— Да нет же! Он вовсе не посторонний, я уверена, он заодно с Молотковым! Здоровенный, толстый, как бегемот, — рессоры стонут. Лицо широкое, сплошные щеки. Какой-то нос, глазки — для порядка, остальное — щеки, загривок и шея… Никого не напоминает? — спрашивает она, сердясь.

— К сожалению, нет, — отвечает Томин.

— Что ж, не буду отнимать дорогого времени. — И Раиса выходит, не прощаясь.

* * *

Преданная Татьяна дожидалась подругу у ограды Петровки, тридцать восемь, и, негодуя, приняла рассказ Раисы о разговоре у следователя.

— В общем, остается самой найти машину и украсть обратно… — Раиса говорит пока просто так, с горькой усмешкой. — А интересно, за угон собственной машины судят?

— Показали бы мне гараж, где она стоит, я бы его зубами прогрызла! — ожесточенно гудит Татьяна. — За справедливость пусть хоть вешают!

В квартире у Раисы подруги продолжают за чаем обсуждать историю с пропажей машины.

— В жизни не было так тошно! Как будто всю истоптали и заплевали, — жалуется Раиса. — Ограбили, унизили! Этого Молоткова, кажется, убила бы… Как мне этот «жигуль» достался! Ведь до сих пор в долгах!

— Я ли не знаю… — мрачно отзывается Татьяна.

— Нет, даже ты не знаешь… У меня были одни колготки! Я их стирать боялась!

Татьяна молча обнимает подругу.

— Не могу я смириться! — говорит Раиса ей в плечо. — Я должна что-то сделать, а то рехнусь!.. Слушай, ты помнишь, как мордатый гаркнул на механика? Ведь совершенно по-хозяйски! Если человек первый раз, он сначала зайдет, спросит. А он сразу въехал. И сам отпер ворота.

— Да, ты права…

— Да! Толстяк у них главный! И недаром они притворялись! Ты же не будешь ни с того ни с сего говорить мне «гражданка» и скрывать, что мы знакомы. Между ними что-то есть, что надо скрывать.

— Райка, ты к чему клонишь?

— Надо их выследить, Танюша. Всю шайку! И тепленькими выложить на Петровку!

— Да как?! С ума сошла!..

— У меня в голове уже план! — Раиса оживилась, загорелась. — Возьму машину у Кольки и еще у кого-нибудь на переменку, чтобы не примелькаться.

— Погоди… не увлекайся, — предостерегает Татьяна, сама уже увлеченная. — У милиции все же свои каналы, способы, а что ты…

— Татьяна, разъяренная женщина любого опера за пояс заткнет! Особенно, когда в отпуску и круглые сутки свободна! Ты со мной?

— Я-то с тобой.

— Значит, две разъяренные женщины!

7

А вор присматривает новый объект, через подзорную трубу заглядывая в вечерние освещенные квартиры.

Вот лежит в постели больной старик. Медсестра в белом халате наполняет из ампулы шприц. Царапов переводит трубу правее. И здесь в окуляр попадает женщина, которая перетирает столовое серебро и шеренгу вызолоченных изнутри чарочек. Перейдя в другую комнату, она достает и начинает пересыпать нафталином дорогие меха.

У вора хищно раздуваются ноздри, и он не отрывается от трубы, даже заслышав шаги за спиной. Это пожилая женщина спускается по лестнице, клича кошку.

— Чтой-то вы высматриваете? — строго спрашивает она.

— Мамаша! — трагическим голосом отзывается вор. — Там моя жена с приятелем!

Женщина сочувственно ахает. Вор сует трубу в карман, прикрывает рукой глаза и оборачивается к женщине.

— Мне стыдно, что я подглядывал…

— Это ей стыдно! Беги да всыпь обоим!

Наутро, облачившись в рабочий комбинезон, Царапов очищает люк мусоропровода и подставляет под него упаковочную коробку. Затем, уже в обычном костюме, входит в подъезд и на вопрос бдительной вахтерши: к кому? — показывает аптечную коробочку.

— Просили навестить больного из восемьдесят третьей квартиры и передать лекарство.

— Пятый этаж, — говорит вахтерша.

В квартире вор быстро сносит на кухню меха и серебро, укладывает в полиэтиленовые пакеты и спускает в мусоропровод.

