— А что, может быть, и в самом деле нам его отпустить, — предложил Ольбрехт.

Гизевиус до сих пор не принимал участия в спорах, но сейчас он решительно восстал.

— Ни в коем случае! — зашептал он, чтобы Фромм не мог его слышать, — Ни в коем случае. Фромма нужно немедленно расстрелять. Иначе он всех нас погубит…

Генералы Ольбрехт и Геппнер стали возражать против расстрела. Фромма оставили под арестом. Гизевиус всеми силами пытался активизировать мятежных генералов, но у него ничего не получалось. Было уже шесть часов вечера, но генералы пока ничего не сделали для осуществления переворота. Никто из приближенных. Гитлера не был арестован, Снова заспорили, кому какой пост занимать в новом правительстве. В разгар спора в комнату вошел рослый детина и рявкнул:

— Хайль Гитлер!

Это был знакомый всем оберштурмбаннфюрер Пфифратер, сотрудник Гиммлера, Все замерли — это конец. Но эсэсовец как ни в чем не бывало обратился к Штауфенбергу.

— Клаус, — назвал он его по имени, — можно тебя на одну минуту?

Оба вышли. Вскоре Штауфенберг вернулся один.

— Зачем он пришел? — спросил Гизевиус.

— Он спрашивал, почему я так быстро улетел из главной квартиры. И не могу ли я рассказать подробнее, что там произошло. В гестапо еще ничего не знают о «Валькирии».

— Что же вы ответили?

— Я арестовал его и посадил вместе с Фроммом.

— Надо бы расстрелять, — снова предложил Гизевиус. — Иначе он будет знать все, что здесь происходит.

— Это еще успеется… — возразил Ольбрехт.

Гизевиуса все больше начинала тревожить медлительность генералов. Он предложил Штауфенбергу выделить в его распоряжение группу офицеров, с которой он поедет на Принц-Альбрехтштрассе и там расстреляет Гиммлера, Геббельса — всех, кто не присоединится к новому правительству.

— Но его еще нет, нового правительства, — возразил Штауфенберг. — А Геббельс, должно быть, уже арестован. Я послал к нему командира батальона «Гросс Дейчлянд» майора Ремера. Он исполнительный человек.

Гизевиус решил поехать в полицей-президиум. Может быть, Гельдорф знает, как происходит переворот.

На улице было еще светло. Гизевиус проехал от Бендлерштрассе до Александерплац и не заметил ничего подозрительного. Всюду было спокойно и тихо. Никто из жителей еще не знал о событиях, о назревавшем перевороте Но в полицей-президиуме Гизевиуса огорошил начальник уголовной полиции Небе. Небе сказал, что Гитлер жив и сегодня вечером выступит по радио. А в город уже стягиваются эсэсовские части.

Теперь всё решали минуты. Гизевиус вернулся на Бендлерштрассе. Заговорщики всё еще бездействовали. Взволнованный Ольбрехт сказал, что по радио уже передали о несостоявшемся покушении. Кто бросал бомбу, не сказали. Ольбрехт спросил: есть ли еще возможность отказаться сейчас от переворота?

— Нет, теперь уже поздно, — ответил Гизевиус, а сам подумал: «Кажется, пора отдавать концы…»

Генерал-полковник Бек тоже попросил Гизевиуса заглянуть к нему. Он спросил — не может ли господин Гизевиус написать обращение к народу, которое затем прочтут по радио?

— Так у вас еще нет такого обращения?! — воскликнул Гизевиус. — Но ведь время уходит!..

Раздался звонок, и генерал Бек взял трубку. Звонил Штюльпнагель, генерал-губернатор Франции. Несколько часов назад он получил сигнал «Валькирия» и за это время успел арестовать эсэсовских руководителей в Париже. Войска находятся в подчинении Штюльпнагеля.

Лицо фон Бека расплылось в довольную улыбку. Наконец-то начинают поступать добрые вести! Он спросил:

— А что делает фон Клюге, командующий Западным фронтом?

— Я вас соединю с маршалом, — ответил Штюльпнагель.

В телефон донесся мягкий баритон Клюге.

— Фельдмаршал, — сказал Бек, — вам необходимо открыто выступить против Гитлера. Сейчас это имеет решающее значение.

Клюге ответил что-то невнятное, потом связь прервалась.

— Как не вовремя нас разъединили! — воскликнул Бек.

