— Ненавидишь? — шепнула я и закашлялась. Это не моя глотка перекрывалась, и вряд ли Жан-Клода. Что-то нехорошее творилось с Ричардом.

— Нет у меня к тебе ненависти, ma petite, — сказала она. — Ничего и никого я не ненавижу такого, что может быть мне полезным. А ты можешь оказаться очень полезной, ma petite.

— Анита, — прошептала я.

— Анита, Анита, — замурлыкала она, приближая ко мне лицо. — Если я захочу, чтобы ты у меня была ma petite, то так и будет. Жан-Клод, который тебя от меня защищал, при смерти. Я спасу вас всех, но способ, которым я это сделаю, тебе не понравится.

Она еще приблизила лицо к моему, и вдруг рука, гладившая меня по щеке, стала твердой, как металл, не давая отвернуться от этого прекрасного лица. И губы придвинулись, готовые целовать.

— Ты выигрываешь при любом исходе, — успела я сказать.

— О да, — шепнула она мне в губы и поцеловала меня. И не просто поцеловала, а открыла между нами ardeur. Секунду назад я думала только о том, чтобы не перестать дышать, вот только бы дышать, и еще о том, что не хочу ее прикосновения, и вот — она целует меня, и я отвечаю на поцелуй.

Мои руки скользили по атласному платью, по телу под ним, и они знали это тело, мои руки, хотя они были меньше, чем должны были быть. Все время под ногами крутились воспоминания Жан-Клода, окрашивая собой все происходящее. Когда ее губы нашли мою грудь и присосались, я поразилась, потому что тело, которое я помнила, было без грудей. А она укусила меня, вогнав тонкие клыки вокруг соска. Я вскрикнула, в судороге слетела с кровати, а Белль Морт подняла лицо с окровавленным ртом и улыбнулась мне, и глаза ее пылали янтарем, она залезла на меня и прижалась кровавыми губами к моим губам. А я впилась в них поцелуем, будто они были воздухом, пищей и водой сразу. Я восхищалась, какой маленький у нее ротик, какой изящный. Как же тянуло меня снова его целовать! Я знала теперь, что никогда не могла бы узнать от Жан-Клода, чего ему стоило ее покинуть. Говорят, что полюбивший Белль Морт никогда не разлюбит ее, и в этом поцелуе, когда тело ее было на мне, я знала, что это правда. Он все еще любит ее, всегда будет любить, и ничто это не переменит, и даже я не переменю.

Ardeur стал питаться от этого кровавого поцелуя, но это же была Белль Морт, создательница ardeur’а, и не бывает, чтобы ты питался от нее и прекратил это. Прекратишь, когда она прекратит сама.

Все тот же нож вырезал нас из платьев, и где он царапнул кожу, там мы пили кровь друг друга и ничего в этом не было неправильного или плохого. И вкус крови, такой сладкий и медленный, и я знала, что вампирская кровь — не обед, но закуской быть может.

Я оказалась на ней, и мое тело все время забывало, что оно не мужское. Я придавила ее к кровати, вдвинувшись ей между ног, но не могла сделать того, что мне помнилось. От досады я выругалась, потому что больше всего на свете хотелось мне вонзиться в ее тело. Ту часть тела, которой у меня не было, хотелось мне вогнать ей в ту часть тела, которая у меня есть.

Она лежала подо мной, и темные волосы рекой текли вокруг ее тела, по шелку подушек. Губы ее приоткрылись, глаза горели нетерпеливым огнем. Я знала, кто она — памятью Жан-Клода я знала ее, как немногие. Я знала, что она с удовольствием перерезала бы мне глотку и овладела мною, умирающей, но сейчас она смотрела на нас, и мне было все равно. Я только хотела, чтобы не кончалась эта минута, чтобы продолжала смотреть на нас Белль Морт.

Она уложила меня на простыни и стала целовать сверху вниз. Я смотрела, как закатывает она глаза, глядя мне в лицо, как лижет и покусывает, как мелкие кровавые точки остаются от тончайших клыков, придавивших слишком сильно. Не моя память заставила меня извиваться, когда она нависла надо мной сверху, над пахом. Сперва как-то было не так, потому что я ожидали иного ощущения, но Белль две тысячи лет изучала механизмы удовольствия, и это наслаждение она тоже знала. Я глянула на нее, опустившую рот мне между ног, где ее язык нашел меня, исследовал, лизнул, и она присосалась, и я не знала, оргазм несет это наслаждение или боль. А ardeur ел, ел, ел.