Внизу, под люком мусоропровода коробка полна с верхом. Вор уминает содержимое и ловко по-магазинному обвязывает бечевкой.

* * *

Знаменский закончил допрос очередного «автопогорельца» и передает ему машинописный листок.

— Давайте отмечу пропуск, а вы прочтите для порядка это описание. Не от вашей ли машины колеса? — Чувствуется, что этот вопрос Пал Палыч задает уже в сотый раз.

Входит Томин, обычное «привет» — «привет». «Автопогорелец» читает составленное Кибрит описание шин той «Волги», которая удрала при свидании доцента с Ванечкой.

— Нет. Я за неделю до угона всю резину сменил. — Забрав пропуск, потерпевший прощается.

Знаменский смотрит на часы и усмехается собственному жесту.

— Выслушиваю разные автомобильные истории, — говорит он, — пишу протоколы, а начиная с двенадцати все, понимаешь, поглядываю на часы.

— Сам дергаюсь: вот, думаю, взламывает дверь, вот входит в переднюю… — Чтобы заглушить беспокойство, Томин пускается в общие рассуждения. — Воруют сейчас в двух вариантах. Первый: «Ломись в любую дверь». Люди живут лучше, почти везде есть, что взять. Лезут в первую попавшуюся квартиру — и находят. Второй вариант: «Уши по асфальту».

— Да, — кивает Пал Палыч. — Перестал как-то народ беречься.

— Перестал, Паша! На удивление. Сдают кому попало площадь. Рассказывают, что не следует. И про себя и про соседей. Ворье на ротозействе кормится.

Звонит телефон, Знаменский берет трубку, слушает и произносит:

— Кража!

… Они приезжают в дом, который посетил Царапов.

— Никуда я не отлучалась, сидим, как пришитые! У нас дом кооператива Академии наук! — воинственно доказывает вахтерша Томину. — Спросите жильцов — когда это было, чтобы нас тут не было! Всегда тут, всегда! И никто вещей не выносил!

— Но какие-нибудь посторонние сегодня около двенадцати проходили?

— Только один молодой человек. Лекарство передать в восемьдесят третью квартиру.

— Вы видели, как он вышел?

— Конечно, видела! С пустыми руками. Еще сделал вот так, — и она показывает, как вор пожал руку самому себе в символическом прощальном жесте.

Возвратясь с места кражи, Томин бушует:

— Теперь он еще и фокусник! Дематериализация мехов и ценной утвари! Ну, светлые умы, куда он все подевал? И откуда все знал?

— Даже про больного академика! — подхватывает Пал Палыч.

— Может, я лучше сойду с ума? Зинаида, можно видеть сквозь стены?

— А метод столетней давности, описанный Конан-Дойлем, не подойдет? — спрашивает она.

— Какой?

— Наблюдение из дома напротив.

Томин крякает, достает записную книжку, находит телефон, звонит.

— Юлия Семеновна?.. С Петровки. Скажите, когда вы перебирали серебро и прочее свое бар… — он чуть не договаривает «барахло», но спохватывается и маскирует это кашлем, — и прочие вещи, шторы на окнах были задернуты?.. Пока все. — Томин кладет трубку. — Разумеется, она не помнит! То, что нужно, никто не помнит. Вселенский склероз!

— Шурик, ты раскалился докрасна, это уже вредно.

— А что не вредно? Жизнь вообще вредная штука: никто в конце концов не выдерживает, все помирают.

* * *

Царапов в это время старается наладить сбыт. В винном отделе, который изолирован от магазина, со всем управляется румяная боевая Маня. Она и кассир, и продавец, и рабочий, ворочающий ящики, и кредитор своих не всегда платежеспособных завсегдатаев.

— Закрываюсь, закрываюсь! — покрикивает она, выпроваживая последних покупателей. Кого и подпихнет в спину. — Завтра приходите опохмеляться! А тебе больше в долг не дам, не надейся!

Ей не противоречат. Прощаются уважительно и любезно, насколько позволяют градусы. Вор оказывается последним, но его Маня не толкает: этакий статный, уверенный.

— Закрываюсь, — напоминает она и смотрит выжидающе: чего, мол, тебе?

— Вот и хорошо. Я вещички тут некоторые хотел показать.

— Да я вас первый раз вижу, — осторожничает она.

— Так и я вас вижу впервые, Маня, — ласково улыбается вор. — Оно ведь так лучше.