которому он принадлежал.

Старому японцу казалось, что все на него смотрят. Поэтому он свернул в глухую улочку. Скрипнули ржавые петли, и человек очутился в заброшенной части сада. Он вошел в сад через калитку, о существовании которой едва ли кто знал из новых хозяев, и, вероятно, поэтому его никто не задержал. Узкая тропинка в зарослях кустарника вела к серому зданию, похожему на казарму. Прежде здесь была Академия генерального штаба, теперь помещение заняли американцы, открыли институт по изучению проблем оккупации. Кому нужен такой институт? Человек в церемониальной одежде не понимал этого. Великая Япония, потомки богини Аматэрасу Омиками потерпели поражение в войне, ее оккупировали чужие солдаты. Что же им еще изучать?..

Человек вышел на открытое место. Вот знакомое дерево с хвоей, похожей на зеленые метелки риса. Человек знал его молодым. Криптомерия стала громадной, а тогда, он легко доставал рукой нижние ветви. Под сенью этого дерева они давали друг другу клятву верности, клятву крови — он, Хондзио, и Доихара Кендзи. Итагаки тоже… Когда это было? Лет сорок назад… Теперь Доихара первым сказал: тебе надо умереть, чтобы сохранить тайну. Потом Итагаки, Тодзио. Они тоже сказали: да, надо умереть — империя превыше всего, таков закон самураев. Нет выше чести, чем умереть за микадо… Только почему он? Почему не Итагаки, не Тодзио, не Иосахара… Но теперь об этом поздно раздумывать. Он поступит так, как повелевает закон Бусидо…

На газоне у входа в здание большое темное пятно от костра, на траве черный пепел, прибитый дождем. Здесь тоже сжигали архивы, чтобы сохранить тайны… Скоро и его сожгут, словно кипу бумаг с надписью «Кио ку мицу» — «Совершенно секретно, при опасности сжечь».

«Кио ку мицу!»…

Он с трудом поднялся по каменной лестнице. Распахнутая дверь, коридор, ведущий в конференц-зал. Здесь тоже не обратили внимания на старого человека в черной церемониальной одежде. Дверь в конференц-зал была закрыта. На дверных створках висел замок, рядом клочок бумаги с надписью: «Вещевой склад. Посторонним не входить!»