Я кричала, извивалась, когтила подушки, но лишь когда я рухнула бескостной грудой и веки затрепетали в удовольствии, только тогда подняла она лицо от моего тела.

Глаза в этом лице горели так ярко, что она была будто ослеплена силой. Она засмеялась, и этот звук пошел по мне и снова заставил меня вскрикнуть.

— Вижу теперь, что он находит в тебе, ma petite, воистину вижу. Я накормила тебя достаточно, чтобы ты осталась жить, но Мерсия и Нивия, и кто угодно другой из Арлекина, принявший в этом участие, должны будут убить тебя, пока ты не дала против них показания. Они не будут знать, что я знаю.

Я пыталась произнести: «Расскажи всем», но губы еще не очень слушались. Да случись сейчас опасность, я не могла бы сползти с кровати, и не медицинская ситуация удержала бы меня здесь. Нет, это отработанный за тысячелетия секс заставил меня лежать и смотреть на нее, или пытаться смотреть. А мир еще светился белыми контурами после оргазма.

— Я думаю, у них в совете есть союзники в этой незаконной деятельности, так что здесь я должна действовать не спеша, но тебе нужно быть как раз там. — Она улыбнулась, и наверняка такой же улыбкой улыбалась в Эдемском саду Ева. Девочка, яблочка хочешь? — Я пошлю зов ко всей моей линии на твоей территории — Жан-Клод слишком еще слаб, чтобы этому помешать. Я буду говорить с ними как в прежние времена, до появления у Жан-Клода этой новой силы, за которой они спрятались. Тебе, когда очнешься, понадобится сильная пища для ardeurа. И эту силу ты должна будешь разделить с Жан-Клодом и с твоим волком.

Я кое-как прошептала:

— Я не знаю, как это сделать.

— Ты поймешь, — сказала она, оседлала меня и наклонилась так, что наши губы встретились. На ее губах был вкус меня. Мы поцеловались — и сон прервался. Я проснулась со вкусом ее поцелуя на губах.

Проснулась, ловя ртом воздух в слишком светлой, слишком белой комнате. В руке что-то болело при попытке ею двигать. Я не могла сообразить, где я, не могла думать ни о чем, кроме вкуса, запаха, ощущения Белль Морт. Проснулась, рыдая и произнося ее имя — или пытаясь произнести хриплым, сорванным голосом.

Рядом с постелью возникло лицо Черри. Сверхкороткие светлые волосы и сверхтемная готская раскраска не могли скрыть тот факт, что она хорошенькая. Кроме того, она дипломированная сестра, хотя работу в местной больнице она потеряла, когда выяснилось, что она леопард.

— Анита! Боже мой, боже мой!

Я хотела назвать ее по имени, но слова ускользали.

— Не пытайся говорить, не надо. Я позову врача.

Она дала мне кружку воды с изогнутой соломинкой и заставила сделать глоточек. Открылась и закрылась дверь, послышался топот убегающих ног. Кого, интересно, она послала за врачом?

У Черри блестели глаза, но лишь когда тушь потекла черными слезами, до меня дошло, что она плачет.

— Говорят, что она водоупорная, но врут бессовестно.

Она дала мне еще глоток воды. Я сумела прохрипеть:

— Отчего у меня так горло болит?

— Я… — Она снова стала траурной. — Нам пришлось интубировать Ричарда.

— Интубировать?

— Вставить в горло трубку. Он на искусственном дыхании.

— Черт, — шепнула я.

Она вытерла черные слезы, еще хуже их размазав.

— Но ты очнулась, и с тобой все в порядке.

Она кивала раз за разом, будто убеждая сама себя. Я почти уверена была, что когда меня, ее королевы леопардов, рядом нет, она куда лучше держит себя в руках. А то для профессионального медика она слишком легко срывается в слезы.

Раздались тихие шаги, и рядом моей кроватью появилась доктор Лилиан. Седые волосы убраны в небрежный узел на затылке, какие-то пряди все-таки летают вокруг худощавого лица. Улыбаются не только губы, но и светлые глаза. Облегчение написано на лбу крупными буквами.