Но Гизевиус отметил: фельдмаршал не хочет впутываться в это дело. Пора и ему сматывать удочки… Пока не поздно, Гизевиус решил покинуть Бендлерштрассе.

В дверях он столкнулся с Витцлебеном. Наконец-то приехал будущий командующий всеми вооруженными силами. Но Витцлебен тоже проявил нерешительность, — он уверен, что еще рано затевать государственный переворот…

Пока спорили, Гизевиус незаметно выскользнул из штаба, взял машину и поехал к Бранденбургским воротам. Там он отпустил шофера, оглянулся — не следят ли за ним, и пешком пошел на конспиративную квартиру. Он подготовил ее заранее на случай провала.

Лет за сорок до тех дней, о которых идет рассказ, в Берлине произошло одно знаменательное событие. Оно вошло в историю анекдотическим примером тупого, бездумного, истинно прусского повиновения любому приказу.

В те годы в германской столице жил сапожник Вильгельм Фойгт, слывший в своем квартале проходимцем и жуликом. Он только что отсидел срок в тюрьме за какое-то очередное мошенничество, но тюрьма ничему не научила продувного сапожника, и он, получив свободу, вновь принялся за свое…

Сапожник Фойгт долго ломал голову, как раздобыть деньги. И все-таки придумал.

Он достал штаны и китель капитана немецкой армии, напялил на себя офицерскую форму и вышел на улицу. Это было в Кепенике — в берлинском пригороде. По улице маршировал взвод солдат во главе с унтер-офицером. Сапожник-капитан остановил взвод и приказал солдатам следовать за собой. Солдаты безоговорочно подчинились — приказ есть приказ. Строем подошли к ратуше, и Фойгт распорядился оцепить здание.

Вместе с унтер-офицером Фойгт вошел в ратушу, арестовал бургомистра и потребовал у него ключи от сейфа. Бургомистр тоже когда-то был в армии, он тотчас же подчинился приказу. Мошенник в капитанском мундире забрал деньги и скрылся. С тех пор слово «кепеникиада» стало символом рабского, слепого повиновения приказу…

Нечто похожее произошло с майором Отто Эрнстом Ремером, командиром охранного батальона «Гросс Дейчлянд». Ремер был исправным служакой и превыше всего ставил приказы начальства. Именно ему и пришлось сказать последнее и завершающее слово в истории неудачного генеральского путча в Германии.

Когда полицей-президент Гельдорф возвратился с Бендлерштрассе, он приказал Ремеру арестовать имперского министра пропаганды доктора Геббельса. Майор подчинился. Он знал, что с начальством не спорят — ему повинуются.

Во главе своих солдат майор Ремер явился к Геббельсу и сказал, что согласно приказу он арестован. Геббельс любезно возразил: вероятно, произошло недоразумение. Он хорошо понимал, что спорить и протестовать сейчас нельзя. Майор ответил, что у него есть приказ и не его дело разбираться в ошибках. Тогда Геббельс спросил:

— Но фюрер-то может отменить этот приказ?

— Да, фюрер, конечно, может отменить приказ, — согласился Ремер.

— В таком случае я соединю вас с фюрером.

Геббельс вызвал главную ставку, попросил Гитлера и передал трубку майору. Ремер и в самом деле услышал голос фюрера. Он вытянулся, как на смотру, и покраснел от напряжения. Гитлер спросил, кто с ним говорит, и Ремер четко произнес:

— Командир охранного батальона «Гросс Дейчлянд» майор Отто Эрнст Ремер…

— В таком случае, — донесся голос Гитлера, — я поручаю вам, майор Ремер, ликвидировать восстание в Берлине. Я предоставляю вам высшие полномочия в империи. Собирайте всех верных людей и действуйте. Доктора Геббельса арестовывать не нужно.

— Яволь! — громко воскликнул майор Ремер.

Он еще некоторое время подержал трубку, но Гитлер уже отошел от телефона.

Геббельс обратился к солдатам с короткой речью и приказал им сейчас же арестовать на Бендлерштрассе всех заговорщиков.

В распоряжении майора не было никакого транспорта, и он пешком зашагал во главе солдат. По дороге он задерживал всех военных и присоединял их к своему отряду.

На Бендлерштрассе Ремер увидел мужчину в нижней рубахе, копавшегося в развалинах дома. Рядом с ним на чугунной решетке висел эсэсовский китель и фуражка. Китель был вывернут подкладкой наружу, и погонов не было видно.